Ирина Владимировна поднимается в маршрутку и с удовлетворением отмечает приятную слабость в коленях. Всплывают в памяти несколько собственных ракурсов – в зеркале, на полировке  –  Ирина Владимировна морщится, и обзывает себя белухой на простынях. Пробирается к окошку. За стеклом красные кляксы вечернего города. Ирина Владимировна смотрит невидящими глазами и думает про свой живот. Рыхлый этот пузырь – фыркает она про себя и тянет мысли выше. Невольно она делает легкое, поддерживающее грудь, движение – мнет натянутый пиджачок пухлой ладошкой  – но ей не удается побыть на этой высоте. Она передает чьи-то деньги, тянет руку. Вздыхает и одергивает  пиджак – и снова думает про живот. Тут же в памяти всплывает её подчиненная - девушка Дина. Стройная, вертлявая, глупая... Ирина Владимировна вспоминает её с раздражением. Мысли её перелетают к подготовке файлов, к логотипам, плашечным цветам, пантонам. Вспоминается, что за Диной придется переделывать. Лицо Ирины Владимировны стервенеет, и стеклянные её глаза застилает бежевая обшивка стойки. Голову Ирины Владимировны срезает влетевшая в окно балка. Голова застревает под искореженным потолком салона, мысленно возвращаясь к сегодняшнему свиданию. Кураев, доцент, шестидесятилетний бард –  немощь с желтым романтизмом, от которого хочется повеситься. Моторчик в тряпочке, – думает голова  Ирины Владимировны, воткнувшись глазами в дермантиновую поверхность. –  Кислая рябая  компания с хемингуэями! В которой она теперь – тетка-фрейлина… Тетка-фрейлина! –  с горьким комизмом чеканит про себя голова Ирины Владимировны. –  Пузатая приземистая муууза! Тфу! – она пытается переключиться, и обшивка перед глазами  сменяется юным лицом человека в каске. Спасатель держит перед собой голову Ирины Владимировны. Тягучими прерывистыми нитями из неё падет кровь, а в памяти  всплывают самонадеянные ракурсы. –  Лунный, в сумраке прихожей, живот. Или тонущий в полировке серванта…  – В полировке он такой сфумато! Ренессанс! –  успокаивает себя голова Ирины Владимировны, быстро, однако, понимая, что ракурсы на полировке это всего лишь ободряющие картинки для личного употребления. Снова появляется Дина – клетчатый сюртучок на узкой талии, и предстоящая работа - ночью, одной, в пустой квартире.  Перед мысленным взором плывут мягкие игрушки, разбросанные по комнатам, и становится себя жалко. Чтобы не разрыдаться, голова Ирины Владимировны выдумывает реплики для разговора с Диной  – Дина, деточка неужели трудно запомнить? Растровые изображения линкуются с разрешением в триста точек. Неужели трудно…  японская бессолевая диета для… –  Для моторчика в тряпочке  –  с сарказмом дополняется влетевшая в разговор фраза.  В воображении появляются желтые усы Кураева и что-то о юности. Что-то беспомощное, дряхлое. Лживое. – Пасквили, – находит слово голова Ирины Владимировны и перебирает в памяти юные тела. Те, что из журналов и телепередач, вполне себе, по мнению головы, сопоставимые с её собственным, некогда юным телом. Некогда юным… - отчетливо встает утрата.

Горят фары, снуют люди. На шоссе, в алых всполохах ночного города, разбитая машина маршрутки. В утробе её – пятна одежды. В одном месте, из развороченного железа торчит женский пиджачок. Плотно набитый. Лацканы, залитые кровью, на внушительной груди. Черно-бордовый пенек шеи -  из вОрота. Над ним спасатель держит  голову и испуганно оглядывается по сторонам. Он зачем-то разворачивает голову лицом к окровавленному пиджаку. Завороженно, с шальной улыбкой, он любуется перформансом, и не видит, как на широко распахнутых глазах  Ирины Владимировны проступают слезы.