1.
- Нихуясе блять песдетс, - сказал я тихо, когда облако пыли улеглось и попутный уазик кряхтя помчался вдаль. – Ну, блять, нихуя себе… Заехал, здрасьте. 
- А добрый вам денёчек! – радостно отозвалась из-за забора тётка в телогрейке, разгибаясь от трудовых грядок. – Вы, наверно, журналист, из области? Фольклёр у нас собирать? 
- А вы - тётя Маня, типа хозяйка, у которой мне можно жить на сеновале? 
- Неее, Маня вчерась умерла в страшных муках. А я – Миша, трансвестит. Ты заходи, не бойся. 
Тётка с интересом понаблюдала за феерическими метаморфозами моего ибала и потом сжалилась: 
- Шучу, шучу. Надо же вас, столичных, слегонца припужнуть. А то небось думаете, што только в городах разврат и непотребство. Не, не сумлевайся, нас тоже цивилизация коснулась ласковым крылом. Ты давай заходи, молочка испей с дороги. Парное будет вечером, с дойки. А теперь – с погреба, холодненькое. Ничаво? 
- Н… н… ничаво… - больше ничаво я не мог ответить. 

2. 
Пироги у неё были великолепные. Я уже наелся дальше некуда, а всё никак не мог оторваться. Запивал молочком – и парным прямо из коровы-матушки, и холодным с погреба, и чаем с малиной-черникой-брусникой. Тётя Маня безжалостно, с неприкрытой любовью смотрела, уперев лицо в ладонь правой руки и выкатив огромный бюст на край стола. Я уж подумал, что командировка удалась, и на сеновал тащиться неохота. Но тут она сказала, не меняя позиции и очень протяжным грудным голосом: 
- Ты главное на речку вечером не ходи. Не ходи, слышишь! 
- Я для того и приехал. Русалки. 
- Оно тебе надо, парень? 
- А что, правда есть? 
- На речку. Вечером. Не ходи. Вот весь мой сказ. Я тебя не удержу, а предупредить должна. 
- А если пойду? 
- Уташшшат. 
- Утащат? 
- Обязательно уташшшат. Лучше не ходи. 

3. 
В деревне рано трубят отбой. Да, честно говоря, я и сам запарился с дороги, взял подмышку одеялко и ушёл на сеновал. Меня в детские годы никогда не отправляли в пионерлагеря, всегда – к бабушкам на лето. «Как я провёл летом»… «Хорошо в лесу!» Вспомнился и лес, и речка, и сеновал. Не верилось, что столько лет спустя – опять сплю на сене. 
Нет, не сплю. Что-то тихо шебуршалось по углам. Вероятно, мышки. Серенькие мохнатые мышки. Сенной дух кружил голову. То ли я спал наяву, то ли жил во сне. Дремал, надо думать. 
Да ну его нахуй. Встал, взял удочку, кусок хлеба из сумки. На хлеб буду ловить, не червей же копать на ночь глядя. 

4. 
В сумерках сидел на речке, кидал удочку. Пока дошёл – комары загрызли. А тут, на берегу – ни одного. Это уже само по себе было удивительно. И приятно. Стрекотали кузнечики, ветерок шелестел в траве. Бабло капало. Я вроде как на работе, а вроде на рыбалке. Всегда бы так. Всё так хорошо, что лучше и не бывает. Жизнь удалась. Только леска запуталась, да ладно, щас расправим… 
- Хи-хи-хи! 
Ерунда. 
- Хи-хи-хи! 
Вроде с реки. Ерунда ещё раз, наверное, местные девчонки в кустах колобродят. Уташшшат? Гыгы, а я не прочь! Я бы сам парочку местных деревенских уташшшыл! 
- Девчонки! Привет! 
И тут хуякс басом: 
- Зря. 
Я аж вздрогнул. 
- Зря сидишь, говорю. 
Дед Егор подошёл сзади, покачал головой и высморкался в траву. 
- Я вот помню был молодой, как ты… 
- И чо – утащили? 
- Почти. Насилу отбился. 
- Хи-хи-хи! 
- Слышишь? Зовут. Пойду от греха подальше. И ты бы лучше уходил, - он немного потоптался на месте и добавил. – Сигареткой не угостишь?
- Ну, конечно! Держи.
- А пару можно? А то автолавки неделю нет… Благодарствую.
- Хи-хи-хи! 
Уже издалека послышался голос деда: 
- Шёл бы ты… Нннну? 

5. 
Распутывал леску, и тут она вынырнула. Почти без всплеска, только круги побежали. Волосы не зелёные. Брюнетка. Глаза огромные, весёлые. Красивая. Очень красивая. Утащит! Такая – может. 
Сижу, смотрю. А хуле делать. Если башню снесло – остаётся смотреть результат. И она положила подбородок на голые руки, опёршись на сырые мостки, смотрит, улыбается. 
- Привет. Белка, ты? 
- Привет. Ты добрый? 
- Чо бля? 
- Хи-хи-хи! Добрый. 
- Я? 
Вылезла из воды, села на хвост и дальше улыбается. Поправила волосы кокетливо. 
- Я красивая. 
- Это факт, не отнимешь. 
- Я красивая? 
- Очень красивая. 
- Очень? – так озабоченно, сведя брови к переносице. 
- Самая красивая. 
- Ты хороший. Хочешь вместе? 
- В смысле? 
- Ну, близко-близко. Рядом. Вместе. Быть. 
- Жениться, что ли? 
- Быть. Икру делать. 
О йопт! 
- Икру?! Ибацца штоле? 
Она испуганно притихла, потом посмотрела исподлобья. 
- Ибацца не знаю. Делай как хочешь. Будь. 

6. 
Да чо за хрень? Приехал блять делать репортаж. Развеивать блять суеверия. Ну вот же она, йопта! Я ж ничего не курил и не пил. Кроме молока. Молока. Ну не от бешеной же коровки! 
Щас, блять, щас. Развеется. Ну не может же быть. 
- Укуси меня, пожалуйста. 
- Зачем? Хи-хи. 
- Проснуться хочу. 
- Зачем? 
И верно. Зачем… 
- Тебя ведь не все видят. И редко. Не верят. 
- Да, да! А я красивая. 
- Ты девчонка. Ты женщина. Тебе необходимо чувствовать себя красивой. Самой красивой. Самой желанной. Не перед рыбами же тебе красоваться. 
Нахмурилась забавно, задумалась, замерла на краю мостков. Смотрела своими глазищами так, что звон в ушах угомонил кузнечиков. 
Посреди реки всплеснуло, я вздрогнул. 
- Мама. Боится – вдруг утащишь. 
- Я?! Ну… бля… хуйпайми чо тут у вас творится. Киднеппинг нонстоп. Все всех утаскивают, больше делать нечего. А куда рыбнадзор смотрит? 
- Хи-хи-хи! Ты добрый. Не боюсь. Мама боится… 
- ДАВАЙ!!! – раздалось справа из-за кустов. – Поднимай бля! 
Русалка метнулась серебристой тенью, а через минуту её уже тащили на берег, путая в сеть. 

7. 
- Мужики! Да вы чо, бля? Чо творите внатуре? 
- Щас, ссука, щаааас… - приговаривали мужики и тащили добычу вверх по косогору. 
Я подпрыгнул, догнал, дёрнул крайнего за плечо. 
- Тихо, журналист, не мешайся, - добродушно сказал тот и не то чтоб ударил – просто оттолкнул. 
Я очухался, помотал башкой. Колхозный привет городскому уебанцу… 
Русалку уже распластали на столе для ошкурки рыбы. 
- Да режь и дело с концом. 
- Неее, простовато будет! Сколь они нас тут тиранили… Надо бы мамашу добыть на кровь… 
Я кое-как встал на ноги. 
- Мужики! Она же щас задохнётся! Давай уже харош, хватит! 
- Не, не успеет… Сиськи ей может отрезать? Авось закричит, падла. Мамку зови, мразь! 
Я подошёл, взял её на руки. Мне не мешали, а она хватала губами воздух и прошептала: - Привет!.. 

8. 
Не скажу, чтобы уж очень лёгкая она была. Или это меня от колхозного тычка ещё шатало? Мужики шли рядом и хмуро болботали: 
- Ты ж пойми, городской. Они же у нас полдеревни в реку свели. Тебе-то какое дело? Как приехал – так и уедешь, а нам тут жить. А будешь мешаться – считай, что не приезжал, никто тебя тут не видел. Давай, тащи, тащи. Прямо у берега и забьём её сапогами. А ты давай, сука, мамку зови!!! 
Донесу, нет? Донесу. До берега. А там – затопчут. Меня – слегонца, разве рёбра поломают. Её – насмерть. Пригнулся к ней, к её шее, попросил: 
- Зови. 
- Мама! – тонко выдохнула русалка, судорожно дёрнувшись в моих руках. 
- Громче. 
- Мама!!! 
В осоке булькнуло, показался силуэт – длинные волосы стекали на голые плечи. 
- О бля! Заебись! – закричал второй слева, и тут из маминых глаз полыхнуло зелёным огнём. 
- Щас мы ей сиськи-то… - успел сказать главный и осел на траву. 

9. 
- Давай быстрей сюда… Спасибо, журналист. Ничо, не бойся, очухаются и дальше будут сказки рассказывать. Нет у нас такого умения - убивать, - она гладила дочку по голове, а та с любопытством осматривалась в своём подводном мире, как в первый раз. – Сам-то как? 
- В смысле? Уташшыть хотите? 
- Ничего мы не хотим. Кто хотел – те сами ушли. Тебе решать. 
- Так ведь как оно… Я же под водой дышать-то не умею. 
- Это несложно. Проще, чем тут у вас. 
- Ща, погоди, - я достал сигарету, закурил, осмотрелся, прикинул. Потом заплющил бычок об доску, оставил пачку для деда Егора и ушёл в реку.