Машина времени уже придумана, имя ей – пистолет Макарова. Эта «машинка» всегда готова перенести вас в прошлое, будущее – без разницы – ведь любой разрыв с действительным настоящим – это и есть путешествие во времени, не так ли?

ПМ невольно притягивает к себе взгляд. Только на сетчатке глаз выжигается идеальный, всем знакомый «фордовского» окраса контур с ручкой цвета запекшейся крови, сразу понятно: он в данный момент есть центр мироздания, скрещение координат, начало и конец сущего.
Я и ПМ. Во времени и пространстве. В сей миг. Здесь и сейчас…

…Про будущее ничего не скажу – привык жить днём сегодняшним – ну а в прошлом… Положу-ка я две минуты о «всяко бывало». Всяко бывало – это тени молодых родителей и улыбка мамы в солнечно-одуванчиковых утрах; бабушкин кисель, застывший розовым зыбким блином в тарелке; карамельные запахи молочного супа из столовой детского садика, «Арлекино» из окон; тяжесть ранца, кумач на шее, «Тайна третьей планеты» вперемешку с Алисой, белые фартучки у девочек...

Карту своей жизни я увидал… Июль, да, июль. Все друзья в лагерях. Мне нельзя – только-только переболел ветрянкой. Духота, полуденное безлюдье. Передо мной стена из шлакоблоков и шеренга ворот гаражей. Под ногами маслянистый асфальт, приятно пахнущий, мягкий, разрезанный на свет и тень. Рваная линия крыш. За гаражами, там за забором, высоченные коробки домов, а ещё выше – небо и солнце. Небо – везде, а солнце… жжет, слепит, заставляет щурить глаза. Наши ворота запахнуты – за ними дремлет старый «москвич». В тот день отец на работе. Он мне не нужен, не нужна машина – я прихожу к воротам. Для меня это не покрытое салатовой краской железо, а настоящая карта! Две створки – это восточное и западное полушария. Краска потрескалась и линии, обводы, пятна ржавчины сплелись в контуры далеких вымышленных мной материков. На карте простирались долины, пустыни, горные гряды. Рассматривая их, я всегда чувствовал, как по моим рёбрам растекалось тепло. Подобно штангисту, пристраивающему перед толчком гриф на груди, я примерялся к открывшейся вдруг истине, что детство когда-нибудь да закончится и мне рано или поздно придётся жить в стране взрослых, пересекать перевалы, плыть по рекам, обманываться миражами в пустынях. За гаражами, двором, городом, меня ждёт мой личный взрослый мир.
Я тогда знал, что у меня хорошая Родина и поэтому мне тоже надо вырасти хорошим. Смогу ли, достоин ли я? То были мучительные размышления, но каждый раз я борол свою слабость, страх перед ответственностью. Я даже сумел полюбить те старые, давно некрашеные ворота. Ревниво охранял их от мух, любящих греться на тёпленьком, чистивших крылышки, потиравших лапки, как те старички перед пенсией. Где-то нашел длинную чёрную резинку и убивал ею мерзких жужжащих насекомых. Сотнями. Любая навозная тварь становилась моим личным врагом, стоило ей испоганить карту моей будущей жизни. Хорошей жизни в хорошей стране. Натянешь, прицелишься, прищурив глаз – кончик языка наружу – и с одного удара: р-р-р-аз!

Так… У меня восемь. Один надо оставить, не увлекаться…

…Где координаты, там и твердь, а в ней реки и озёра. Вода поднимается из самых глубин, где тысячетонное давление. Это мёртвая вода – так бабушка говорила. За бараком, где она жила в молодости, был такой шахтный ручей. Но весной он очищался ангельской, пришедшей с неба влагой.

…Шум ветра, холодок за шиворот, цыпки на руках, резиновые сапожки на тонких ножках. Ручеёк змейкой льнёт к земле в поисках низин. Слепят отражающиеся в струях и льдинках лучи помолодевшего за весну, взбрызнутого капелью, солнца. Мёртвые и живые потоки, сливаясь в объятиях, творят хрустально-чистое живое стекло, бегущее по песку, через щебёнку, мусор, пятаки пивных крышек и кружевные подтаявшие льдинки.

Три спички одномоментно в воду! – с ребятами заранее находили коробки с красными, зелеными и коричневыми головками – и вприпрыжку вдоль по бережку, чуть нагнувшись, чтоб свой «линкор» не потерять. Узкие руслеца, пробитые в жирной грязи обочин, водовороты, стремнины, водопадики, а в ушах – журчание, гомон птичий и весь мир словно дышит своими необъятными лёгкими аххха-аххха. Ветер шевелит деревья над головой, воробьиный ор, но ты отключаешься – всё внимание на спичку. Она – это я. Я в жизни. Как далеко заплыву? Обгоню ли остальных или притащусь последним? Смогу ли увернуться от липких объятий размокших газет, не выбросит ли меня на отмель, не схватят ли упавшие в ручей ветки?

Спичка. Три спички. Кто первый?

Всего восемь. Один надо оставить. Не увлекаться, как в прошлый раз…

Земля, вода и… воздух. Скажу выше – не воздух, а космос. За пятым управлением была старая свалка, и там ржавел остов семьдесят первой «газушки» – гусеничного вездехода, неизвестно как оказавшегося в наших степных краях. Один корпус, без колёс, дверей, стёкол, с разорванным поролоном на сидушке, горами мусора в кабине, кучами засохшего дерьма в кузове. И мухи, вездесущие мухи… Но мне уже всё равно. В той железяке я чувствовал себя капитаном межгалактического корабля. Там не было руля – торчал рычаг – и стоило взяться за ту ржавую трубку, как я исчезал из нашего, этого мира! Ни пионер, не мальчик, а хозяин пиратского космолёта, бесстрашный корсар Блад, несшийся со скоростью мысли к далеким галактикам, где меня на многолунных планетах ждали безумные по красоте закаты, остроконечные скалы, джунгли и болота, крутые пропасти; приключения, кровавые схватки – тыдыж-тыдыж! ба-бах! Погони, крутые виражи – ииииууууу! – и счастливое избавление от преследователей. В награду – богатая добыча и слава, свобода, всесилие, счастье. Простое детское счастье фантазёра…

Это уже потом – вместо добычи и славы – экзамены, развал страны, армия, институт, работа, смерть родителей, ещё одна работа, и ещё одна, операция, осложнения, работа, без работы, без работы, пьянки, без работы, наконец-то работа, любовь, свадьба, семья, сын, сын и… война. Без спроса «хочу – не хочу». Только жить начали, а тут… На взлёте. Как лампочка в подъезде взорвалась – ослепительная вспышка, и потухло перед глазами… Пришлось снова идти в армию. В этот раз по-взрослому. Потому что сын и сын. Семья. Теперь не загаженная «газушка», а БТРы на марше, мульткам шеренгой, загар до черноты, песок на зубах, вечный недосып, тяжесть разгрузки и над головой ииииууууу, а потом ба-бахххшшшшш!

…Вы слышали, как за вашей спиной снимают пистолет с предохранителя и взводится курок, чтобы первый пошел мягче? И вы в тот момент не сбились с шага? Я тогда, в свой первый раз, не сбился, прошел проверку. А теперь уже неважно, кто держит обласканную ладонями прежних владельцев рукоять. Главный здесь он – пистолет Макарова – а не вы или я…

Он идёт. Крадучись, медленно, словно предчувствуя, что сейчас произойдёт и пытается надышаться.
Пора.

ПМ достал из «оперативки» уже давно – те самые две минуты назад.
Земля-вода-воздух? Ага… Огонь!
Почти в упор. Р-р-р-аз! Первый идёт в голову. Тыдыж-тыдыж! Второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой – в тело, когда он уже на земле, чтоб наверняка.
Восьмой остался в стволе. Это хорошо.
Чужая кровь течёт, перекрашивая камуфляж в чёрное; скоро она застынет киселём. Прячу горячий, пряно пахнущий сгоревшим порохом ПМ в «оперативку» – пусть отдыхает.
Он уже минуту как мёртв, но я слышу долгий-долгий последний ахххаакхха. Заклёванное металлом тело медленно опадает – это из легких с глухим клёкотом выходит воздух. До последнего глотка… аккхххаааа.
На обед давали борщ.