Запах расплесканных по траве человеческих фекалий – вот так вот, брутально и грубо, помятым жестяным ведром, до краёв, из ямы и – хуяк! – коричневый пряный поток с вкраплениями фракций, точек и цветистых радужных ништяков, под развесистой сенью шелковицы, под необъятно-синим флагом неба, насыщенный блестящий на солнце поток из ведра в бочку, бульк, бултых, спелые увесистые катяхи, зудение мух, распахнутая дверь клозета, сосед по даче с меланхоличной рожей самоубийцы, голые руки в говне, но на ногах рыбацкие сапоги – тонкая аллюзия и зыбковатый якорь смысла в его личном жидком аду – разрежённые в воздухе сладковато-терпкие слои, смешивая цвета и ингредиенты, переплетаясь, создавая невообразимую симфонию зла, проникают дощатый забор, сад, стены, одежду, и изысканное концентрированное мучение через ноздри проникает мне прямо в мозг.

Вдохнув гавно полной грудью, я способен взглядом убивать бабочек. На лету.

Я сдам тебя, фашист. В гаагский трибунал. Я напишу на тебя досос… насос… Донос.

Мнеп лохо. Лохо мнеп. Но не стоит о грустном. Вот на стене, допустим, ну допустим же, откололась штукатурка. Брезгливо оттопырился край, словно злая почерневшая губа пьяницы, раззявился зев. Из-под него изумрудным глазком, одним, другим, показались капли, мятные, полные хрустальной свежести, и на пол – шлёп, шляп. В комнате настало мятное свечение, запахло, заколосились шторы, ветер из окна протянул руку, погладил, облизал ножки кровати, пошарил за пазухой, достал нож. Острый, с зубцами. Нагло изогнутый. Оттяпал от души лишнее. Стакан, плафон, облака. Тапки, стул, внизу асфальт. Не сегодня. Да и не завтра. Для тех, кто хочет слышать о войне, я соединю своих два последних нейрона, открою свой незаживающий родничок на темени, чтобы вызвать, вызвать к жизни свежую чушь, я зажгу, я откину вторую ступень. Ласты? Да. Коньки? Пожалуй. Пройдите со мной, тропой чудовищ, скребущих ногтями паркет, навстречу нам снулые толпы неухоженных, брошенных, черствых к себе. Мы будем пить чай с мятой. Никаких наркотиков. Никакой войны. Только немного промедола под лопатку, чтобы снова послушать запахи, потрогать цвета, окунуться лицом в прохладную святую воду, как перед боем. Цвет тоже может быть чёрно-белым, квадратным, необъятно-тяжёлым, так бывает, когда во рту много лишнего, а в крови нет крови. Нет красных подвижных микробов.

- Доктор, давайте откровенно. Что вы думаете?

- Знаете, я стараюсь, по возможности не думать. На помощь приходит опыт, практика.

- И что говорит вам опыт в отношении меня?

- Ну… здесь его подсказка крайне лаконична. Вам пиздец.

- Ну, так уж и пиздец. Всё же хотелось, мосье, уловить в вашем вердикте хоть лёгкое дуновение позитива.

- Да ловите, господи… если поймаете.

Плохих всегда больше. Как в горсти песка крайне трудно отыскать золотую песчинку, так в толпе мало героев. Земля рожает героев тайком, в запретных незаметных норах, словно дорогих щенят, и выкармливает их молоком обычных земных сук. Земля бережёт и маскирует героев под биомассу, готовя им особую смерть. Среди плохих, думая, что плохой…

- Алло, брат, привет.

- Кто это?

- Не узнал? Это Жека, из Донецка.

- Оо, а откуда у тебя мой телефон? Ах, да, забыл… ну, как дела?

- Как у тебя? Ты в Киеве?

- Нет, щас в Ровно перебрался.

- Играете?

- Ну да, у меня новая команда, уже третий диск есть.

- Как называетесь?

- Шри Ланка.

- Угу… Дома давно был?

- Ирокеза не видишь?

- На днях звонил. Так, попиздели. В Славянске давно был, спрашиваю?

- Жека, а помнишь, как мы у Ирокеза накуривались? Было время…

- Конечно, было… ты сочинял свои хиты прямо на лету…

- А ты сразу придумывал на них видеоклипы… какие-то там паруса, блять.

- Тебя там нехило крыло вдохновение.

- А ты все норовил выебать мать Ирокеза… полукитаянка, горячая штучка.

- И даже почти выебал… но тока почти. Тока почти.

- И она почти родила от тебя.

- И мы даже почти назвали сына в честь тебя и твоего деда – Пиджак.

- Даа, я помню… ты жутко страдал тогда.

- Да не говори. Но что о грустном… кровь рано или поздно превращается в землю. Я переболел, мозг сам ищет себе занятие на долгие годы, одна влюблённость сменяет другую, и так пока по крышке глина не забарабанит.

- Ты стал философом.

- Да станешь тут. Слушай, Пиджак, почему ты молчишь? Морозишься.

- А что говорить? Не был я там. Давно.

- А как предки? Они там?

- Не знаю. Я всё порвал. Я на другом берегу, Жека.

- Едына украина?

- Да. И если ты намерен шутить…

- Да бог с тобой. Бог с тобой. Хотя…

- Так, все. Я примерно предполагаю дальнейший ход беседы. Говорить не о чем. Думаю, не стоит мне звонить, Жека. Пока.



Короткие гудки. Короткие промежутки заполнены клочьями тёмной пустоты, похожей на вату.

Плохих всегда больше.

Разлитое по земле гавно.

И даже некуда ступить, всюду кричаще-чавкающая мерзкая жижа. По этой земле стало трудно ходить. Стало тошно поднимать глаза выше горизонта. Вдыхать и выдыхать, снова и снова.



Смотреть в чёрную синь вверху, в чёртову чернь вокруг.


сегодня 5. 07. 14 оставлен  СЛАВЯНСК.