На этот раз дверь оказалась не заперта. Я постучал по косяку, давая понять ,что собираюсь войти, и не дожидаясь разрешения, потянул на себя ручку. Ржавые петли скрипнули, открывая передо мной темное и душное пространство, тускло освещаемое окошком под потолком. Через это окно уголь и попадал в кочегарку, а затем расползался огромной кучей заполняя две трети всего помещения. Перед горой из угля ярко пылала раскрытая топка печи. Возле нее, припав на одно колено, стоял Аргентинец В левой руке он держал обрезок арматуры, загнутый с одного конца на пример кочерги, а в правой какую-то грязную ветошь, и немигающе смотрел на раскаленные угли.

Из топки  в это время раздались потрескивающие звуки закипающей воды. Старик подтянул к себе “кочергой” из глубины закипающий чайник, перехватил его за ручку другой рукой и поднялся с колена. Отходя с ним к импровизированному столику, сложенному из кирпичей, покрытых обрывком картонной коробки, он даже ни разу не взглянул в мою сторону. И лишь присев на стул, наконец-то поднял на меня глаза.

-          Ну чего стоишь? Проходи, располагайся. Как раз вовремя! Вода подоспела...

Заметив мою нерешительность, он хлопнул себя по лбу. Встал. И прошагал в дальний угол комнаты. Некоторое время вглядывался в кучу лежащего там угля, потом нагнулся, поднял и потащил на свет средних размеров обрубок бревна.

-          Вот! - произнес Аргентинец, кинув чурбак рядом со своим стулом и отряхивая руки. - Прости, ко мне гости не часто заходят. Как-то не сообразил сразу. Давай-давай, присаживайся, в ногах правды нет.

В фразе о гостях акцент был явно сделан на словах ко мне. Вспомнив мой предыдущий визит и запертую дверь, я сделал вывод, что сам-то он, судя по всему, кого-то иногда навещает. Интересно кого? Начальника ЖЭКа или участкового? Кто еще удостоит аудиенции столь видного посетителя? Я усмехнулся про себя.

-          Я тут тебе... - На слове “тебе” язык предательски запнулся. Опять накатила какая-то неловкость. Я отвел в сторону взгляд и приподнял перед собой куртку.
-          Вот! Не знаю, нужна, нет, подумал, вдруг пригодится… - и зачем-то добавил. - Денег не надо, дарю!

Старик кинул быстрый оценивающий взгляд на подарок. На долю секунды задумался, словно что-то припоминая, а потом как-то преобразился в лице и посмотрел мне прямо в глаза:

-          Нужна… - произнес он с улыбкой. - Как не нужна? Я же говорю, ты вовремя. Скоро похолодает. Защита от ветра в такое время обязательно кому-нибудь, да нужна. Ты повесь ее там, у входа.

Я проследил за кивком его головы и увидел на стене небольшую дощечку, в которую были вбиты под углом три крупных гвоздя.  Подошел, подцепил куртку за петлю в вороте к одному из свободных “крючков”, вернулся к столу и присел на бревно, которое уже было заботливо подстелено листом чистой газеты.

Аргентинец порылся в самодельном холщовом рюкзаке и извел оттуда бумажную пачку с изображением лошади, подковы и прочего деревенского колорита. Надписи на ней все были на иностранном языке (испанском, как мне показалось). Следом за упаковкой он также неторопливо достал знакомую уже мне кружку и трубочку-сито. Открыв пачку, еще раз посмотрел мне в лицо с нескрываемым любопытством, в его глазах отразилась тихая радость, он явно был чем-то доволен и это что-то было связано со мной. Мурлыча что-то себе под нос, Аргентинец открыл пачку и стал аккуратно высыпать содержимое в кружку. В пачке была какая-то сухая трава крупного помола вперемешку с веточками. Заполнив кружку чуть больше чем наполовину, старик отложил пакет, а верх кружки закрыл ладонью, резко перевернул и стал ритмично встряхивать, стараясь чтобы трава не высыпалось наружу. Заметив, что мои брови удивленно поползли вверх от увиденного, он усмехнулся:

-          Трава имеет неоднородный состав. Есть крупные частицы, есть помельче, есть и пыль совсем. Поэтому я сейчас перетряхну их хорошенько, а потом переверну аккуратно кружку, и вся мелкота с пылью останется на поверхности. Так мы получим более равномерную заварку, а трубочка не забьется.

Затем он действительно перестал трясти кружкой на манер мексиканского маракаса и стал медленно ее возвращать в обычное положение. Трава при этом сформировала аккуратную горку. Тогда Аргентинец взял чайник и направил струю горячей воды в самое подножие этой горы, стараясь чтобы вода, стекая по стенке кружки,  подмыла ее. У него получилось, и травяная горка поползла вверх. Старик поставил кружку на стол и продолжал заливать воду, выравнивая пальцем свободной руки поверхность.  Наблюдать за всей этой незамысловатой процедурой было, как это ни странно, интересно. Я вдруг поймал себя на мысли, что как завороженный смотрю на движения Аргентинца и не замечаю ничего вокруг. Или, точнее сказать, не обращаю внимания. Обстановка перестала меня напрягать. Пыль, грязь, жар от раскаленной печи, все это вдруг отошло на второй план, а по телу растеклось ровное и спокойное состояние. Предметы плавно стали терять свои очертания, сливаясь в один мутноватый фон. Перед внутренним взором все ярче вырисовывалась освещенная утренним солнцем кухня. Стол, покрытый белой вязаной скатертью, за столом сижу я...

Я вспомнил, как любил наблюдать за тем как бабушка заваривала мне по утрам чай. Также тихо и не спеша она ошпаривала кипятком заварочный чайник, затем чашки, потом засыпала душистую заварку и любовно накрывала чайник полотенцем. “Пусть листочки проснутся” - говорила она, улыбаясь. Выдержав паузу, слегка встряхивала заварочник, приоткрывала крышечку и подносила к моему носу, а я вдыхал незабываемый аромат разогретых сухих чайных листьев и блаженно улыбался, болтая под столом ногами от удовольствия. И время точно также останавливалось в тот момент. Я очень любил бабушкин чай. И мог бы, наверное, пить его вечно. Но вечность оказалась недостижима. Бабушки вскоре не стало. А так, как она, больше никто и никогда не заваривал мне чай.

Никто. Никогда.
До сегодняшнего дня...

Я очнулся от воспоминаний и пристальнее начал вглядываться в Аргентинца. Седые волосы. Морщинистое и грубое лицо. И большие, если не сказать огромные, добрые глаза, очерченные все теми же лучиками морщин. Уголки губ застыли в какой-то вечной полуулыбке. Он весь словно светился изнутри.

Стыдно признаться, тогда я подумал, что он так радуется свей обновке. В глубине души затаилась тщеславная мысль: “Ишь, как сияет. Вот, какой я молодец! А он небось меня уже за обычного алкаша-надомника принял? Хе-хе... То-то же...”

Но, теперь понимаю отчетливо, как я ошибался.

Я продолжал его разглядывать. Гардероб Аргентинца состоял из одного лишь длинного до пят черного выгоревшего халата или чего-то в этом роде, похожего на поповский подрясник вышитый из грубой холщовой ткани, который он препоясывал столь же старым, видавшим виды ремнем, и короткой фуфайки-телогрейки. “Как dandy лондонский одет” - это не про него. Всегда довольствуясь лишь тем, что у него было, он никогда не жаловался и отшучивался позже в ответ на мои предложения купить ему что-нибудь из нормальной одежды. “Все, что у меня есть, должно помещаться в этот рюкзак”, - говорил он, - “А чего нет, того значит и не нужно!”.

Взгляд мой постепенно опускался и в конце концов уткнулся в ноги Аргентинца. Пришло время снова удивиться. Старик щеголял по своим угольным барханам в черных армейских берцах, которые, как заверил он сам, подарил ему парнишка-дембель, в благодарность за сбереженную от собственной глупости жизнь.

Не знаю, что имел в виду Аргентинец, а мне это спасение представилось очень красочно. Я тут же поделился догадкой о том, как набравшись боевого опыта, спермотоксикоза и душещипательных историй на всю оставшуюся жизнь, свежедемобилизованный защитник Родины столь спешно, решительно и смело шагнул навстречу приключениям, ожидавшим его за воротами КПП, что остатки инстинкта самосохранения выкинул еще при виде привокзального буфета-ресторана, дабы не отвлекали от подвигов. Наметанный взгляд сходу вычислил расположение витрины с главным врагом человечества - алкоголем. Оценив силы противника и свои собственные, он понял, что Родина в опасности. Подмоги ждать неоткуда. И принял жертвенное решение - взять огонь на себя. Бился боец не на жизнь, а на смерть. Не жалея ни сил, ни денег, ни здоровья. И как итог: пропустил свой поезд и к тому же остался без денег. Свой ВПД он успешно использовал вместо туалетной бумаги. Военник остался в кармане расшитого по последнему писку армейской моды кителя, которым он укрывал плечи юной леди, похожей на трепетную лань (как оказалось в реальности - привокзальной проститутки), с которым она куда-то внезапно и благополучно потерялась. Из помещения вокзала его выкинули охранники. Что, где, с кем и в какой последовательности он потом пил, не знает никто. Однако в три часа утра, Аргентинец находит его возле своей кочегарки. Заблеванного. Замерзшего. В одних штанах и белуге навыпуск лежащего на земле. В пылу борьбы военный явно не побрезговал чем-то несертифицированным и это что-то сейчас вытягивало остатки его жизненных сил из слабеющего на глазах тела. Старик живенько оглядывается на предмет случайных свидетелей. И, убедившись в их отсутствии, ловко стягивает с бойца обувочку. Потом конечно же допросился по домофону от кого-то от жильцов, чтобы те вызвали скорую. А до приезда врачей упорно не дает пареньку проститься с жизнью, колдуя над ним, как заправский шаман. Т.е. сидит рядом, дует свое пойло из кружки и сочувственно вздыхает.

Мои ехидные фразы и на этот раз не достигли цели. Аргентинец лишь посмотрел на меня с легким разочарованием и ответил: “Ты прав. Примерно так все и было. Только линия фронта располагалась глубже, а бои шли гораздо дольше…”