В общем возвращался я после собрания через парк, и меня приспичило.

Подумал что хотя бы раз в год, все таки надо проявить отцовскую  сознательность и сходить на это сборище наплодивших себе подобных, раз уж так получилось и кроме меня в данный момент некому. Две триста на выпускной альбом, две на подарок школе, две туда, полторы сюда, в том числе на украшение класса шариками которые школяры потом будут выпускать в нeбо. Вот только нахрена в такую даль топать  что бы вот это вот услышать? Засылайте сразу счета в почтовый ящик. Я не буду торговаться и выяснять что - куда. Сколько нарисуете столько и дам, только выпустите побыстрей этого оболтуса во взрослую жизнь ради ХРИСТА. Сколько можно ему мучится? Мы уже давно, как раньше не покупаем обувь одного фасона и цвета. Пусть летит как этот шарик. Пусть огребёт по полной. В стране острая нехватка слесарей-сантехников.

Я спустился вниз по склону, подальше от главной аллеи что бы не пугать мамаш с колясками, набрел на заросшую кустам небольшую полянку и обана! Сразу забыл зачем суда пришел. Они лежали в беспорядке на небольшом расстоянии друг от друга. Их было семь. Видно что  побывали еще под снегом. То, что когда-то всегда было скрыто от посторонних глаз, и что иногда зовется милым беспорядком, теперь кучками лежит вокруг. Логово потрошителя.

Как языком попробовал контакты советской четырёхвольтной квадратной батарейки. Так, так.

Бывает мы созваниваемся с одним моим сослуживцем, который по дембелю эмигрировал на историческую родину своих хитровыебанных предков и там ему еще раз пришлось послужить в армии. Служба у них обязательна для обоих полов. И мужики и бабы тянут лямку в одих подразделениях на общих условиях.

Есть в этом конечно и положительные моменты, но вот в конце девяностых, в очередной заварухе, а там их тогда хватало, прямо у него на глазах разорвало осколками девушку механика-водителя из их экипажа. Он, как-то вспоминая, заплетающимся от выпитого языком буквально кричал в трубку о том, что они часто терли друг другу за жизнь, как делал он ей пошлые комплименты. Как она выглядела “до”. Как “после”. Как его выводили из ступора. И как долго потом у него не стоял на жену, да и вообще не стоял.

Хотя Мишаня, давно, еще в Таджикистане достаточно налюбовался на “двухсотых”. И своих и не своих. Причом разной степени физического состояния. Война щедра на подобного рода картины маслом. Мы поднимали из селевой ямы распухшего и булькающего прапорщика Киселёва, три дня пролежавшего там практически без черепной коробки. Ровно столько снявшие прапора духи не давали его оттуда вытащить. Остатки головы Киселя грузились в киселевский же шлем-полусферу.

Было страшновато, муторно, но все таки как-то укладывалось в голове. И совсем никак не сказывалось на потенции. Но это все были мужики. Женщины не должны умирать подобной смертью. Женщины вообще не должны умирать. Смерть не для женщин. Для них весенние ночи бархатные. Восточные ночи.

Я прыгаю из кузова притормаживающего на повороте “ Урала”, почти у самого военного городка. Уже совсем темно.  Она ждет меня. Мы договорились еще в прошлый раз, когда впервые виделись всего несколько минут. Она пришла. Нурия. Татарочка моя. Юная как заря в горах. Ей всего семнадцать. Я на два года старше.

У меня увольнительная только до утра. Сейчас время такое, тревожное. Не для долгих бесед под звездами. И она без слов понимает меня, это видно в глазах ее больших и бездонных. Мой хэбэшный китель - "афганка" на плечах ее хрупких, кепка с потертой кокардой-звездочкой чуть наискосок на ее голове. Волосы густые каштановые, вьются. Белое легкое платье, босоножки. Сверчки поют. Комната без мебели, только для нас двоих, с разостланными на полу тонкими, лоскутными одеялами - курпачо. Недорогое, крепленое вино в стеклянной двухлитровой банке, из автоцистерны на углу. Раньше в цистерне возили солярку. Это чувствуется. Но это не важно. Отсутствие еды тоже не важно. Сейчас ее попросту нигде не достать.

Но есть немного сахара, хлопковое масло в пятилитровой пыльной бутыли, сковородка и маленькая электроплитка. Будут леденцы. Много ли нам надо? Пьем вино, говорим ниочем. Дает себя раздеть,  запахло женщиной. У меня раздуваются ноздри как у быка, а она царапает мне спину, обнимает ее ногами.
Я хотел что бы эта ночь никогда не кончалась, я сказал ей слова которые не говорил еще ни одной девушке, я  зря дал ей  в рот, ведь этими губами она потом будет целовать наших с ней будущих детей. Клянусь это больше не повторится – сам себе сказал. О ее прошлом, и почему она не “девочка” даже не заикнулся. Обожженые войной девчонки, рано ставшие женщинами не словоохотливы, и не любят когда им лезут в душу. Именно из них получаются хорошие, верные жены. Надежные хранительницы семейного очага. Соратницы.
Попросила немного денег, и было видно как ей неловко. Я отдал ей всё что лежало у меня в кармане. Месячный заработок солдата-срочника. Оклад, боевые, горные, “за боюсь”. По здешним меркам это более чем приличная сумма. Перетянутые резинкой плотные рулончики пятисот и двухсотрублевых купюр. Капля в море ее будущего благополучия.

Рано утром подымаясь в гору по серпантину в кузове”Урала”, трогал пальцами свои губы и чуствовал что большая часть меня осталась там, в исчезающем за рассветной дымкой городе, в комнате где сейчас сладко спит притомленная мною Нурия. Принцесса моя. Ханша моя. Моя навечно. А пока мы договорились что она будет ждать меня там же у поворота, через две недели когда мне опять дадут увольнительную. Лишь бы с ней ничего не случилось. Иисус и Магомет, если вы есть на самом деле, храните эту маленькую девочку. Это правильно, когда  мужчины погибают, а женщины оплакивают. А не наоборот.

Вот где-то на четвертый день внутри туда-суда начинает бегать какая-то букашка. Потом она обзаводится лезвиями, или у нее вырастают рога, не знаю. Наконец я не выдержал и прямо с тумбочки дневального соскочил в сортир. Осторожно надавил. Блядь. Это простатит, ага. Какой нахуй простатит в Таджике весной когда уже почти под тридцать? Ну тут фрамуги в казарме вечно нараспашку, продуло хули. Продуло, продуло успокойся, надежда умирает последней. Увы.

Нурия. Блядь, икай сука. Мою сердечную боль заглушила  боль другая. Пациентов “гусарской" палаты КВД, госпиталя миротворческих сил в Душанбе, лечили исключительно калиевым пенициллином.
Смердам другого не положено. Уколы через каждые три часа. Даже ночью. После одного такого укола ощущение что тебе в булку вогнали лом. Две недели курс, потом укол-провокация. Потекло? Еще две недели. Каждый день одно и то же. И ебаный «День сурка» начинался с отдирания трусов от хуя. Хотя я еще тогда наверное не видел этот фильм. На следующую провокацию шел как на суд. Эта блядь наградила меня целым букетом.
Когда выписанный ехал обратно в часть и трясся на деревянной скамейке кунга, то всю дорогу жалел о том что не прихватил с собой большого куска паралона под жопу. У меня там живого места не было. А ведь советовали знающие люди – бери поролон.

Блядь, вспомнил зачем спустился на эту поляну. И веером по мумиям сумочек. По разбитым косметичкам, помадкам, зеркальцам, расческам и даже вроде небольшому фаллоимитатору. Стряхнул последнюю каплю. Хотя как говорится – сколько хуем не тряси.