Холодной апрельской ночью я сидела в Кировском сквере  и смотрела, как  целуются бомжи.  Делали они это не торопясь. Молчаливо и чавкая.

Разодетая в цветастые старушечьи одежды  женщина крепко сжимала в поникшей руке тлеющую сигарету. Меж поцелуями она подносила ее  к бородатому рту визави, ждала,  пока он  затянется,  и затягивалась сама. В этой женщине  все было каким-то  вялым: свисающие на грудь углы платка, разъезжающиеся в стороны колени,  ниспадающие на кроссовки носки. Всё, кроме крепко сжимавших  сигарету костлявых пальцев левой руки.

Мужик же, напротив. Плечистый,  широкомордый,  так и лучился силищей.  Покурив,  он вальяжно  склонялся над  лицом женщины, а,  откинувшись, удовлетворенно чавкал.

- Челюсть ловит, что ли? – Подумала я, услышав очередной чавк.

Я  пялилась на них,  давно пялилась, и всё  гадала, будут они трахаться или нет. За последние полчаса ни сюжет, ни динамика парковой сцены  не изменились. Лишь иногда вспыхивал  и исчезал в пальцах женщины  тлеющий огонек светлой сигареты.

- М-даа…  С такими  коммунизма не построишь,- подумала я.

Коммунизм мне был по барабану. Равно как и бомжи. В ту ночь мы опять  поругались. Не поссорились. Нет. Поругались.  Ссора что? Мусор,  пыль! Опадающий в семейный аквариум корм одноглазых, зрящих в себя  любовных  рыб.

- Все бабы вышли из сора Ахматовской поэзии, - думаю я. -  Милые бранятся только тешатся. – утешаюсь народной мудростью. Я свято верую в любовь и не читаю « Космополитен».

- Хули его читать?! Отчиталась. Мы живем вместе хренову тучу лет. Мы знаем всё!  О себе и об окружающих. Мы нарожали детей, насадили деревьев, накупили машин  и велосипедов.  Мы молчим по полгода,  исповедуя Пелевинское, « к чему слова, когда на небе звезды» и два раза в год  ругаемся так, как будто завтра не наступит никогда!  Если бы я могла описать, выразить словами, хоть один наш сезонный бунт, хоть одно вышедшее из берегов семейное наводнение,  то «Космополитен»  выдал бы нам «Оскар»  за постановку.  А так…  Хули его читать?

Два раза в год мы ругаемся. По весне и по осени.

Когда-то давно, остервенев от вседозволенности,  я кричала,

- Всё! Всё кончено! Уходи! Убирайся!

Сейчас я так не говорю. Сейчас я знаю, что нет в жизни  наказания хуже, чем остаться одной в оглушительной тишине, внезапно онемевшего дома. Сидеть на кухне,  комкать недокуренные сигареты и думать, гадать.

- Где он? С кем?! - Ежиться над переполненной пепельницей от одной только мысли, что он попал под машину. Или  подрался?  А, может?...  Может,  бандиты или хулиганы?   

- Бог мой! А вдруг? Вдруг ему холодно?! - И хватаешь с вешалки позабытую  негодяем  куртку, несешься  на улицу. Бегаешь  по Кировскому скверу. Спотыкаешься в темных подворотнях.  Ищешь, веришь, что все хорошо. Надеешься, что не замерз.

Я люблю его  больше жизни.  И ругаюсь до ненависти и рвоты.

Я сидела в сквере, смотрела на целующихся бомжей и думала, что сегодня мне повезло. Сегодня мне удалось уйти первой. Плюнуть, растереть, хлопнуть дверью, и уйти, убежать к своим ночным бомжам.

Может это и странно, но  каждый раз, стоит только сбежать от семейных распрей, мне сразу  же встречаются бездомные люди. Хорошо  помню первого. Провинциального красавца  в  черном пальто  с кульком «Пазолини» . Я  хотела чтобы он меня  изнасиловал. Сидела на парапете набережной, раздвигала ноги, светила  трусами.  Он сказал, что не может, не хочет.

Как-то, убежав из дома,  я  спала в шалаше с  рыжебородыми нищими викингами. А  однажды, купалась в море с хозяином своры бездомных собак.  Никто из них меня не тронул. Последний,  долго смотрел на голую, дрожащую, выхватывающую из-под лап собак намокшие одежки женщину, и,  то ли жалел, то ли  брезговал.  Не знаю.

Что хранит меня в этой жизни? Любовь или ненависть и, где мы берем силы на нежность? Я не знаю. Той холодной апрельской ночью мы снова поругались. Испытали в ругани всю силу слов, отметелили друг друга до кристальной, не замутненной искренности. В ту апрельскую ночь мы обнулились.
И, глядя на целующихся в парке бомжей, я вдруг подумала, что если и осталось в нашем мире хоть что-то, что мы не смогли испоганить словами, так это - море.
Я смотрела на своих ночных целующихся камрадов и просила, молилась,
- Ксанф,миленький, выпей море..Выпей, пожалуйста! Выпей, пока этого не сделали мы.