Когда Маугли надоело самоутверждаться, давая за щеку Табаки и ждать течку у Багиры, он собрал в горсть манатки: хуй с яйцами (чтобы не обтрепать о колючки и репьи) и побёг, как Хусейн Болт до людей.
Когда это случилось, Каа заскучал, – некому стало ебать мозги выспренной, малопонятной хуятой. Только человек может слушать, как ему засирает мозг какой-нибудь шланг и хлопать в ладоши. Звери, те – не успеешь пасть раскрыть, сразу посылают на хуй. И вообще, мудрым его назначил сэр Р.Киплинг, а так-то – обычный кожаный шланг.
Короче, заскучал он и поехал развеяться. Лазал-лазал по кустам, перелескам, ночевал в заброшенных лисьих и барсучьих норах, купался в речках, загорал, кушал что бог пошлет. Короче – нихуя не делал. Сбросил тридцать шкур и вернулся домой. Сразу нагрянул к подружайке, ну там попиздить, чайку выпить и тово… Старая страсть, короче, не ржавеет.
Правда, когда Каа уезжал, Белый Капюшон уже тогда дышала на ладан, так что он не ведал, застанет ли подругу в здравии. Застал…От радости, изжеванный кожаный чулок пшикнул, как кран в период опрессовки и завернулся нахуй в капюшон – издох короче, протянул ног…тулово.
Каа погрустнел – ебать стало некого и вообще – жрать охота! Тогда он выполз из норы оглядеться, чё как и вообще, как жить дальше, чтобы не скучно.
Это было поутру. Бандерлоги только проснулись и бодро начинали трудовой день. Почесывали мудё пиздё, лениво перебрасывались в картишки, покуривали, плевали с веток, бранились в полглаза. Короче, серый, скучный день среди серых, скучных джунглей изумрудного цвета, с алыми цветами орхидей, райскими, радужно расцвеченными птицами и желтыми бананами, на повторюсь, изумрудном фоне, и все накрыто васильковым небушком – скука блядь!!!
И тут бля, в офисную тоску врывается с шипением скороварки змей и сжирает неосмотрительно гулявшую под деревцем мартышку!
Это было так неожиданно и дерзко, что стая затихла и охуевшая, пожирала глазами огромный кожаный шланг, в котором топорщился и переваривался, двигаясь к хвосту силой перистальтики – завтрак – мартышка. Они еще такого не видели! Предки пиздели за чудо, но это же – миф. Хуй! Ни разу выходит не миф!
Обезьяны восхищенно и протяжно ахнули. Змей был такой огромный, чешуйчато-хуйчатый, шлангово-гибкий, камуфляжно-расцвеченный, длинный-предлинный и делал раздвоенной плеткой языка вот так – ш-ш-ш-ш… Обворожительный сука! Он околдовал бандерлогов, – бежать никто и не думал.
Позавтракав, Каа облизал губы, глаза и приказал, как прежде, тридцать шкур назад:
– А теперь развлекайте меня!
И тут бля началось…
Спустя пятнадцать минут, Каа остановил концерт и тягостно промолвил:
– Что с вами не так? Раньше вы пели, декламировали Пушкина, делали остроумную пантомиму, а сейчас…. – он скорбно прикрыл глаза кончиком хвоста, тяжко помолчал. Наконец спросил:
– Вот ты, как тебя зовут? – ткнул хвостом в кривую на один глаз, с похабно ухмыляющейся харей особь.
– Шопиздец.
Удав поперхнулся:
– Ка-а-ак?! – морда против воли покривилась, как старый сморщенный башмак и он даже потерял нить мысли.
– Шопиздец. – настаивал одноглазый.
– И у всех так?
– Да…
– Например.
– Анал лизатор.
– Анализатор ты хотел сказать? Слитно и с одной «л». – Каа был слегка-а образован.
– Не. Анал лизатор.
– Еще…– угрюмо потребовал змей.
– Заябайка.
– Зая, пробел, байка. – поправил он. – Ну бессмыслица же, набор слов.
– Не. Заябайка.
Обескураженный удав даже пожал плечами, которых отродясь не имел. Но со стороны это выглядело именно так. Он был охуеть, как растерян и начинал злиться не на шутку.
– Что с вами не так? Я знавал ваших бабушек и дедушек. Приличные же были люди и имена нормальные, – людские. Строем шли в пасть. А вы? Вы же ПОДОНКИ! Пробы ставить негде! Вот ты, что мне представлял?! – он снова ткнул хвостом в Шопиздеца и сам же ответил. – Еблю дохлой мартышки. А вы все что делали? Дрочили!
– Драчить пачётна…– послышались нестройные отмазы.
– Дрочить почетно…– всплеснул фраппированный змей хвостом, что руками. – Охуеть…
Подонки сидели на ветках и тяжело молчали. Эта жирная колбаса была чертовски опасна и перечить нехуй было и думать.
– Короче… – сказал змей. – Я приехал всерьез и надолго, и скучать не намерен. Вижу, ни хуя кроме дрочить и сквернословить вы не умеете. Что ж, будем расти.
– Как, удавушка? Ты нам тока подскажи, мы переймем! – загалдели бандерлоги.
– Как? Очень просто! Мне не нужна вульгарщина, мне нужно искусство! Вот ебётесь вы грязно на ветках и визжите, как свиньи. А ебётесь вы грязно. – предупредительно поднял он палец (кончик хвоста). – Я сам видел. А ведь можно обставить красиво.
– Как?
– Ебитесь себе рожами на закат и осыпайте даму, ну или партнера напыщенными комплиментами. Закат, половой акт в бордовых тонах, витиеватые слова в затылок другу… Диссонанс, порождающий эстетику извращенного и похабного. Изюминка, флер фарса и драмы, а вот уже не тупая ебля, а ебание красного коня и черный квадрат забрызганный спермой. Сечете? Креатив, сука давай!
Ни хуя они не секли.
– Короче, подонки, скучать я не намерен. К завтрему, чтобы был концерт. И еще, чтобы не вздумали мне подсовывать хуету типа, – на, отъебись колбасятина, будете работать на принципе состязательности. Ну, типа соцсоревнования.
– Это как? – охуевали бандерподонки. Хуй принес эту эстетически съехавшую змеюгу.
– Это просто. Кто будет пороть хуету, тот будет сожран! А определите вы его сами! Простым голосованием. А? Каково?! Хорошо придумал? До завтра. А ты, одноглазый, ползи со мной.
Шопиздец противоестественно распластался как обезьянозмей и пополз рядышком. Удав миролюбиво положил ему хвост на плечо:
– Ты кажется некрофил? Тут такое дело…Деликатное прямо скажем… Старуха моя тово, но еще ниче, – не завоняла. Так ты мне, кое-чего разъяснишь…
Они скрылись в норе…
И тут у них понеслось! Это был такой паноптикум, шопиздец! Звон пошел по джунглям. Подтянулись все падонки от крокодила, до безобразно ленивого ленивца, ленящегося даже ебаться. Дух состязательности накрыл всех и… – стало получаться! Чтобы не быть сожранным, Шопиздец оставил свой декаданс с дохлыми мартышками и взялся хуярить прекрасные вирши. Удаву осталось тока толстеть и наблюдать.