Часть первая. Не сильно умная, но возможно занимательная и поучительная.

Однажды, лет 10-12 назад, я последний раз в жизни ехал поездом. Не то что бы я так прям люто ненавижу теперь рельсы и шпалы. Просто после того случая чо-то не охота боле.
Пассажирский поезд Харьков-Москва неторопливо стучал колесами по просторам незалежной в направлении златоглавой. Я одиноко скучал в пыльном купе вагона СВ, который на СВ был похож только количеством полок в купе. Пассажиры дифилир.., дефелир.., сцуко, топтались туда-сюда по коридору, было тепло, двери купей открыты, какой-то ребенок лет семи шнырял по вагону, путался под ногами и совал кругом свой пыльный нос. Тоска. Чтоб хоть как-то провести время, я осматривал фиксатор двери над входом в купе, ну тот, который выстёгивается и торчит, чтоб в него дверь тыкалась, когда ее двигаешь, и не открывалась снаружи. Металлический язычок фиксатора был дохлый какой-то, вялый и едва стоячий. Я подумал, что надо под него будет подоткнуть спичечный коробок или что для надежности (иначе его ж из коридора, линейку в щель просунув, можно опустить и дверь снаружи открыть, я ж опытный ездун, в смысле ездок, все правила безопасности типа знаю, ага), и заодно спросил у проститу..., пардон, у проводниц, где тогда фиксатор-блокиратор на основной дверной замок, на ручку двери купе который одевается (бывают такие во множестве российских поездов рублей за 20-50 в аренду). Оказалось, что таких нет, а есть возмущение, типа зачем это нужно, если замок и так запирается, а тут не проходной двор, а СВ, а они не спят никогда, вообще, как зомби, ага, и вам здесь международный поезд Харьков-Москва, закон и порядок, а не какой-то там пиратский мусоровоз Сомали-Сомали, к примеру. В общем, ничего не предвещало, как понимаете. Однако мне почему-то ничего никуда не ёкнуло. А наоборот.
"А чо это я сижу?" - подумал я и пошёл в вагон под названием "вагон-ресторан", в салоне которого, изящно оборудованном под привокзальный буфет, стал есть и пить пиво. То есть, ел я еду, конечно, а не пиво, а пиво я, наоборот, пил. Других занятий не предвиделось. Привокзальный буфет, даже на железных колесах, даже свежеотремонтированный, остается привокзальным буфетом. Сначала было просто скучно, потом косорукие посетители стали разливать напитки по столам и сидениям. Им хотелось пить из стаканов/бокалов/кружек, а не из горла, всё-тки буфет. Но наверно им тоже было непривычно, что весь буфет регулярно неожиданно вздрагивает и периодически внезапно дергается, поэтому стаканы ронялись.
Мне стало грустно, я набрал с собой несколько бутылочного пива и всякой жевательно-хрустящей солёной шняги к нему и ушол в свое неипаццо СВ-купе. Там я стал смотреть в окно и поглощать приобретения. В окне, как всегда, показывали старый однообразный сюжет: "что здесь было до советской власти". Я допил пиво и решил спать. Смеркалось ибо уже давно.

А ехал я из командировки, и был у меня с собой портфель. В портфеле, помимо паспорта и ценных денег (честно сэкономленных в командировке 500 баксов), был еще и бесценный акт о выполнении работ и отсутствии претензий, добытый мной в муках борьбы до полного изнасилования печени алкоголем и приведения заказчика в бесчувственно-счастливое свинское состояние сопливых пузырей, в котором только и может нормальный незалежный заказчик подписаться об отсутствии у него претензий к москальскому поставщику. Трудная была командировка. Долгая, но успешная. И состояние у меня было такое, соответствующее моменту - апатийно-эйфорическое, с лёгким отуплением чувств. Я бы так сказал: вроде как дамоклов меч свистнул мимо или же даже ближе, на волосок, но не задел. Как будто лежишь такой, уже головой на плахе, ссыкотно зажмурился, палач вокруг тебя что-то топчется, как индеец вокруг ритуального костра, выцеливает, гад, потом взмах топора, сочный палаческий "хык", душонка твоя бьётся внутри опсерившейся птахой, готовясь рвануть наружу, и топор такой - крак! Вонзается в плаху (деревянная она, например) прям у тебя перед лицом, срезав волоски с кончика носа. А топор такой большой, полированный, блестящий, прям алебарда, матьё, а не топор, и разожмуриваешь ты трясущиеся реснички глазёнок своих, едва не лопнувших от ужоса, смотришься на себя в лезвие топоровое, как в зеркало, осознаешь медленно-медленно, что жив, обошлось в этот раз, слава тебе, господи, и как будто даже воспарять начинаешь, легкость ощущаешь во всех членах неимоверную, а какаться перестать никак не можешь. Вот так примерно я себя чувствовал приподнято, ну, кроме, что волосы с носа не опадали и не обкакивался. Возвращался героем, в общем. Только грустным героем, потому что самолёты из Харькова в Москву не ходют, поезд едет долго и тоскливо, хорошей компании не было, да и вообще народу в вагоне было мало, пара купей даже совсем пустовали, а плохие компании я не люблю, а проститу..., пардон, проводницы были страшные. Вот в таком ослабшем бдительностью состоянии я, короче, и ехал, точнее, вёз меня паровоз.
Надувшись пива, я старательно подумал, куда ж сунуть свой драгоценно-бесценный портфель и ничего лучше не придумал, как тупо поставить его поглубже под полку, на которую лег спать. Не в железный ящик, закрывающийся спальной полкой как крышкой, туда я зачем-то запхал сумку со своими нифига не ценными шмотками и бутылкой незалежной перцовки, а наоборот, упихал я портфель далее, у окна, в открытое так сказать пространство под этой самой спальной своей полкой. Сам соответственно лег на полку, ногами к окну, головой к двери, чтоб наверно в случае появления нежданных гостей сразу облаять их и покусать. Ах, ну да, про трюки со спичечными коробками я благополучно забыл, хотя язычок-фиксатор двери и поднял в положение типа "кыш, разбойники, тут неибацо заблокировано и окереть как безопасно".
Глубокой ночью (вот выражение, ёмте, как будто бывает мелкая и средней глубины ночь, ссука) мне приснилось, как кто-то шевелит одежду на вешалке у меня в головах. В пьяном пивном сне я вяло подумал ни о чем, но организм, наверно, как-то сам отреагировал и без мозга, генетически, так сказать, памятью древних предков, стремавшихся при всяком потустороннем проникновении в ихнюю пещеру каменного века. В общем, когда раздался щелчок, я, не приходя в сознание, резко сел и открыл глаза. Было темно, дверь была закрыта и заперта, ничего не происходило. Спящий мозг твердил, что вероятно это щёлкнуло у меня в голове, однако шкура проснувшегося моего туловища чуяла подвох, дыбилась волосами и морщилась бродящими мурахами с кулак величиной. Включив свет и мозг, я обнаружил, что язычок-фиксатор вверху двери опущен. Опустилось и что-то всё у меня внутри куда-то ужос, на, как низко. Глянув под полку, я уже без удивления, но в диком ахуе, не увидел там..., точнее, увидел там, что нет нихрена больше никакого моего портфеля. И даже бесценный и никому тут, кроме меня, нах не нужный акт не остался от него. И уже весь я целиком, с учетом мозга, понял, что меня, пияненько спящего лошару, вернее купе моё лошарское, неожиданно благополучно обшмонали, обнесли, обокрали и ушли, унеся с собой портфель, а в нем бабосы, документы, мобилу заодно (зачем я мобилу-то туда сунул?), ну и архибесценную командировочную мою добычу в виде акта, оставив мне грязное белье и бутылку перцовки в сумке подо мной, и самое поганое - ушли, зараза, аккуратно закрыв и заперев за собой дверь. Вот это, сцукодлять, аккуратное запирание за собой двери вежливыми ворами меня больше всего взбесило, хотя оно меня и разбудило.

Часть вторая. Осмысленная, но невеселая.

Заняла вся эта дрянь с пробуждением и осмыслением наверно пару секунд. Потом внутри меня взорвалась паника чуть приглушенная алкоголем, и я начал действовать. Точнее организм действовал, а ум внутри меня, боясь, злясь и истерично всхохатывая сквозь всхлипывания, безвольно протоколировал действия. Я мгновенно распахнул дверь и резко выглянул в коридор. Ага. Офигенно удивительно коридор был абсолютно пуст и тих в обе стороны. Жужжащей пулей и пружинистым сайгаком, возможно и подпёрдывая со страху для скорости, я метнулся в одну сторону, скача из вагона в вагон, на лету заглядывая во все туалеты, мусорные ящики и обнюхивая тамбуры, и домчал до наглухо запертой тамбурной двери через пару вагонов. Затем проскакал тот же динамичный акробатический этюд в противоположную сторону на расстояние также вагон-другой, - несомненно те же яйца, только в профиль. Никого и ничего. Ночь, тишь, стук колес. Страх бушевал во мне двумя встречными торнадами - не скинули бы твари портфель за окно из поезда с ненужными им документами, но без которых я не супер-герой командировки теперь, а так, первостатейное чмо чмом, ну и главнейший, дополнявший ужос - что даже если и не скинули, то где гарантия, что я его вообще теперь найду, а в Москву мне без него хоть не возвращайся вообще? Плюс похмельный недосыпный мандраж, плюс стыд и позор, что теперь, разумеется, придется будить проститу..., то есть понятно, стюардесс, в смысле как бишь их, этих мымр, проводниц, вызывать поездную бригаду ментов, ну и в итоге прилюдно объявлять и официально публично признавать себя, фигурально выражаясь, конченным терпилой и облажавшимся лошком. В общем, состояние тот еще трындец, близкое к помешательству. Не скажу, было ли мне еще когда в жизни так погано, может только много позже и не так продолжительно, в другой истории ("Портфель" которая так и называется), которая на тот момент была еще далеким будущим. Так что эта поездная ночь за всю мою жалкую предыдущую жизнь была, наверное, самой длинной, гадской и позорной.  "Да и хер бы с ним, со стыдобой и деньгами, лишь бы документы нашлись" - то ли молился я каким-то железнодорожным богам, то ли успокоить себя пытался безрезультатно.
Закончив бесплодный забег и мысленное самолинчевание, пришло время будить. Стучал в проводницкое купе я страстно, но на удивление недолго, минут 5. "Всегда не спящие" зомби-стюардессы вылезли на свет коридорный картинно не спеша, заспанные наглухо, помятые, затхлые, вонючие и действительно неплохо похожие на зомбей. Только упитанных.
- Зови ментов, родимая, обчистили меня в твоем неибацо безопасном вагоне. - промямлил я зычно и даже наверно радостно от предвкушения надвигающегося правопорядка.
- Каво?  Поезд две страны проходит и государственную границу, не считая пограничного контроля и простихосподи, таможни. Нет у нас тут никакой поездной бригады ментов, на станциях тока подходят спросить, если шо. А шо, пропало шо-то?
- а..., бля..., да как так-то?! да вы што?! как же это так может быть, чтоб ментов не было?! так бывает что ли?! да так же не бывает!!! что, совсем-совсем, нет? Ну ни одного что ле?! Портфель у меня того, тиснули добрые люди, пока спал. -  тут я уже чувствовать и думать ничего не мог.
- нет ни одного мента, даже завалящего. А что так плохо портфель прятал? Тут же не дома, железная дорога всё-тки. Шо в портфеле-то что ли ценное шо?

Тут я вообще опешил, разъярился и уже спокойнее рассказал им в зевающие жерла, какие страшные муки их ждут, если они прям вот щасже не предпримут мер. Не помню дословно, что я пел, но грозил чем-то веским, от страшного суда до того, что пойду бригадира поезда будить или насерю им под дверь, не помню, но убедительно. Надо сказать, что-то из предложенного их маленько все же проняло. Страшный суд по ходу, не иначе. Стали они меня жалистно, но настойчиво успокаивать и уговаривать, что вот до Тамбова допыхтит паровоз, а раньше все равно остановок нет, и будут мне менты и счастье, заранее типа они вперед на станцию по рации просемафорят, чтоб прям меня с оркестром и хлеб-солью там, на платформе, вся областная милиция со свистками и дудками встречала, ага, с протоколами и дознавателями, наручниками и отпечатками пальцев, а поездного бригадира типа будить не надо, все равно не проснется сейчас и ничем не поможет, да и так все будет хорошо, что ж ты, мил человек, так убиваесся, да всё обойдётся, родной ты наш лохопет лохопетович. Рассказал я им вдогонку на всякий случай, что незнамо какой важности документы там у меня в портфеле были, да-да, особенно паспорт гражданина России, который хоть никому кроме меня не нужен, но в столице моей Родины городе-герое Москве меня все очень любят и сильно-сильно ждут и встречать будут, если что, в составе маленькой армии с базуками, линкорами и подводными вертолетами и сожгут напалмом весь их, нах, паровоз до третьего колена ибо нех, и не смотри что я лох, а брат у меня в десанте 100 лет служил и из космоса без парашута прыгает, разбивая на лету чугунный шар себе об бошку в дребезги. В очень мелкие дребезги. Плавно подвожу кур этих типа к тому, что ну зачем им скандал такой, действительно, нужен вместе со мной? А сам параллельно к этим зомбям проводниковым повнимательнее приглядываюсь. Смотрю, слушают меня цыпы мои нессушки, пургу всю эту поглощают, чего-то кумекают там себе, нос к носу прикидывают. Мне, ты ж помнишь, как-то и сразу запах их не нравился, а тут прям нюхом чую - ну в натуре, ссучки, по ходу тоже в теме, не иначе, рыльца в пуху. Как-то, бдял, очень особенно мутно у них глазки блестят. Хотя, что конкретно я мог предъявить им, кроме собственной моей лопоухости и беспочвенных подозрений? Им, этим суровым труженицам мокрого постельного белья и грязных подстаканников, самоотверженным, хоть и сонным, многоопытным и уверенным в себе, как в своем железнодорожном подвижном составе? Однако раз они такие внимательные, рационально-продуманные и уверенные, то может и неспроста? Или умные слова "рация", "станция" и "будут тебе менты" на меня так успокаивающе подействовали? Не знаю. Тем более вариантов-то у меня по ходу было охренеть как много - всего два: один вообще никакой и второй запасной такой же. Стал и я стюардесс слушать внимательно, думать не спеша, дремать, вздрагивая, и ждать города Тамбова.

Часть третья, не эпическая.

Не помню точно, где там идет этот сумеречный поезд-призрак без охраны, но пусть будет Тамбов. Всё же Россия. В Тамбове действо для начала продолжилось в том же безысходном ключе. Паровоз остановился на крайнем пути какой-то сортировочной. Вокруг расстилались рельсы и раннее солнечное утро. Я вышел из вагона на улицу, точнее спустился по лесенке на травку. Начали происходить некоторые события. Вылупились на меня из вагона мои зомбо-стюардессы, упершись форменными грудями в грязное оконное стекло. Стекло сдюжило. На мой немой вопрос груди утвердительно кивнули под тканью блуз, рты по-рыбьи беззвучно сказали "щас придет". Взгляды проводницкие оставались железнодорожно безучастны. Прошло время. Из вагона на травку спрыгнул пассажир - сосед, ехавший через пару купе от меня, бесцветно-серый хорек, чей детеныш шнырял по вагону вначале путешествия. Это, конечно, щас я такой задним умом умный и понимаю логику, чего это всё вдруг, и что это было вообще за шоу такое. А тогда я тупо тупил, мелко подрагивал, болел невыспавшимся похмельем и ждал ментов, как манны небесной. Закурив, хорек между делом равнодушно поинтересовался чего тут. Тормозя сознанием, но доверяясь интуиции, я сухо, коротко, однако ёмко изложил ему конспект своих пламенных речей, провозглашенных давеча ночью проводницам, что писдедз мне не жить без моего любимого портфеля, но в ад я один не отправлюсь, а заберу с собой минимум весь вагон с чадами и домочадцами, где мы шумно и сгорим вместе в геенне огненной и пекле жарком, если еще раньше у кого от ужаса сердце не разорвет или яйца не оторвет, ну или что-то такое, примерно позитивное. Хорек, тихо докурив, исчез.
Наконец, совсем не спеша, прихромал тщедушный мент. Один. Реально прихромал. Помятый со сна не только лицом, но весь, от форменных ботинок и шнурков до усов и всклокоченной макушки, в неразборчивом звании, расстегнутом бушлате и почему-то хромой на всю ногу. Привлекал внимание полным  отсутствием хоть каких-то спецсредств: то есть ни дубинки, ни ствола, не говоря про наручники или, например, рацию.
- Ну чо тут? - у мента оказался неприятный сиплый фальцет. И спросил он таким тоном, каким обычно спрашивают "время скока?" или там "ну, чо, клюет?".
- так и так, - говорю.
- ну давай, бери вещи, высаживайся, поезд отпускаем, а ты пойдёмте оформляться.
- кого?!!! у меня кроме грязных трусов и билета никаких документов и денег теперь нет!!! куда?!!! да и билет - у проводниц. Пока я в паровозе - я обократый пассажир, известный хотя бы этим двум профурсеткам, позорящим высокое звание международных железнодорожниц, или там железнодорожных международниц. А вне паровоза я никто без денег, телефона и документов. Никуда я в жизни не отойду отсюда ни на метр и ссаживаться не буду. Ты, дяденька милиционер, сам понимай, что говори! - теряя дар речи примерно как-то так ответил я ему, испытав очередной прилив ужоса. Все-таки пары часов полудрёмы до Тамбова мне хватило слегка в ум войти. Или страх мобилизовал остатки воли и крохи интеллекта.
- то есть не сойдёшь? - совершенно без эмоций как бы машинально проверил мою вменяемость мент.
- неа, - демонстрируя норму функционирования моторных рефлексов я для верности цепко двумя руками ухватился за вагон. А может и ногой. Не помню, но прочно.
Мент задумался ненадолго и, вздохнув, родил на удивление разумное и приемлемое решение:
- ну раз так, пойду опера звать, сядет с тобой в поезд, на ходу оформит.
- пойдёшь? а по рации никак не вызвать? - выпустив из рук вагон, спросило уже моё любопытство (мож, думаю, в кармане обширного бушлата у него воки-токи прячутся?)
- да откуда, ты чо?
Было очень тихо. Выпадала роса. Васильково синело чистое небо. Влажной тенью нависал зеленый бок вагона. Мент хромал обратно к станции как в рапиде, еще медленнее, чем прихромал сюда. Лучи восходящего солнца толкали его в спину и блестели в сальных милицейских волосах. За неимением спецсредств, в руке он нес свою шапку. Утренняя свежесть растворялась дымкой. На солнышке теплело. За стеклом вагона зомби-проводницы, поглядывая на меня, медленно ёрзали, как два грязно-белых кальмара в тесном аквариуме, и глухо бубнили про задержку тут, на непредвиденной стоянке, и про грядущее опоздание в пункт назначение. Я не курил тогда, поэтому укусил себя за палец, чтоб вернуться из этого тарковского сюра в какое-то подобие реальности.
Спустя еще мучительно немного пришли целых два новых колоритных милицейских персонажа. Один был большой размером, но маленький званием, всего сержант, однако живописно мордатый и весьма внушительного вида, со стволом, наручниками, дубиной, в форме, само собой, но уже скоро сменяющийся после суток, то есть страшно усталый, неимоверно сонный и в таком жутчайшем похмельном пополаме, что на него глазам было больно смотреть. Второй был худенький, на вид совсем еще молоденький щегол, белёсый, но трезвый, выспавшийся, в гражданке и опер. Из видимого снаряжения он держал под мышкой тощую коленкоровую папку. "О как", - подумал я. "Усиление, йопта", - подумал я и даже, по-моему, немного улыбнулся. Что-то мне подсказывало, что два убедительных мента при исполнении, с оружием и в поезде это гораздо лучше, чем один хромой, пустой, неубедительный и не в поезде. Мы полезли обратно в вагон, поезд тронулся. Москва начала приближаться.

Часть заключительная. В чем-то философская.

Пользуясь случаем, менты прошлись по вагону, полюбовались интерьерами и проверили документы. Народу было мало, действо кончилось быстро. Затем указанные правоохранители сели в моем купе при открытых дверях и стали меня слушать. Сидели мы втроем и не пили. По коридору на всякий случай никто не ходил, только стюардессы шмыгали туда-сюда непривычно быстро и энергично. Выслушивая сбивчивый и путаный рассказ о моих ночных страхах, Белёсый и Похмелье (так я для себя их обозначил, чтоб не путать) сдержанно и безлично комментировали экстремальную лоховитость некоторых пассажиров, отнимающих сон и отдых у стражей правопорядка. Вру, аккуратно комментировал только юный блондин. Похмелье каменно молчал и редко, но уместно и тяжко вздыхал, выражая неустойчивостью опухшей фотокарточки своего лица и жидким стеклом серых глаз вселенскую скорбь наитягчайшего в галактике бодуна и чрезвычайной сизифовой усталости. Белёсый закончил рисовать буквы синей ручкой на белом листе, дал мне расписаться, и стал говорить как школьный учебник криминалистики - красиво, но бесполезно. Смысл был ясен. Результата ноль. Уверенно пальцем показать ни на кого я не мог, а бесперспективно ставить раком ни за что весь вагон, а тем более поезд - оба правоохранительных органа не имели достаточных оснований и желания. В пыльном воздухе висел мой немой вопль "штаделать-штаделать?!!!". Возникла пауза. Тогда заговорил Похмелье. Сногсшибательной была разница между его колеблющимся ликом упитого накануне вусмерть олкаша и четкой, внятной, разумной речью. До меня даже не сразу начал доходить смысл его слов, так невероятно спокойно и ясно звучал из помятого лица его ровный голос, привычный видать, к втолковыванию простых истин всяким недотёпам и ушлёпкам. Не то чтобы он "сказал, как отрезал", нет. Он просто как бы взял сумбур моего аморфного блеяния и буквально несколькими скупыми точными движениям умело выстругал из него лаконичную, изящную и внятную композицию, накидал в двух словах чётенькую такую отдельно взятую преступную схемку, в которой тут же нашли правильное место и обрели гармонию и свою роль все компоненты системы: и заведомое состояние дверных запоров, и спокойные как танк зомби-стюардессы, и любопытный серый хорек через два купе, и баба его (хорь еще с бабой ехал) и ее ложная, а может и не ложная беременность, и ихний малолетний вызвездыш-разведчик, шнырявший вчера по вагону, и их украинское гражданство при событии преступления, имевшем место на территории наоборот России, и даже небудимому бригадиру поезда достался ломоть веских подозрений и теплое местечко в запасе этой криминальной дрим-тим, сиречь команды мечты, на фоне безментового поезда, в котором сам бог велел, не так ли?

Такая ясность звонкая и кристальная у меня в голове наступила внезапно, что наверно было слышно и видно по моему лицу с раззявленной от откровения варежкой, поэтому Похмелье, точнее будет теперь сказать не "Похмелье", а уставший от трудов праведных уважаемый многомудрый товарищ сержант, продолжил свою речь так же твердо, но тише, чтоб не было слышно в коридоре, и развил тему в том смысле, что схема-то ясная, но прямых, да и косвенных улик нетути и прижать жуликов нечем, и имущество ко мне через это сокровенное знание не вернется, потому что всё уже как минимум надежно спрятано, а как максимум может уже куда-то и сброшено невидимым подельникам. Однако, пока я находился под воздействием поразительного диссонанса его вида и голоса и под эффектом реального присутствия в живой сценке "элементарно, Ватсон", выяснилось, что и шерлок холмс, к моему счастью, тоже может немного ошибаться, и это оказалось удивительно, но приятно. Как я уже отметил, свой научно-детективный расклад сержант излагал спокойно, но четко и внятно и при открытой двери, то есть в коридоре было наверняка слышно большую часть его басни "тупой еще тупее и как был системно уворован у него портфель". И вот, прошло каких-то несколько секунд после завершения басни, и он еще дошептывал про безнадежность ситуации, как вдруг где-то в коридоре раздался старательно удивленный одинокий голос стюардессы "да? хде? шо? да шо ви говорите? а ну дайте гляну." И еще через короткое время она нарисовалась в дверном проеме, неся на лице выражение плохой актрисы сельского театра в роли поддельного изумления и на всякий случай оттенки подлинного приссыкания на тему "как бы между делом не огрести от таких умных под горячую руку". Нарисовавшись и не огребя, она смелее и с максимальной фальшивой наивностью в голосе пропела что-то типа:
- а што, портфель же у вас пропал или?
Типа, капитан очевидность уточнил, бядл, у капитана очевидность, не капитан ли он очевидность. И добавила:
- а там шо-то в пустом купе лежит портфель какой-то вы не смотрели?....
Ссука, радость возвращения обломать хотела. А как же! Конечно не смотрели! Ипать-колотить! Нигде не смотрели! Особенно в запиравшихся на ночь пустых купе. Ссцуко, ведь я же весь вагон не облазил типа всю ночь и утро, включая сортиры и мусорные ящики, а менты щас только ходили по всему вагону, наверно, шары зассав от изумления и совершенно ничего не видя, да! В общем, мы прошли в пустое купе и, о неожиданное чюдо, застали мой внезапный портфель сиротливо лежащим на нижней полке. Ах, волшебство, ух, магия. Я и правда, не совсем верил глазам, щупал портфель руками, в голове у меня собирались щекотно взрываться маленькие салютики и большие фейерверки радости, но я их пока, до проверки внутренностей портфеля, осадил. Менты формально уточнили моё ли, я тщательно перечислил, что должно быть внутри и напомнил, как меня зовут (скорее себе напомнил, на всякий случай), то есть чей там должен быть паспорт. В окружении взволнованных трогательным событием проводницких тел мы торжественно перенесли портфель в мое купе и открыли. Вежливые, ссука, воры были еще и аккуратны. Судя по состоянию и положению вещей, воришки из портфеля доставали всё, включая застрявшие в швах скрепки и старые смятые бумажки, проверяли все полости и кармашки, открывали все застежки, залазили везде, где можно залезть, наверное, изучали и рассматривали всё внимательно, но затем всё было аккуратнейшим образом сложено обратно, только что, зараза, не пропылесосили, а мож и протерли от отпечатков пальцев. Ну как "всё", разумеется не ВСЁ. Это ж история на конкурс "как я пройэбал", а не рождественская сказка "как я встретил пьяных санту и деда мороза с оленями, а отхватил не люлей, но подарков в двойном размере". Заветная нычка в составе пятисот кровно сэкономленных баксов, разумеется, отсутствовала, какая неожиданность. Но всё остальное было поразительно в наличии, включая бесценный акт за алко-подвиги в командировке, а также кошелек даже с остававшимися в нем какими-то рублями, паспорт и мобила. Я включил мобилу и тихо сидел в новом, положительном ахуе, доселе мало знакомом мне, испытывая сложные восторженные чувства, конечно подгаженные, но не смертельно, отсутствием баксов. Белесый осторожно намекнул, что коли баксов скорее всего не вернуть, а в остальном я вроде выгляжу счастливым и так, то может быть, можно уже  уничтожить созданную ранее бумажную бюрократию в виде моей заявы о пропаже и не вешать на них очередной мелкий бесперспективный висяк? У меня автоматически мелькнула предательская мысль "неужто и менты в доле? да не может того быть...", но я честно отогнал от себя такие грязные подозрения, особенно в адрес уважаемого товарища сержанта, для которого его красивый высокоинтеллектуальный речевой этюд практической дедукции тоже не прошёл даром. Выглядел сержант еще чуть более сугубо, чем раньше, хотя до этого было очевидно, что хуже некуда. Я великодушно согласился забыть про заяву. Белёсый просветлел ликом как круглый отличник, вдруг получивший шесть с плюсом.

Захотелось хоть как-то отблагодарить и сержанта. Рублей у меня было мало. Я достал модную бутылку украинской медовой перцовки и торжественно вложил ее в его большие горячие ладони... Беспредельное счастье близкого опохмела мгновенно выразил весь сержантский организм, осязая сосуд и источая изнутри себя волшебный свет на всё вокруг. Вы видели человека, вернувшегося из вечных мук ада сразу в рай? Вдруг и насовсем? Внезапно, без вопросов и условий? Просто так, прощенным навсегда на веки вечные? Никогда, ни до, ни после, я не встречал подобного эстетического катарсиса и экстатического восторга в натуре. Невероятное преображение произошло с человеком при виде янтарной жидкости. Как будто ангелы влетели к нам в окно под звуки неземных мелодий, всколыхнули воздух трепетом своих крыл и осыпали нас солнечными зайчиками и золотой пыльцой с нимбов. Мне и так было не особенно жалко бутылки, это довольно вкусное украинское пойло уже продавалось и в Москве, его сувенирная ценность была только в том, что ехало оно из Харькова. Однако когда я своими глазами увидел эту джазовую симфонию чувств "бесконечность счастья и обретение рая" в таком мгновенном и виртуозном исполнении, которое и Спивакову не снилось, то захотел подарить сержанту еще бутылку. Но еще у меня не было.

Вместо эпилога

Ехать тамбовским детективам теперь надо было до следующей остановки, Тулы, откуда пилить обратно электричкой в свой Тамбов. Ожив, сержант начал выражать некоторые новые эмоции. Он искренне дивился возврату портфеля в целости и сохранности, что на его долгой памяти случалось так редко, что даже никогда и не случалось вовсе, сочувствовал мне за утраченные баксы и сокрушался, что даже если тщательно и с пристрастием обшмонать сейчас всю эту семейку вагонных воришек и их купе, то более, чем вероятно, ничего не найдётся, а начальство очень строго не велит российским милиционерам грубо трогать иностранных беременных и их детей. Но, вероятно из благодарности за опохмел и чтоб добавить каплю позитива, сержант, кивнув на Белесого, напомнил мне, что паспортные данные и приметы воришек теперь всё равно навсегда зафиксированы, а профилактически бесконтактно попужать жуликов, раз такое дело, никто не запрещает и время есть. С чем опергруппа и убыла напоследок психологически воздействовать на подозреваемого серого хорька и его выводок. Я, обняв портфель, смотрел в окно и представлял выразительное лицо сержанта, всю его внушительную фигуру, и как он в своей спокойной ровной манере убедительно говорит что-то очень простое и понятное, шевеля, например, дубиной на ремне или поглаживая ствол... Мне стало  жутковато и даже рефлекторно жаль хорька. Я взвесил, как мне жалко утраченных баксов против жалости к воришке, и решил, что при таком развесе, денег мне уже вроде как бы и не особо жаль, особенно если прибавить возврат всего остального. На тот момент я не пожадничал бы отдать все эти 500 баксов за один билет на шоу без правил "сержант против хорька". Но на такие шоу публику обычно не пускают. И я сидел себе и тихо фантазировал: "и вот если не вытрясут с него денег? А да и херсним, пусть подавится и усрётся в испуге, их на такую банду делить всё равно крохи получатся, больше мороки. А если значит, вот например, допустить такой гипотетический шанс, что менты сейчас возьмут воришку на понт и вдруг неожиданно вытрясут-таки с него моё бабло, то тоже, конечно, прикольно было бы, хоть и невероятно, даже можно премию органам выписать за усердие из числа этих денег, и хрен с ним, что мне меньше достанется. Ну а вот в продолжение безумной фантазии, если вытрясут, а мне это бабло возьмут и не вернут, а честно оставят себе на обратную электричку в качестве компенсации за недосып, то наверно я в обнимку со своим бесценным актом смогу как-то это пережить? Да пожалуй, что и вполне смогу. Ваще пох." И как-то даже полегчало и успокоилось все у меня в душе от таких дурацких незатейливых мыслей. Даже повеселело. Правда. Без осадков. Свои ж все-таки менты, в самом деле, не заграничные. Да и шанс был весьма гипотетический.

Сердечно попрощавшись, вышли правоохранители в Туле. Хорек и его компания из своего купе уже больше никогда не показывались до самой Москвы. Да и в Москве не показывались, пока я не ушел из поезда. Не знаю, что уж там с ними сталось, как их "попужали" и чем там их следственное дело в конце концов закончилось. И не любопытно.
Стюардессы слегка подрагивали, когда наш паровоз подходил к перрону Курского вокзала, возможно потому, что обретя мобильник, я в него много звонил и говорил, но так чтоб проводницам было видно, но не слышно, о чем я говорю, а если и слышно, то что-то непонятное, но очень нехорошее. Это уже я мерзко издевался. Что поделать, молодой был, злобный, пакостил на память. Никакая армейская группировка меня в Москве, естественно, не встречала. Проводниц от этого заметно отпустило. Показалось, что даже зажурчало. Но я не стал уточнять. Ушел, унося свои мысли, сумку, портфель и горьковатый, но полезный опыт. Но, ссука, горьковатый. Но, ничо, полезный.