Сначала всегда звук. Нарастающий, свистящий, шипящий. Доходит до точки, когда впереди маячит болевой порог, пока в тумане, но все же...
Потом он резко обрывается.

- Отдай.
- Нет.
- Отдай.

Толстые колготы коричневого цвета, грубо сделанные, с неаккуратными швами. Их задача не украсить, их задача… А Бог его знает, в чем их задача. Выше колгот край белого халата. Почему-то всегда я сначала вижу ногу, попирающую убогий, потрескавшийся кафель, потом – халат. На массивном, пусть и женском, теле. Лицо, волосы – они есть, но где-то не рядом со мной, не в границах моего сознания. Где- то далеко есть эти губы, которые выплевывают из себя это:
- Отдай, тебе это не нужно уже.

Мощные пальцы вцепились в… Фокусирую взгляд, отрываю немного голову от подушки. Тяжело, но надо. Надо, пускай даже секунду спустя я вспоминаю, что я увижу. Видел уже несколько раз, запомнил.

Руки тянут к себе (книжку? Блокнот?) фотоальбом. Другие руки, не такие мощные, тянут его обратно. Чтобы прижать к груди. Чтобы дальше лежать на койке с бортами, прижав этот фотоальбом к себе.
Борьба и возня открывает его на случайной странице. На фотографии девочка. Косички, бантики, велосипед с дутыми шинами, с маленькими колесиками-помощниками по бокам.

- Вот кто это? Ты помнишь? Помнишь?
У нее всегда одинаковые вопросы, у нее всегда интонация, по которой невозможно понять, что она думает на самом деле, нравится ей то, что она делает или это просто ее работа. Чудовищная медсестра, издевающаяся над пожилым пациентом, рвущая у него из рук фотоальбом, навалившись на него всем телом.
Мутный взгляд старика обретает на мгновение ясность, остановившись на фотографии. Потрескавшиеся губы разжимаются.

- Это Машенька. Моя Машенька и ее первый велосипед. В Детском Мире купил. Она плакала – так обрадовалась… Это Танечка моя, это мы с ней в Киев ездили. Это Никита, присягу дает…
Плачет на самом деле сейчас не Машенька, а он. Медсестра встает с него, с койки. Отряхивает-одергивает халат.
- Ну-ну.
Отходит, смотрит на остальные койки. Люди, лежащие там, сильнее прижимают к себе… (Книги? Блокноты?), они плотнее прижимают к себе фотоальбомы.
Она смотрит на них, с сомнением качает головой, понимает, что сегодня ей никто ничего не отдаст. Выходит из палаты.

Старик вздыхает облегченно. Закрывает глаза. Всего лишь сон. Короткий, который закончится. Не длинный. Не бесконечный.
Мы, лежащие в палате, помним, как быстро пришли два молчаливых, угрюмых санитара за женщиной, которая отдала свой альбом. Как ее выкатили, деловито освобождая место для других.

Я смотрю вниз, себе на грудь. Пальцы побелели от усилий, сжимают фотоальбом. У меня в руках он тоже есть. Что там? Кто там? Я оглядываюсь, на всякий случай, не вернулась ли Она. Начинаю открывать…

- Леша! Ну хватит уже!
- А? Что?
- Ладно бы просто храпел, ты ворочаешься, а я спать хочу! Пойдешь спать на кухню.
Обиженно отворачивается. Засыпает.
С улицы бьет свет фонаря, я глажу ее обнаженное плечо, касаясь пальцами татуировки.

Не отдам.