Жизнь в Одессе сильно отличается от своего экранного образа. Одесситам некогда смеяться и хохмить. Все одесские шутки сочиняют мрачные мизантропы с пузырем со льдом, приложенным ко лбу. Мизантропам тоже не смешно. Это их работа, позволяющая хоть как-то платить за ипотеку. Кроме того живут сочинители от «жемчужины у моря» обычно далеко, и ржать как заводные не обязаны по определению.

Все это Маша Покрышкина знала не понаслышке. Уже двадцать три года она проживала именно здесь.

В девяносто первом году выпускница сельской школы, забрала отнесенные туда родителями, документы из ветеринарного техникума, и рванула ловить удачу ха хвост. В Одессе ее привлекала имеющаяся в городе киностудия.

Мысли о том, что в артистки неплохо бы и поучиться, а театральный институт в городе отсутствует, ее не беспокоили. Еще бы. На прощальном спектакле их драмкружка, в ставшем за десять лет родным клубе, свободных мест не было. Артистам бурно аплодировали, и даже несколько раз устраивали овацию. Машу, трижды вызывали на бис. Единственный представитель интеллигенции - зоотехник Федотыч, напирая на «э» кричал «Прэлестно! Прэлестно!». Малышня тащила на сцену цветы.

Все, сидевшие в зале в системе Станиславского не разбирались, зато у каждого из них на сцене был, если не сын то племянник, если не дочь то внучка. Ладоней, по этой причине, они не жалели. Маше плыла на волнах успеха и мечтала только об одном. Ей хотелось, чтобы после спектакля был фуршет. Это модное слово она вычитала во внезапно пожелтевшей с начала «Перестройки» прессе.

Самогон на завалинке, мало соответствовал шикарному слову «фуршет», но тогда она еще в этом не разбиралась. В конце мероприятия друзья по театральному кружку привычно стащили с нее трусы и каждый минуты по две подергался.

Сельская жизнь вообще располагает к свободе нравов. Но Маша была в сексе искушена больше других. «Мессалина» - шепотом и с придыханием говорил о ней Федотыч.

Особенно ей нравилось увлечь на сеновал, пацана, который ни разу еще «этого не делал». Там она заставляла его раздеться. «Трусы тоже снимай!» - повелевала она. Потом отдирала ладошки безнадежно пытавшиеся прикрыть пах, и брала мальчика рукой за член. У всех без исключения ребят лицо в этот момент катастрофически глупело, а веснушки на нем бледнели и исчезали. Большинство мальчиков немедленно кончали ей в руку, но она не расстраивалась.

Спектакль только начинался. Она начинала вываживать пацана за член по сеновалу. «Чисто телок» - рассказывала она потом подружкам. Позже она раздевалась сама и заставляла мальчика катать себя, встав на четвереньки. Наконец она кидалась в духмяное сено и широко раздвигала ноги. На этом собственно процесс посвящения в мужчины и заканчивался. Еще тридцать секунд потного и бестолкового тыканья членом между девичьих ног, и очередной «парень хоть куда» был готов.

В общем, к жизни в большом городе Маша считала себя готовой, и после небольшого, но громкого скандала с родителями, деньги на билет получила.

Прибыв в город своей мечты, она немедленно устремилась на пляж, где и сгорела на солнце моментально и ужасно. До киностудии, в результате, она смогла добраться только через три дня. Там худая желчная тетка нудно и жестко прочла ей лекцию о необходимости учиться сценическому мастерству. Обливаясь слезами, начавшая облезать Маша, кричала, что ей «огромные залы рукоплескали» и даже чуть не ударилась в истерику.

От истерики ее спас один из осветителей, согласившийся посмотреть на ее сценическое мастерство. Он отвел ее во внутренние помещения, и там за декорациями, как-то грубо и совсем уж без фантазии трахнул. Потом он внес ее в список возможных участников массовки и велел ждать звонка.

Звонка Маша ждала три года, а потом как-то ждать перестала. СССР развалился, киностудия дышала на ладан, да и самой артистке нужно было, что-то есть.

В проститутки ее не взяли. Маша до сих пор помнит обидный возглас, вырвавшийся у сутенерши: «Вот это жопа!». В своей действительно широкой и мощной заднице ничего особо удивительного Маша не видела. Как и в пышной груди, на которую ни один импортный бюстгальтер не налезал.  Подобную фактуру имеют многие женщины украинских сел. И только городские вырожденцы не способны эту красоту оценить. Зато позже, много позже её фигура очень нравилась ЕМУ.

Неудача в освоении творческих специальностей толкнула Машу на стезю торговли. Лотки, торгующие овощами на солнцепеке, приняли ее с распростертыми объятьями. Потом были ночные смены на рынке «7-й километр». Через двадцать лет она выбилась в люди, и теперь торговала аксессуарами в магазине мобильной связи. В магазине был кондиционер, и он примирял ее с действительностью. С комнатой, арендованной в коммуне в самом гнусном и развалившемся углу Молдаванки. С грошовой зарплатой. С отсутствием не только семьи, но и постоянного мужчины.

На иногородних одесситы не женились. А если и женились, никогда не прописывали жен у себя. После развода «сельским тварям» давали пинка под зад и моментально про них забывали.

Мужчины в ее жизни, конечно, бывали. Всё какие-то мотористы списанных в утиль судов, и менеджеры очень среднего звена. Все они были пьяны, грубы и одноразовы. Второй раз в объятья Маши не приходил никто. В целом, она была готова к одинокой старости, и ни на что уже не надеялась, когда появился ОН.

Он зашел в магазин, чтобы приобрести какую-то цацку к телефону. В самое сердце Машу поразили его по-мордовски огромные серые глаза и отсутствие кольца на пальце. Он был очень возбужден и весел. Через пять минут болтовни, он пригласил присоединиться к нему в ресторане «КлараБара» после окончания работы. Маша согласилась. Надеть ей в столь шикарное заведение было фактически нечего, но ее спасла демократичность города. Почти в любое заведение Одессы, особенно в курортный сезон, можно придти в шортах и майке, главное, чтобы в шортах был карман, а в кармане деньги.

Как выяснилось, назавтра он уходил в рейс. Сегодня же ему просто не с кем было провести прощальный вечер. От имени его веяло древними легендами о тамплиерах и, почему-то, сырыми застенками инквизиции. Маша решила эту проблему начав именовать его Аликом.

Слегка подвыпивший Алик пожаловался, что с женщинами ему не везет. Женат он ни разу не был. Маша сделала вывод о его сексуальной неопытности и решила, что преподаст ему хороший урок. Оказавшийся в номере отеля «Зiрка» Алик и действительно вел себя как пацан. Не знал, как к ней прикоснуться, долго стеснялся снять трусы. Снимал их, повернувшись к ней спиной, а потом абсолютно не знал, куда трусы пристроить. Маша вырвала трусы у него из рук, бросила их на пол и затащила его в постель.

Там он несколько осмелел. Обслюнявил ее всю. Потом начал елозить по её телу, пытаясь пристроить свой член, то к грудям, то к лицу. Наконец, ожидая немедленного окончания секса, Маша пристроила руками его член между своих ног. Но он не кончил сразу. Напротив, он так долго не кончал, что Маша кончила сама, первый раз в жизни по-настоящему.

Вернулся он через четыре месяца и, позвонив ей, предложил встретиться. В этот раз в постели он был чрезвычайно искушен. Маша снова по-настоящему кончила, причем пять раз за ночь. Теперь она поняла, что это действительно последний шанс. Причем, не только на семью, но и на семейное счастье. Вот только Алик предложения ей не делал.

Встречи он всегда назначал сам. Какой либо регулярности в них не наблюдалось. Где он живет, Маша не знала. Искать его в «КлараБаре» он категорически запретил. « Я там работаю. Поняла» - достаточно жестко объяснил он. Вот так вот и встречались, когда ему хотелось, от случая к случаю. Но последнюю ночь перед рейсом он всегда проводил с ней. Всегда, кроме последнего раза.

Маша решила, что три года уже достаточный срок, для объяснений. Ей страстно хотелось семью, квартиру и дачу на морской стороне Днестровской косы. Алик был старшим механиком танкера. Зарабатывают специалисты такого уровня от десяти до пятнадцати тысяч долларов в месяц. «Не так уж и много - решила Маша, получавшая полторы тысячи гривен - С кабаками надо кончать и копить на дачу». 

По ночам, во сне, на идеальном газоне этой дачи появлялась корова с грустными глазами и ласково мычала. Днем Маша себе так расслабляться позволить не могла. Днем в ее мечтах по газону носились мальчик и девочка с огромными серыми глазами. В большом доме стоял рояль, под звуки которого она пела по вечерам. Довольно таки писклявый ее голос, Федотыч определял как «прэлестное сопрано». Играть на рояле Маша не умела, но обязательно кто-то умеющий должен был найтись. Об этом она не думала.

Вот об этом, обо всем, она и решила поговорить с Аликом в последний вечер. Теперь она жалела об этом так, что готова была кусать себя за локти.

При первых же намеках на серьезный разговор Алик загрустил. Чуть позже он сообщил, что у него жутко разболелась голова, и ему нужно чуть-чуть полежать. Он отправил Машу домой на такси, и пообещал позвонить позже вечером.

Он не позвонил. Ни вечером, ни утром. Ни разу в течение уже шести месяцев. В скайпе он не появлялся, мобильный был заблокирован. Маше страстно хотелось поискать его в «КлараБаре», но она не решалась, понимая, что если он будет недоволен, то отношениям наступит окончательный и бесповоротный конец. Так у нее оставалась хотя бы надежда.

И вдруг он позвонил. Позвонил сам. Сказал, что заболел в рейсе, а телефон украли. Маша готова была верить во все. Он предложил встретиться. Причем не в баре или ресторане, а у него дома, и назвал адрес.

Маша еле дождалась окончания работы. Денег на такси не было, и три квартала от трамвайной остановки она бежала с сердцем, прыгающим где-то в горле. «Черт с ним, с замужеством, дачей и роялем – думала Маша - Даже с ласково мычащей коровой с грустными глазами.  Лишь бы быть всегда с ним. Лишь бы родить от него детей, ну хотя бы одного ребенка. И Бог с ним, что у ребенка будет странное отчество Алоизович и фамилия Вайнсброд. Лишь бы у него были такие же огромные серые глаза. Лишь бы он вообще появился на свет!».

Она влетела под арку двора и резко остановилась. Сердце сжалось и ухнуло вниз. Там оно и застыло тяжелой, сырой ледышкой безысходности.

У подъезда стоял и мрачно курил усталый, помятый и какой-то весь взъерошенный милицейский майор.

Это был Петров. Тюльки ему не хотелось.