Когда только  прибыл в столицу, то я сносно представлял, как расположены на карте мироздания Таджикистан, Узбекистан и прочая мама Азия относительно границ родины. Теперь же, если мне предложат накидать от руки как это приблизительно выглядит, я на секунду призадумаюсь, что выбрать,  – ТТК или МКАД и проведу границу аккурат по ТТК, а спустя несколько лет – по периметру кремлевской стенки.
  Поутру, в подъезде, бронзовый  человек брызжет мокрым веником на пол и подметает. Я ему:  - Ты чего  грязь развозишь?  Мыть надо. Тряпкой!
  А он улыбается и машет на меня веником, – кропит, что беса и приговаривает  по - своему. Я фарси знаю еще хуже чем  английский, который в школе долбил как немецкий, но бля,  четко разобрал: «Иди, иди себе, чурка русская.»
  И я иду. Потому на службе, в обед, в кафе меня кормит его камрад. И кишечник мой  в его власти.
– Это с чем у Вас блины? – интересуюсь. Белый колпак  улыбается один в один с утрешним, – тот что с веником.
–  С мясом, повидлом?
– Эй, Бахрот! – окликает он приятеля, чтобы  пособил  с переводом с варварской кириллицы. Тот ему  что-то отвечает, и оба ржут. Я прям слышу: «Скажи белому ишаку, что с моим гавном  и зирой!»
–  Падлявидля. Падлявидля. – отвечает мне поваренок. – Кусна, дрюк!
– Ах, с повидлом… – беру парочку. С творогом, бля! Хуй с ним.
  Квартира муравейник. В шесть утра дверь начинает стучать как пулимет, выпуская трудолюбивых муравьев, и патроны иссякают к девяти. С шести  вечера работает на впуск. Некоторые подгулявшие мураши приползают за полночь. Правоверный муравей не должен пить! А эти отступники, – когда вечером встречаю такого: в мотнявых штанах, сланцах и с телефоном из которого – переложенный на ноты плов, -  мне страшно. В глазах его зарева пожарищ и прочая батыйщина.
  По выходным жена хочет побаловать пирожками с ягодой морошкой. Напекла. Сели. Налегли. У доченьки - первоклашки  за розовыми ушками трещит – хрусь, хрусь. Не нарадуюсь! 
  Тут как засмолит из вентиляции  паленым, прогорклым  бараньим  курдюком.  Дочка немедля давай пирожки назад выкладывать на фамильное блюдо. Как пирожковый автомат – шлеп, шлеп!
  Я к этим гурманам бегом. Отворяет луноликая.  Одна. А в кухне вижу, - на столе ведерный кумган меднобокий, а в нем отражаются двадцать рож одна на одной в уголке. Ты говорю, дитя тысячи  немытых косичек, заливай тандыр!  Хоть духами побрызгай.
  Ребят-а-а-а,  это была  mea maxima culpa! Если в общественном нужнике распылить нет, не жасмин, а обыкновенного китайского одеколону  даже на пару юаней,  то смесь получается такая  тошнотворная, что … это… пиздец одним словом! Зелень жухнет даже в кошельке.
  Дочка глазки закатила и хрипит, кот со своим  утонченным обонянием выкинулся на хуй из окна.
  Весь стояк высыпал на клетку.  Рвало даже собак, привычных совать нос в каждое гавно.
  Такси. Ну тут особо… Ехал я к женщине, к незнакомке значит, но под это дело. Цветы, шампанское и плитка шоколадки от сердца, широкая как разделочная доска. Вот какой был  душевный  настрой! Спешу, удержу нет. Неосмотрительно  беру первую же арбу,  аж шестой модели.
  Не успел дверцу закрыть, ка-ак она прыгнет. Мне хуяк по ноге! Взвыл!  Понеслись. Рвем ночной воздух адским треском прямого выхлопа и одной фарой. Впереди ползущие,  съебывают от бешеного мотоцикла по кюветам. Ракетные вибрации.
– Я не спешу! – пизжу за пожить и поебаться.
«Эхе, эхе. – смеется и устраивается в кресле поудобнее  с хищным лицом  ублюдка  люфтаффе, поймавшего в прицел хромающий кукурузник.  –  Едем, дрюк. Баба твой.  – и незаметно пускает закись азота…
«Дрюк, я тебе тут падажду. Ты бюклет дари  и любоф  деляй и поедем!»
  Я тока помахал в  ответ. Стошнило меня. Пол беды. Вручил цветы, сразу за стол. Взялся за шампанское. Ка-ак пробка хуйнёт от тряски!  Всё, всё: чистенькая кухонька,  чистенькая хозяюшка с облизанной башкой, а секунду назад с прической,  пышные домашние эклеры, сияющий хрусталь,  люстра, потолок  – в сладком, не сухом бля!  И только я  –  стою надо всем в кипенной рубашке и галстухе-бабочке  с шипящей бутылкой.  Даже не забрызгало.
  Но есть и хорошее. Вот невзлюбила нашу семью гардеробщица в детской больнице. Попросила жена для дорогого пальто вешалку. Ну не пришивают к таким вещам петельку! А с вешалкой таскаться не станешь ведь. Всех ненавидит, а нас особо! Ну, такая красномордая, коренастая баба с рукой рестлера  и зуб золотой.  Жуть блядь!
  Иду как-то вечером. Она сидит на вибрирующих от натуги коленях беспощадно загорелого, тщедушного юноши с персидскими глазами.  Пьяная, рдеющая как маков цвет, капризно помахивает на его азиатское лицо соцветием сирени и мечтательно вздыхает: «Милый, милый Манделла! Увези меня в свою Африку.» Тот счастлив! Он обнимает ее трепетно, как самое ценное, что есть в его жизни – белая женщина.  Ну и хуй с ней, с географией, зато они счастливы и  в гардеробе теперь спокойно.