С отчимом своим я познакомился впервые лет в пять или шесть. Это был мужчина огромного роста, весь покрытый наколками, и с грузинским носом. Звали его Юрий Леонидович. Вероятно, на первом знакомстве я ему не глянулся, поскольку он велел моей матери сдать меня в интернат.
Интернат я помню плохо, помню лишь, как купил в киоске «Союзпечать» толстую пачку цветных бумажек, а у меня их украли. Это был первый раз в моей жизни, когда я плакал от горя. До сих пор помню даже цену своей потери. 30 копеек.

Потом матери, как одиночке, дали комнату на восьмом этаже панельного дома и она поселила меня туда, а также перевела в местную школу во второй класс. Жила она по-прежнему с отчимом, а ко мне приезжала каждый вечер и готовила еду. Соседом по квартире оказался молодой парень-боксёр, и я его очень стеснялся. Старался сходить в туалет при матери, а когда её не было, использовал пустые бутылки на балконе, которые потом опорожнял в отсутствие соседа.
Иногда мать приезжала вместе с отчимом. От него веяло силой и опасностью. Он часто сидел в тюрьме и относился к людям с подозрением. Однажды, когда он был у нас, сосед с девятого этажа что-то сказал ему вниз неприятное по поводу дыма от папирос. Отчим поднялся на балконное ограждение и полез к соседу на девятый, за разъяснениями.

Со временем он ко мне немного привык, и разрешил матери взять меня к себе в двухкомнатную. Его мать, Прасковья Семёновна, тоже ко мне поначалу не располагала, считая их сожительство временным, однако постепенно притерпелась, и уже не так часто раздражалась на меня.
У отчима была примета. Если по телевизору начинают наказывать «17 мгновений весны», значит его посадят. Четыре раза ему так и не удалось досмотреть сериал до конца.
Мать мою он держал в строгости. Ласковых слов он знал немного, и в сторону матери я слышал обычно только три эпитета. «Урод, я жрать хочу!», «Животное, ты где пропала?», «Людка, подай папиросы». Курил он много, по две пачки «Беломора» в день. Даже ночью просыпался, чтобы покурить. Когда я подрос, он стал приучать меня к хоккею. Реветь мне запрещалось, в том числе в случае попадания шайбы в коленную чашечку. Из «Мелкого» я мгновенно превращался в «Биксу».

Ещё мой отчим любил собак. Но как-то по своему. Мог притащить в дом взрослого чёрного дога, которого нашёл в парке, спать с ним на одном диване, позволить ему перекусать половину друзей, а потом вышвырнуть обратно.
Работал он грузчиком в продуктовом магазине и едва мне исполнилось четырнадцать, взял меня к себе. Первый настоящий магнитофон я купил, разгружая с ним вагоны на лесо-торговой базе.

Он был жёстким, неудобным, неуютным, радовался жизни в меру своего понимания. Никогда никому не верил, кроме пары друзей. И когда сорвался с купола церкви, работая на её строительстве, тоже не верил, что умрёт. Цыганка ему нагадала девяносто девять лет.