Эта история произошла лет  тридцать с лишним назад, когда дефицитная пепси-кола была слаже, когда самолеты падали реже а родители были  моложе, чем мы теперь.
Молодым нашим родителям, оказывается, не чуждо было все то, что ныне не чуждо и нам, грешным. С поправкой на ветер, разумеется.  А тогдашнее государство, вот ведь пройда,  понастроило санаториев, баз отдыха да пионерских лагерей, да путевки в них выдавало, чуть не насильно, чтобы изможденные соцсоревнованиями и встречными планами родители могли спокойно предаваться всяческим нечуждостям, оставив детишек под надежным и идеологически выверенным присмотром.  В общем, лютовало государство, в отсутствие плюрализма мнений, как хотело.

    Один такой маленький филиал Гулага, куда сдавали на передержку будущих либералов и коммунистов, банкиров и рэкетиров, назывался «Красная гвоздика» и располагался на  берегу Дона, а если быть максимально точным - то на берегу протоки, отделяющей необитаемый и заросший плотным вербняком остров от основного русла. Необитаемый в том смысле, что на нем не было баз  отдыха, непрерывно тянущихся в этих местах километров на двадцать.
Протока в самой верхней своей части была узкой и мелкой, с песчаным, волнистым как нёбо, дном. Глубина здесь, в зависимости  от направления ветра и уровня воды в реке, была от "ниже колена" до "хорошо по грудь". Обычно - почти по пояс, так, что с закатанными штанами не пройдешь, не замочив.

    Метрах в двухстах от начала протока раздавалась вширь, становилась медлительной, глубокой и илистой. Здесь над водой нависали старые раскидистые тополя, которые периодически обрушивались вниз вместе с кусками подмытого берега и продолжали расти уже лёжа, прямо из воды. Не было ничего лучше, чем сидеть на их широких стволах и дергать одну за одной рыбную мелочь на хлебный мякиш.

    Лагерь был отделен от протоки невысоким, по пояс, заборчиком от честных людей. Вдоль забора, в пределах прямой видимости, были построены три беседки, именовавшиеся, соответственно направлению течения, первый, второй и третий пост Дона. В беседках по двое коротали срок дежурные,  призванные бдить и пресекать любые попытки  выхода за периметр.
    
    Должен вам сказать, что не было лучшего места в лагере, чем эти посты, особенно третий, расположенный в самом глухом углу, где протока была самой широкой и где, пока не видели вожатые и другое лагерное начальство, отлично ловились и таранка и ласкирь и сазанчик и серебряный карась, именуемый почему-то в наших краях гибридом.  Рыбу можно было тихонько снести на кухню, где повара , немного покочевряжившись, чистили ее и жарили, отхватив свою долю из расчета 50-т на 50-т. Против жарехи лагерные макароны, перловка и пшенка просто не имели никаких шансов и прямо с тарелок уходили в отходы и далее на корм свиньям. В эпоху своего заката тоталитарный режим не скупился на бисер.
    
    На смену я привез шестикратный, с половинку театрального бинокля, зеленый минометный прицел, с выбитой датой 1944, в который мы по очереди обозревали окрестности, включая противоположный берег протоки, откуда, из непролазных зарослей, периодически доносилось игривое девичье хихиканье и даже мелькало что-то, похожее на загорелые телеса.
Также, периодически там что-то хлюпало, качало камыши и как будто било хвостом, оставляя на воде круги и разжигая в нас, кроме прочего, еще и неуёмный рыбацкий азарт.
Особенно активная  движуха открывалась на протоке с наступлением ночи. Из темноты доносилось чавканье, всплески и треск камыша, в сопровождении мощной духовой секции лягушек и струнной группы комаров. Говорили, что ночью выходит на жировку толстолобик и, разве что не хрюкая ,набивает водорослями свое травоядное брюхо до самого утра.
Тому, наверно, были и доказательства - утренний "Метеор" периодически калечил винтами здоровенных метровых чушек, и те, кто рано выходит на пляж, еще могли застать на мелководье их совсем свежими, трепыхающимися, с алыми жабрами. Но, вечером глядя через лагерный забор на передергиваемую тяжелыми бурунами лунную дорожку, думалось о чем-то более загадочном.

    В общем, понятно, что коротать свободное время в беседке, вдали от вожатых и всякой пионерской жизни, было куда интереснее, чем ходить строем, учить речёвки,  петь дурацкие песни, мести дорожки, драить палаты и, тем паче, ишачить до упаду в столовой. Четыре раза в день накрывать столы, выносить и мыть грязную посуду, таскать поварихам воду, кастрюли и мешки с картошкой.
Только, вот кажется, ты отстрелялся, можно передохнуть и на тебе, декламируя на разные голоса, топают кучными колоннами орды ненасытных проглотов:
Раз-два мы не ели
Три четыре есть хотим
Открывайте шире двери
А то повара съедим
Поварятами закусим
А дежурными запьем
Вилки-ложки поломаем
А в с толовую войдем.

Да и вообще, чем еще заняться в лагере, если купаться водят раз в день, да и то на полчаса и запускают в воду только по пояс.  Своего пляжа у лагеря не было, за водными процедурами ходили на остров, переходя протоку вброд, под неусыпным присмотром, чтобы не дай бог что. Также, на остров, бегали купаться и самовольщики. Не лезть же в протоку, где ила выше колена. Самовольщиков ловили и прилюдно журили на линейках, обещая отправить домой. Ага.
    
    А еще на третий пост любил наведываться Боцман, чувак из нашего отряда, но на пару лет старше. Этот половозрелый дважды второгодник, с колосящейся уже на бороде черной щетиной, просящей бритвы, застрял умом, похоже что навсегда, в седьмом классе. Однако, тогда как нам, его собратьям-недорослям, была интересна рыбалка, или  там сбежать на остров искупаться, этот взрослый ребенок, в силу выдающихся гормональных достижений, был настроен исключительно на баб, будь то девчонки из отряда, вожатые или отдыхающие взрослые с соседних баз. Вел он себя при этом, как неразвязанный кобель, который хочет,  может, да не знает что делать.
Отобрав у меня прицел, он мог полчаса пялиться вдоль протоки на стрелку острова, где кто-то постоянно купался и загорал, задумчиво помогая себе "фантазировать" на эротические темы запущенной в шорты свободною рукой.
Он же проковырял дырку в женском туалете и периодически припадал к ней, как к живительному источнику целебного аммиака.  А  в тихий час, когда мы коротали время, болтая вполголоса, чтобы не привлекать вожатых,  он демонстративно доставал свой, непионерских габаритов, хуй и гордо теребил его и наглаживал, через губу повествуя нам о своих многочисленных, на ходу выдуманных, любовных похождениях. Дебилам везет с размерами.

    Однажды за этим процессом его застукал вожатый Серега, не долго думая выволок за ногу в рекреацию, надавал затрещин и заставил отжиматься до упада. Однако, экзекуция воспитательного эффекта на нашего олигофрена не произвела и на следующий день все повторилось заново, в мельчайших деталях.
Будучи, хоть и недоученным, но все-таки педагогом, Серега  сделал мудрый вывод, что мастер-классы по онанизму не входят в программу воспитания будущих комсомольцев  и,  дабы не провоцировать в дальнейшем акты публичного рукоблудия, стал в порядке замещающей терапии тайком водить нас в тихий час на рыбалку, на другой берег протоки, туда,  где кто-то трясет кушыри и где плещет крупная рыба.
Вообще, Сергей был по жизни мачо и дамский угодник. Он шел победной поступью по сердцам и телам девчонок-вожатых, обращая внимание на суетящуюся вокруг шантропу лишь постольку, поскольку она мешала осуществлению его наполеоновских планов.  Рутина лагерной жизни откровенно его тяготила и в данной авантюре ему, видимо, важен был сам факт расшатывания устоев.
    Повязанные страшной тайной мы чувствовали себя участниками некого секретного общества, первым правилом которого является – не говорить ни о каком  обществе. Пока другие маялись на своих провисших сетчатых кроватях, мы партизанскими тропами обходили посты, пригнувшись форсировали протоку и, проламываясь через заросли, шли к заветному местечку у нижней оконечности острова. Клевало там и вправду отменно.
    Боцман тоже ходил с нами, и пока мы ловили, пялился в мой прицел на ближайший пляж. В общем, все были при деле, всем было хорошо и всё шло отлично, пока однажды мы, как раз напротив третьего поста,  не застали на лежке в камышах двух загоравших  ни в чем сочных и бесстыжих девиц, чье хихиканье мы, видимо, ранее и слышали.
Они не стали от нас закрываться, не стали визжать. Они лишь проводили, приподнявшись на локтях, томными взглядами нашего вожатого, стрельнули с интересом по Боцману  и  синхронно, с демонстративной неспешностью, так, чтобы мы успели рассмотреть все, о чем догадывались, но боялись спросить, перевернулись курчавыми лобками книзу и продолжили принимать солнечные ванны.  «Забегайте, мальчики» - донеслось игриво нам в след, когда мы на негнущихся ногах покидали этот импровизированный солярий.
Надо ли говорить, что реакция Боцмана на данный демарш тотчас стала заметна даже через шорты даже с другого берега и даже без бинокля?
Можно ли осуждать тех пионеров, чьи руки вечером того дня беспокойно ерзали под одеялом до самого рассвета?
Стоит ли объяснять, что к следующему выходу собрались даже те, кто не знал, с какой стороны браться за удочку?
И кто, в конце концов, осудит нашего вожатого, который объявил, что с этого дня наши отлучки в тихий час отменяются? Попробуй-ка отказаться от такого приглашения.

    Естественно, на следующий день Боцман рванул через забор у третьего поста, переплыл протоку и, обтекая жидким илом, вломился на лёжку. Естественно, там никого не было .
Естественно, в следующее же дежурство я наблюдал в прицел сквозь заросли вербы крадущегося к сакральному месту нашего любимого вожатого. Естественно, густая поросль все покрывала, порождая самые безумные фантазии.
Место откровенно дразнило. Каждый день Боцман брал у меня мои, как он говорил, диоптры и шел наблюдать. Я, как лицо материально, и не только, заинтересованное, шел за ним.
В основном на том берегу было тихо и сонно, но пару раз нам обоим казалось, что из зарослей опять раздается знакомый смех и оба раза Боцман, как голодный крокодил, бросался в воду и выполняя норматив кандидата в мастера спорта яростно греб на звук. И всегда с одинаковым результатом.
Где-то через неделю он сдался. Ну или сделал вид.

    Все пошло как и раньше, уныло и размеренно: подъем, зарядка, завтрак, занятия в отряде, обед, тихий час, полдник, окунание в воду на десять минут, именуемое купанием, снова занятия в отряде, ужин, кино или массовка и отбой. Выручали лишь вечерние, втихомолку отлучки с удочками на протоку, да поздний ужин хрустящими жареными сазанчиками, да полуночные рассказы, кто когда да чего поймал, с отмериванием в темноте размеров от локтя и выше.

    Первым пропал Серега. Сперва решили, что он мотанул в город, и почти сутки его покрывали. Потом звонили из директорского кабинета его родителям, звонили в институт, звонили в милицию. А потом он всплыл в конце протоки. Как рассказывали все друг другу страшным шепотом  - голый и со ртом, забитым илом.
Понятно, вместе с ним всплыли все наши походы на рыбалку, нарушения дисциплины, несоблюдение правил поведения на воде и прочее, прочее, прочее. Система неумолимо завертела ржавыми колесами, сваливая всю вину на того, кто уже не ответит.

    Нам, а кто бы сомневался, тотчас же запретили купания. Благо, что смена неумолимо катилась к концу,  оставалось лишь намазать соседнюю палату зубной пастой, зажечь и потушить прощальный костер, расписаться друг другу на галстуках и разъехаться по зимним квартирам.
Однако, всему этому в полной мере не суждено было сбыться. В последнюю ночь, когда лагерь практически не спал, когда все мазали всех, когда дрались подушками и лили ведрами воду в окна палат, Боцман тихо слизнул.
Его не досчитались только на утренней линейке. Поднялся страшный шухер. Собрали пацанов со старших отрядов, вожатых, персонал и пошли прочесывать протоку и остров.
Труп нашли у лежки. По мятой траве была разбросана его одежда. Чуть поодаль валялась одежда Сереги.
Боцман лежал, погруженный лицом в подсыхающий ил, оставшийся на месте ушедшей с верховым ветром воды. Когда его перевернули, то остался отпечаток тела со слепком лица и с глубокой норкой на месте члена. Рот его был забит грязью так, как будто он ее глотал и не мог наглотаться. Околевший член был  истерт до мяса
- Землю штоли ебал, бедолага - сказал завхоз и сплюнул - прости меня господи.
Чуть поодаль нашли такой же полуразмытый отпечаток. Когда пропал Сергей, воды в Дону немного прибыло и его, видимо, унесло течением.
Все это потом затоптали ротозеи и подъехавшей милиции осталось лишь замешанное десятками ног грязное болото.
Некрасивую  историю замяли, благо что Боцман, как оказалось, был детдомовским и раскапывать было некому. Утоп максим, и хуй с ним. А на семь бед, как говорится, один ответ. 

    Вообще, со временем эта история до такой степени смешалась у меня в голове со страшными сказками и городскими легендами, что я  уже сам стал считать, что эта одна из тех баек, которые я травил друзьям по лагерной палате вечерами, компилируя на ходу остров доктора Моро со страшилками Гоголя , упырем Толстого и прочим внеклассным чтением.  Во всяком случае, у меня никогда не возникало мысли кому-то это по-серьезному рассказать, не рискнув показаться, мягко говоря, странным и тв-трихнутым.
    Однако, буквально на той неделе, меня зазвал мой бывший одноклассник, мент, к себе на свежекупленную дачу, пожужжать новенькой бензопилой, пожарить мяса и попить водки.  Да, в самый разгар кризиса. Да, в начале декабря.
Дача оказалась  в тех самых местах. Лагеря понятно дело, давно нет, остров уже давно не остров и протока - не протока, болото с лужами.
Дачка неплохая. Домик, садик, катер, мангал. Все дела. Продавали очень дешево, говорит.
Хозяин прошедшим летом помер, а дети в столице, им этого добра и даром не надо.
Преставился хозяин, там же, на болоте. Нашли голым, грязным, лицом вниз, рот забит илом, и хуй стоит, как у молодого. А от хуя в грязи ямка проёбана. Одноклассник сам дело смотрел, с фотографиями.  Но он не суеверный. Двадцать лет в погонах, прожженный циник.  Хрен его чем удивишь и хрен чем напугаешь.
Местные, с хутора Калинин, те тоже не удивляются. Говорят, тут такое частенько бывает. Остров, мол, испокон веку местом гадким, русалочьим, считался и всегда его раньше стороной обходили.
А теперь, виш, все больно умные стали, ничему не верят. За что регулярно и получают.
От така страшна сказка, робяты.  А кто слушал-молодец.

2015 (с) Че Катилло ака Фрезеровщик