В том году лето как-то по-особенному скоропостижно и быстро скончалось, промелькнуло светлой  полоской и исчезло вдали.
Ощущалось вялое облегчение и вместе с тем пустота. И ещё явственное чувство беспричинной тревоги, оно не покидало Вадика, ворошило что-то внутри, зарождало в груди неприятный холодок.  «Ещё одно лето кануло в лету» - вертелось в башке.
Вадик раскрыл кухонное окно, высунул голову в ночную сыроватую мглу. Хотелось курить. На земле внизу белели уже налёты первого снега. Крыши спящих машин тоже припорошило. Серая грязь, заметённая снежной пылью, стояла бороздами. Вадик вытянул сигарету из картонной пачки, прикурил. Глубоко затягиваясь, всмотрелся в пустую глубь замерзающего двора.
Дым быстро улетал. Тревожно стучал барабан – не то в груди, не то в голове.
Короткими трелями запищала труба. Уронив пепел, он принялся выуживать мобилу, та застряла где-то во внутренностях узкого брючного кармана, пепел уже валился на брюки, и недокуренный бычок пришлось отправить за окно. На покоцанном экране недорогой потертой балалайки маячил незнакомый номер.
-Да. – сдавленно промычал он в трубу и  на всякий случай добавил: - Слушаю.
Труба молчала.
- Ало! – Закричал Вадик: – Говорите! Ало!
- Пасть заткни, хуйло. – Произнёс мужчина, голос был спокойным и чётким.
Вадик быстро клацнул по кнопке сброса.
Долгов был воз  и маленькая тележка. В ящике стола километры неоплаченных счетов за квартиру. Многочисленные повестки в суд, вышвырнутые в помойное ведро. Кредиты опять же..
Вадик усмехнулся, вспомнив, что многие знакомые давно и неоднократно меняли свои координаты, заботливо разослав друзьям сообщения. А хули, время такое, сейчас все шифруются.
Он снова закурил, лёгкий дым плавал по кухне. Зачесалось в носу.
Пожрать что ли, – решил он и открыл дверцу холодильника.
С едой было не очень. На стойке двери бутыль яблочного уксуса, в глубине одинокая банка солёных огурцов. На поверхности рассола шапка цветущей плесени. В хлебнице – лишь сухие крошки да старые баранки. Вадик попробовал откусить одну и тут же отколол кусок зуба.
Сука. Давно надо было выкинуть.
Сопровождаемый проклятьями, огрызок каменной баранки шлёпнулся в мойку.
Опять тоненько запиликала трубка. Вновь долбил неизвестный абонент, и брать не хотелось ни в какую.
Точняк - из банка. Или приставы. Или этот…
По телу ручейками побежал холодок. Чувство тревоги полностью доминировало.
Вадик накрыл телефон подушкой, навалил сверху одеяло. Пугающий, тревожный писк аппарата стал едва различим. Вот бы совсем отключить трубу, но делать этого, увы, пока что нельзя.
Он зашарил под столом, извлёк на поверхность покрытый пылью, всё ещё едкий пухлый носок, покрутил в руках и попытался пристроить на ногу. Ткань с треском лопнула, на липкий пол посыпалась труха и обломки ногтей.
Вадик вспомнил этот голос, и угасшая было тревога, всколыхнулась вновь. Перспектива повторного общения напрягала и настораживала. Про возможность личного контакта не хотелось даже думать.
Завтра куплю новую симку. - решил он.
Потупив немного, натянул толстовку с отвисшим растянутым воротом, влез в грязные, когда-то голубые джинсы. Жрать, блин, хочется. Денег, сука, почти не осталось. Он стал зашнуровывать кроссеры. Мокрая, раздувшаяся от сырости обувь, противно хлюпала, ногам в ней было мерзко и неуютно, как в слизи. Надо бы зимние уже, - думал он, застёгивая куртку, - сколько ещё ходить в этом сранье. Зимние, оставшиеся с того года, выглядели так, что Вадик только хмыкнул и задвинул говнодавы обратно под шкаф. Это, блин, уже даже не говнодавы. Это просто говно.
Он запер дверь и вышел на лестничную площадку. Дом ещё не проснулся, было тихо и пустынно, лишь где-то вдалеке чуть слышно мяукала кошка. Подъезд выглядел стареньким, но ухоженным, виднелись следы недавней приборки. На растрескавшемся от времени подоконнике – горшок с каким-то растением, возле него забитая доверху банка с бычками. Чисто выметен пол. А вот и лифт, - Вадик шагнул в раскрывшиеся двери и надавил пальцем на кнопку. Брезгливо скривился. Сука. В лифте пёрло мочой и тряпками. Стараясь не дышать, он доехал до первого этажа и вышел на улицу.
В лицо дунуло холодом, сыпал мелкий снежок. Вода застыла, и оттого было скользко, Вадик осторожно двигался по замёрзшему двору. Слегка подташнивало, пустой желудок требовал пищи. Куплю сырков или булок. Чёрт, сейчас блевану. – Блять, - он всё-таки поскользнулся, коснувшись ладонью о снег. Вытер мокрые пальцы о штанину.
Ночью в кругляке пусто. Алкоголь не продадут, даже пиво нельзя. Правительство заботится о здоровье нации. Дремлет за кассой бабёнка, сонно хлопает красными от недосыпа глазами. Бухануть бы. Хотя всё равно денег нет. Сотка вот есть на кармане, всё, что осталось на еду.



В голове шумело, стол был завален крошками и остатками вчерашней жратвы. На полу мутная гора пустых бутылок из-под водяры, а ещё две, с остатками содержимого матово отсвечивают возле забитой грязными тарелками мойки. Опер, шатаясь от выпитого, побрёл к окошку, но заприметив недопитое бухло, сменил траекторию. Голову надо поправлять. Водка обожгла горло и разлилась по телу приятным теплом. Сразу же накатило. Вот теперь бы чем-то заесть. Он поискал взглядом вокруг. Суховатый ломоть селёдки с торчащими из него костями и желтоватые кольца подкисшего лука. Если только это. Выбирать было не из чего, он запихал в рот рыбу и захрустел луком. Было на удивление вкусно.
В квартире воняло. Вчера подгорела забытая в духовке курица, и молекулы мерзкой гари циркулировали в каждом сантиметре спёртого пространства. Матернувшись, он вновь поплёлся до окна, распахнул квадрат форточки. Жадно вдохнул полными лёгкими ворвавшуюся уличную свежесть.
Во дворе уже совсем стемнело, с трудом угадывались контуры детской горки напротив, кусты и одиноко стоящие машины смешались в единое пятно. Кто-то шёл по двору, осторожно ступая по ледяной корке, и Опер по-кошачьи вгляделся в темень, безошибочно определил чуть сгорбленную, в капюшоне фигуру Вадика.
Наберу Вадоса. Он вытащил из штанов трубу и скинул попрошайку. Денег на трубку не клалось уже с месяц, и кидать перезвоны давно стало обычным делом. Хотелось выпить, и Вадика вполне можно развести на покупку ноль пять, а то и  ноль семь. Ситуация была стандартной. 
Вадик не отзванивался, и следовало поторопиться, чтобы нагнать его у магазина, или, на крайняк перехватить на обратном пути. Подорвавшись, Опер быстро запихал ноги в ботинки, набросил пуховик. Болел и ныл палец на правой руке, вывихнутый в прошлую пятницу. До этого на нём красовался модный перстень, но после жесткого удара об кафель палец распух и отказывался сгибаться, его пришлось обмотать пластырем, что не избавляло от боли. Палец постоянно мешал, и от того выпить хотелось ещё сильнее.
Торопливо пересекая двор и обходя очаги льда, он вышел к магазу, быстро огляделся.  Пара таксистов дремлет в своих вёдрах, поджидая ночного клиента. На крыльце пусто, за стеклом в предбаннике греется бомж. Старый опустившийся алкаш. Весь грязный и мерзкий. Животное, блять. Как можно дойти до такого…Олег с ненавистью всмотрелся в его заросшее неопрятное лицо, тот поймал взгляд, виновато заморгал и зажевал покрытыми коростой губами, отвёл в сторону слезящиеся глаза, в них читались затравленность и испуг. Зачем ему дают тут стоять? Жалости не было, а желание поскорей выпить рождало лишь негатив и агрессию. Наверно, Вадик уже внутри.
Вадик ходил вдоль полок с какими-то крупами и макаронами, прошелся мимо молочной витрины, случайно зацепил и уронил на пол пакет с кефиром. Поднимать не стал.
На сотан кроме пары дешевых бичей уже ничего не взять. Остальное уйдет на сиги, дома ведь курева почти не осталось. Так что придется вновь жрать это дерьмо, залитое мутным кипятком, а потом наслаждаться изжогой. В животе заурчало и засосало, он брезгливо снял с полки брикеты и двинулся к кассе.
- И ещё пачку бонда, - едва слышно сказал он кассирше,  та вопросительно подняла красные от бессонницы глаза, - Синего.  - уточнил Вадик.
Сквозь стекло витрины можно было разглядеть трущегося на крыльце Опера. Неплохой парень, но встречаться с ним сейчас не хотелось. Да и бабки всё равно на исходе. Опер сидит на стакане вроде ещё с лета, будет клянчить деньги и разводить на выпивку. Он шагнул к выходу. Бомж у дверей тоненько захихикал, обнажая остатки жёлтых корешков, некогда бывших человеческими зубами.
- Дай тридцать рублей! – сказал бомж. – А то он тебя найдёт.
Вадик растерянно вышел и молча сунул ладонь в массивную пятерню Олега, рука словно утонула в ней. Тот изобразил неподдельную радость, чуть притянул к себе, дружески хлопнул по плечу и пронзительно посмотрел прямо в глаза.
- Здорово, брат. – не отпуская руки сказал Опер, и Вадик вдохнул порцию жёсткого недельного перегара, резко отстранился, освобождая руку. Его замутило.
- Братишка, ептэ. Тебя сто лет не видел, ептэ! – между тем продолжал наступление Олег, пододвигаясь ближе и дыша винными парами атомной концентрации. Вадик отступил ещё на шаг и уперся в дверь. Хихикавший за ней бомж притих, и лишь изредко издавал какой-то неясный звук, похожий на сигнал тревоги.
- Брат, выручай, ептэ. Рублей двести, на пивандрик, ептэ.
- Да нет нихера. Сам же знаешь, на какой я мели сижу. – Вадик рванул вбок, выскользнул из месива спиртяги и часто задышал, - Мужик, от тебя винищем прёт – капец просто. Печально всё по деньгам, - он натянул на бритую голову капюшон и отворачиваясь от ветра защелкал зажигалкой. – Ты ничем другим заниматься не пробовал? Не, ну реально ноль по деньгам, чувак. Вот, на последние взял, - он помахал бичуганами и выплюнул сгусток слюны, - Ролтон ебучий. Отстой.
- Пивандрика бы лучше цепанул, ептэ. – Опер тоже стал прикуриваться, с недовольством и злобой буравил тускнеющим оком. – Ролтон, ептэ.
Вадик заерзал на месте, неспокойно заходил кругами. Тревога в душе не унималась, ледяной холодок из груди переместился куда-то вниз, заставляя стучать сердце и вырабатывать адреналин. И выпить вдруг тоже захотелось, он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Выпить водки. Надо просто накатить водяры.


После третьей, тревожный холодок затих, а когда врезали ещё, неудачи последних дней показались Вадику бредом и нелепицей. Плевать он хотел на все эти звонки. А деньги вернутся. Деньги всегда к нему возвращаются.
Он выдавил на хлеб толстую соплю майонеза, с аппетитом заел вкус дешёвой водки. Всё-таки хорошо, что есть этот чувак Опер. Именно сейчас он был нужен, необходим Вадику.
- Мужик, тут замутка одна на примете, - Вадос потёр бритую голову, придвинулся ближе к столу. – Всё на мази. Реальная тема деньгами разжиться. Бабло располовиним. Если подписываешься, то разговор к тебе прямо сейчас есть. Да ты не ссы, не криминал предлагаю, - заныла поясница, он расправил плечи и откинулся на спинку стула. – Всё по закону, мужик. Всё по понятиям. Мне долг надо с одного утырка снять. Очень старый должок. Хочу вернуть эти деньги, мужик.– Он прямо посмотрел в лицо Опера, тот уже заглотил наживку и хищно скалился. Опер чуял мясо.
- Дак ты рассказывай, рассказывай, - медленно говорил Опер. И в его голосе, и в его взгляде проскальзывало нечто неуловимое, некая профессиональная деформация, и Вадик ещё раз подумал, что бывших оперов не бывает. Он выдохнул дым и раздавил бычок о дно переполненной пепельницы.
- Один тут есть пассажир, - Вадос долил в рюмки всё, что осталось, получилось доверху, «с горкой». – Давай-ка накатим! – они не чокаясь вмазали, Вадос привычно закинул стопку глубоко в горло. – Говорю, пассажир один есть.
Опер доел залитый майонезом бич. - Ты давай мне по делу. Ты информацию давай, - сказал он, - Пассажир, ёптэ.
История была простой и непростой. Вроде бы и рассказывать-то нечего. Ну, есть одна пропавшая душа, назовём его человек Б. Почему Б? А чтоб никто не догадался. Итак, исходное условие: человек Б должен некоторую сумму денег. Есть ли долговая расписка? А то! Целое собрание сочинений.
- Сухой закон, ёптэ. - Олег с сожалением посмотрел на пустую рюмку, закинул ногу за ногу, выпустил дым в занавеску. - Вот, ты думаешь, брат, к чему бы это власть нынче с алкоголем борется? С какого это перепугу, ёптэ.
Опер уже опять немного закосел, расслабил воротник рубашки и релаксировал с сигареткой в зубах. Его тянуло на разговоры за жизнь, хотелось беззлобно поругать правительство и местных дураков, дать оценку политической ситуации в мире и накатить ещё.
- После стольких лет планомерного уничтожения страны, данный шаг выглядит несколько странно и местами трогательно. – Сева поправил очки и отсел чуть в сторону, подальше от клубов дыма, он не курил и явно испытывал дискомфорт.
Очкастый Сева подскочил неожиданно, притащил неплохой водки и немного закусить: нарезку, сыр и что-то ещё в пакете. Говорил толково и сдержанно, но всё вещи достаточно банальные, хотя возможно и правильные. Вадик не любил кухонной болтовни за политику, сидел молча и слушал в пол уха. Вставлять свои пять копеек было не то, чтобы лень, а скорее незачем.
- Промышленность развалили, ёптэ. Сколько лет народ спаивали, ёптэ. Ни денег, ни работы нормальной, ёптэ. – Ну, давайте, мужики! Давай, брат. – Опер протянул Вадику стопарь. – Грузишься, братан? Ёптэ! Ты, брат, очковать завязывай, ёптэ. Хули ты сидишь, как рыба об лёд.
Вадик машинально вылил стопку внутрь, подцепил вилкой жёлтый в дырочках кусок сыра. На сыре капельки воды. А вроде должен быть свежий.
Влезать в разговор вообще не катило, он помаленьку отгрызал от сыра небольшие порции, солоноватые и жирные. Не хотелось не то, что ворочать языком, а даже думать о чём-либо.
Сева обтёр ладонью покрытый испариной лоб. После выпитого он поймал кураж. У него чесались дёсны, чуть запотели очки, появилось острое желание дискутировать и что-то втирать собеседнику.
- Почему сухой закон, говоришь? – выкрикивал он, опёршись на стол, как на трибуну. - Так вопрос-то, блять, риторический. И ответ на него однозначный. Тебе понятие «дефицит» знакомо?
- Да мне, уважаемый, всё знакомо, ёптэ. – сказал Опер, икнув. Понимания и уверенности однако в голосе не прослеживалось.
- Ларьки позакрывались, так? Маленькие магазины жили с ночного бухла, теперь их тоже не станет. Так? Теперь отгадай, кто останется. Если где-то нет кого-то, значит кто-то где-то есть! – он молодцевато набрызгал в рюмаши грамм по пятьдесят. - И ещё: там где толстый сохнет, там тонкий сдохнет. Глобальные сети рулить будут. Иди Маркса почитай. Это для нас с тобой дефицит, а для кое-кого - монополия и подъём денег. – Политолог с удовольствием выпил, крякнул, протёр очки и самодовольно принялся поедать принесённую им же буженину.
- Хотя, с другой стороны – раб должен быть здоровым. Больной раб не сможет обслуживать элиту. Если все будут жрать водку, кто станет пахать на нефтяную трубу?
  Молча наслаждаться Севиными монологами Вадику вскоре надоело. Он приятельски кивнул очкарику и предложил повторить за знакомство. Возражений не поступило. Сева был в целом симпатичен. Нормальный мужик. Какой-то он свой. И видно, что не дурак. Водку притащил. Парламент. А Опер совсем того, клюёт носом помаленьку. Быстро его накрывать стало, видать печенюшка уже не та.
Разговор, впрочем, не клеился. Сева тоже деликатно примолк, отметив явную замкнутость собеседника.
Постепенно водка забирала всё глубже, рефлексы притупились окончательно, тело становилось чужим.
Но телефон тревожно пищал где-то у левого локтя, выдёргивая из состояния покоя, вновь нарушая только что обретённое душевное равновесие, заставляя безжалостно и мгновенно трезветь. Вадос уронил голову на руки, в прикрытых глазах плыли яркими вспышками цветные круги.
Он отсоединил батарею, но уже внутрь влез противный холодок, и сквозь него навязчиво слышался настойчивый и тревожный писк телефона.
Внутри как будто и не было водки. Там опять сидела тревога.
Вадик что есть силы швырнул аппарат в стену, тот рассыпался на части, и лежал совершенно мёртвый. Он топтал его внутренности, давил микросхемы и кнопки, превратил экран в размазню, будто в нём было сосредоточено всё вселенское зло. Он чувствовал себя убийцей родного существа, сгребая в кучу мелкие осколки пластика и металла.
Зачем.
Зачем это происходит со мной.


Полутьма нижних ярусов очень не нравилась. Под ногами хлюпало, и открытая лёгкая обувь погружалась в липкую слизь. Идти вроде недалеко, но каждый шаг даётся с усилием. Смотреть же под ноги больше не было в планах. Этажом выше он осветил деревянное перекрытие пола и чуть не сблеванул: куски зеленоватого испорченного мяса тонули в пузырящейся слизи. Приходилось с омерзением давить полу-распавшиеся пласты ткани, превращая их в скользкую кашу. Гадость какая. Что-то более мерзкое даже трудно представить.
И этот запах гниения. Он уже почти привык его не замечать. Откуда на корабле столько заражённого мяса? Вадику случалось бывать и даже работать в мясных цехах, и вонь стухших мясных отходов была знакома и понятна. Но только не сейчас. Осторожно ступать почти босыми ногами по кишащему личинками мясному ковру, это уже явный перебор. Это за гранью.
- Сука! - Что-то липкое и движущееся упало прямо на лицо и, извиваясь, лезло за шиворот, частично разваливалось и осыпалось. Вадик замотал головой, пытаясь освободиться от мерзкой дряни, его вывернуло наизнанку. Вдали маячили отблески мутного света, и он бросился вперёд, поскальзываясь на рвоте, матерясь, окунаясь в тухлое месиво, стараясь не дышать.
Вот и конец коридора. И наконец-то хоть какой-то свет. Мерцающий и тусклый. Вадос выбрался из полутьмы в слабо освещённую каменную коробку, опустился на четвереньки и привалился плечом к шершавой бетонной стене. Стоять не было сил.
Он механически оглядел себя. Пальцы покрыты грязью и свежими ссадинами, а обувь и толстовка густо усеяны тухлой слизью и собственной рвотой. Снова затошнило, и Вадик часто задышал, глотая отвратительный воздух пропитанных гноем катакомб.
Здесь было хотя бы относительно чисто и сухо, кое-где беспорядочно валялся мусор – тряпьё и смятые банки из-под пива, мокрые окурки тошнотворно смотрели оранжевыми шляпками.
Чувство тревоги разрослось внутри Вадика огромным колючим кустом, ядовитым и жалящим. Ощущение полной безнадёги захлестнуло вдруг такой чёрной волной, что вдавило голову в плечи и не давало дышать.
Мысли суетливым беспорядочным клубком вертелись в воспалённых, поражённых бедой мозгах, он подсознательно перебирал варианты возможного выхода, но где-то на дне души уже окончательно поселилась и нашла своё место беспросветная жуть.
Жуть от мыслей, что никакого выхода нет.
Предчувствие чего-то очень-очень плохого подступало всё ближе и ближе. Вот оно совсем рядом, можно дотронуться рукой. Чёрт! Никогда в жизни мне ещё не было так. Плохо. Тяжело. Невозможно. Хуёво. Бред. Или сон. Или всё вместе. Что теперь. Слизь и гной. На полу. На стенах. На руках и ногах. И внутри меня. Я это чувствую. Блять. Куда идти. Должен же быть какой-то выход. Или вход?
В памяти присутствовал глубокий обрыв: предшествующие события были начисто стёрты. – Чё за, блять, лоботомия?! – он вспомнил заваленный грязной посудой стол и запах гари. – Опер! Мы бухали у Опера! – дальше коридор сознания сжимался в узкую точку, и запись в память если и происходила, то лишь фрагментарно.
Дверь! Какая-то ржавая дверь. Массивная, на вид совершенно глухая. Холодный метал. Блин, сейчас бы воды. Так хочется простой воды. Вадик чувствовал тяжелейшее похмелье. Какой атомный сушняк! Голова раскалывается пополам.
Железная дверь. Из закоулков отравленной алкоголем памяти ничего другого выудить не удавалось.
Вадик подлез к вороху старого тряпья, грубо обтёр ноги и туловище, едва удерживая рвотные позывы. Надо выбираться отсюда. Впереди ещё один выход. Или вход. Да какая, блять, уже разница. Он, шатаясь, встал на ноги.
Ещё один заброшенный цех. Под потолком тусклые лампы. Воняет-то как!
Он плёлся мимо отсеков с непонятного предназначения механизмами. Ржавые платформы, шестерёнки, мёртвые движки в паутине. Крошки разбитого кафеля и стёкла под ногами. Вон какая-то рама на колёсиках. Вадик заглянул в рыжий, съеденный коррозией контейнер и тут же отшатнулся, потеряв равновесие, рухнул в грязь на полу. До основания сгнившее мясо шевелилось и ходило ходуном, его жадно пожирали белые откормленные черви, больше похожие на змей.
Голова Севы гнила отдельно, в грязной раковине.
Черты лица ещё сохранились.
Вот его толстые очки в роговой оправе, целые, без единой царапинки. Сползли на переносицу, обнажив тёмные провалы глазниц.
Без сомнений, это был он, любитель кухонных дискуссий.
Был.
Тогда на кухне он был.
Пил водку. Крякал от удовольствия.
С аппетитом накалывал на вилку ломтик сыра. Вальяжно рассуждал о политике.
Теперь же это корм для жирных белых червей.
Бесформенные куски отвратительно пахнущего студня.
Бурая шевелящаяся масса.
А очки-то целёхоньки. Как с витрины.
Не было сил ни на удивление, ни на какие-то другие проявления эмоций.
Вадик перемещался вперёд, то и дело складываясь пополам, извергая смесь рвоты и желчи. Мразь!
Вот ещё пара очагов гноя.
Ну, блять.
Две обглоданные червивые ступни. Скорей всего, тоже остатки от Севы.


Кухонное окно было не закрыто, и холодный уличный ветер выстудил комнату. Вадик раскрыл глаза, щурясь от лучистого яркого света. Как холодно.
Он полулежал в кресле, неудобно свесившись с подлокотника. Чем-то воняло.
Ну, нет! Нижняя половина тела плавала в липкой засыхающей кашице.
Он не успел и переменить позу, как в животе глухо заурчало, там что-то сдвинулось, и безудержной бурлящей лавиной наружу стремительно хлынул жидкий понос.
- А, сука! – Вадик в бессилии застонал, было тошнотворно  и гадко, горло сдавили слёзы. Он лежал не шевелясь. Хотелось сдохнуть, провалиться сквозь землю. Осознание полноты происходящего убивало, размазывало бетонным блоком. Всмятку. В говно.
- Сука. Говно. Сука. Говно.
Он стоял под душем. Тёплые, упругие струи воды несли чистоту, ощущение уюта и мнимого спокойствия. Штаны и бельё снесены в мусоропровод. А куда же ещё. Отстирать такое даже мойдодыру не по зубам. Как же хлестало! Ай, блин. Лучше не вспоминать.
Лучше не вспоминать про что?
Сева. Голова в засранной раковине. Это был сон. Самый жуткий кошмар за всю сраную жизнь. Сколько же времени я спал? Мы все нажрались. В мясо. В говно. Ничего не помню.
Он вылез из ванны, вытираясь на ходу, зашлёпал в комнату, оставляя на полу мокрые следы босых ног. Где-то валялись тапки. Так, теперь сигарету.
Сука. Тварь. В пачке не было ни одной.
Вадик осторожно выглянул за дверь. В подъезде совсем тихо, лишь шумит старый лифт. Стараясь не греметь, он выбрался на лестничную клетку. Вот и банка с бычками. Какая дрянь. Туда наверное плюют. Хотя вон тот – вполне пригоден для использования. Жирный какой. А вот и ещё один. Он обжёг фильтр, жадно затянулся. Задержал дым в лёгких и медленно выдохнул то, что осталось. Крепкий и  смачный бычок. Слегка мокроватый, но на это сейчас плевать.
До чего дело дошло – украдкой курить грязные бычки по подъездам. Так, наверное, делает тот бомж из магазина. А слабо завязать? Походу, да. Когда повсюду сплошная чернуха и говно, сигареты как-то помогают держаться на плаву.
Вернувшись на кухню, он подогрел чайник, кинул в грязноватую треснутую чашку пакетик с заваркой. Пакет тоже был последним.
Вадик медленно глотал несладкий и водянистый чай, прислонившись к холодильнику, им завладело состояние сонной     апатии.
Не хотелось ничего.
Лениво перемещать взгляд с предмета на предмет, закрывать набухшие веки, да изредка делать глоток горячей невкусной жидкости.
Утомлённый мозг самопроизвольно уходил в спящий режим, Вадик залипал и начал клевать носом, когда в дверь кто-то тревожно постучал.
Пролив остатки чая себе на ноги, и тихо матерясь, он осторожно двинулся в прихожую, на ходу потирая узкие щёлочки засыпающих органов зрения, прильнул к дверному глазку.
Приставы?
По ту сторону никого не было, лишь размытые контуры стен и пустой слабо освещённый коридор.
Что-то лежало возле двери, у самого порога – не то пакет, не то свёрток. Угол обзора не давал толком рассмотреть неопознанный предмет. По коже мчались мурашки, мотор в груди учащённо бился о рёбра, но чувство любопытства пересилило инстинкты.
Спустя минуту Вадик держал в руках грязную, замотанную скотчем картонную коробку. Мозги протестовали, стараясь погрузить тело в сон.
Порвав тупым черенком ложки неряшливо поклеенный скотч, он вытащил на поверхность аккуратно сложенные, чистые и нетронутые очки Севы.