Когда немцы подобрались совсем близко и обстреливали деревню Прозорово чтобы безопаснее войти, Иван Ребров смеялся и бегал по улице без штанов. Пробегая мимо дома учительницы Надежды Константиновны, Иван замедлился, чтобы посмотреть в окно и передать поклон, но неподалёку лопнул миномётный взрыв, от которого Ивану начисто сдуло брови и повредило слух. Добрый конь, стоявший за домом Надежды Константиновны, шарахнулся в сторону и, понурив голову, тронулся по тёплой земле, тяжело наступая копытами на рассыпчатые комья. Конь думал, что скоро придёт пора пахать и хотел потренировать ноги перед озимым трудом.
Иван решил, было, поделится с конём своим продовольственным запасом, который он прятал в кулаке, но рядом с конём вырос второй взрыв и Иван закрыл лицо от жуткого зрелища. «Ишь, как земля в небо лезет!». Иван был глупым парнем, потому что всю свою короткую жизнь был сиротой и нищим.
Шатаясь, он отошел от дома учительницы и почувствовал, что опасные взрывы стали как будто гуще. Ноги его понесли к озеру на краю деревни, там он думал спрятаться от шума под надежной водой. Это была одна из любимых Ивановых забав – прятаться под водой, – так он иногда играл в прятки сам собой – хватал в рот тщательно найденную тростинку и сидел, ликуя в мутной воде. Несколько таких тростинок сейчас лежали спрятанные у него дома, в тайном месте. Туда и забежал Иван. Жил он в сарае дяди Кирея; добрый Кирей, седой человек с бородой, жалел Ивана, почти каждый день кормил его, а иногда давал какую-нибудь свою усталую одежду. Но воздушных тростинок в тайном месте Иван не нашел, зато бережно взял в руки свою самую большую драгоценность, какая у него была – балалайку. Её тоже подарил Кирей – сам он играть не умел, а уж откуда она у него взялась – неизвестно.
Взяв балалайку, Иван побежал в лес, который был совсем недалеко – начинался за деревней, мужики его не вырубили, потому что он спасал от северного ветра, а так было теплее.
    В лесу Иван наелся ягод и грибов, и ему стало сыто, лениво и весело. Он вышел на поляну, которая выходила на речку и улёгся под сосной. «Славно пчёлы поют над травкой!» – обрадовался живности Иван. Послушав лесные звуки, он отпустил томивший внутренности воздух и заиграл на балалайке. После небольшого песочного обрыва, шелестела внизу речка Редьма, Иван знал об этом и держал её в своём музыкальном русле.
    В это время, привлеченный струнным безобразием, полз к нему большой немецкий человек, разведчик Микель Швантнер. Сначала он думал, что сбился с направления и случайно наткнулся на передний фронт русских, на какой-нибудь блиндаж с такими же как он разведчиками но, прислушавшись к звукам, он переменил свои мысли. Когда он увидел полуголого Ивана, лежавшего под деревом среди шишек и тренькавшего что-то родное, Микель не удивился. «Это ведь обычная пьяная русская свинья!» – подумал и тихо сказал Швантнер. Микель Швантнер был уже не молодой человек, в юности он изучал поэзию и философию, а потом сделался инженером. Он имел мощную кудрявую голову, матёрые руки и сокрушительные плечи. У его ресниц кучками росли прозрачные родинки. На родине в Дрездене у него остались две небольшие дочки, жена и её мать, которую Микель уважал за яблочные пироги и за то, как красиво она ухаживает за садом. На фронте Микель часто вспоминал, как он сидел в кресле посреди сада и хохотал, наблюдая, как дочки играют в догонялки со своей пухлой, но удивительно проворной бабушкой.
Во времена войны Микель посуровел и теперь почти не улыбался но, как и во времена молодости, он не утратил интереса к поэзии и почитал могучего Баха. «Это ужасающий гений, я тля беспомощная перед ним» – думал Микель Швантнер, тайком от товарищей слушая в лесу патефонные пластинки. «Я благоговею. Только немец способен создать такое величие» – плакал от счастья пораженный музыкой солдат.
    Микель обнаружил, что Иван был без опасного оружия, поднялся во весь рост и не спеша подошел к нему. Иван немцев не видел и поэтому не испугался.
– Hände hoch!– привычно крикнул Микель. Иван поднял на него озадаченные брови и улыбнулся, прислушиваясь к мелькавшим из под пальцев звукам. «Этот человек только что вырос из жука» – подумал Иван про Микеля.
От того, что Иван его не понял и не испугался, Микель рассердился.
– Немедленно прекратить песню! – закричал Микель. Но он закричал её по-своему, по-немецки, и Иван его снова не понял.
– Я научу тебя культуре! Ты станешь понимать языки! В первую очередь, понимать великий немецкий язык!
Иван посмотрел на Микеля и стал подкручивать винтик настройки – не те уже были звуки.
Тогда немец размахнулся и пнул Ивана в лицо. Иван упал и стал ползать по траве, зажмурившись и пытаясь выплюнуть зубы. Он клокотал и посмеивался. «Как дерётся жук!» – уважительно думал Иван. Он перевернулся и замер, засмотревшись на небо.
    Микель толкнул его в бок и догадался, что всё бесполезно, посмотрел на то, как шевелится худой Иванов живот и вдруг понял, что надо делать. Он ещё раз ударил его сапогом в голову и когда Иван затих,  выхватил из истрепанного чехла длинный нож, быстро нагнулся и быстрыми рывками разрезал Ивану Григорьевичу живот и грудь. 
От боли Иван изумился, закричал овечьим голосом и стал спасаться от фашиста в сторону. Его нутро выпало и тащилось за ним, как пыльный виноград. «Весь сок из меня отходит» – подумал Иван и умер.
    Микель перевернул его носком сапога и осмотрел своего размётанного врага. Потом отогнал мух с его удивлённого лица и принялся за дело. Он проверил, на месте ли у Ивана золотые зубы. Но Иван золотые зубы сроду не носил. Тогда он охлопал карманы, обнаружил семечки и два мыльных огарка. Эти находки рассердили Микеля. Он так сжал подсолнечную горсть, что из неё жир душистый закапал. Отшвырнув жмых прочь, Микель снова извлёк на свет нож: «Возьму уже и уши». После того как он забрал Ивановы уши, лицо стало Ивана сделалось серьёзным и осмысленным, и стало похоже на лицо иноземца. «Прям как наш немецкий соотечественник» – усмехнулся Микель, уминая уши в нагрудный карман. Потом он увидел на дереве большую слепую муху, которая доверчиво торопилась в сторону сытного запаха, – Микель протянул руку и большим пальцем медленно задавил в ней жизнь.
    Уходя, Микель оглянулся. Он заметил балалайку, которая по-прежнему тихо лежала возле травянистого бугра. Он поднял её и хотел было расшибить о дерево, но передумал и взял подмышку. «Комрадам покажу, – подумал он, ¬¬¬– интересное ведь дело. Предмет народного быта варваров».
    Пройдя три шага, Микель оглядел балалайку, тронул струны и пристально вслушался в звуки.
– Ишь, ты! Каково! – вдруг радостно произнёс он и быстро заиграл. «Что это?!» – изумленно подумал Швантнер, ловко перебегая пальцами по балалаечным ладам.
Он отошел от дерева, изо всех сил затеребил пальцем балалаечные струны, топнул ногой и, не таясь, заплясал. 
    «Что это я сейчас такое делаю?!» – с ужасом думал Микель Швантнер, улыбаясь во весь рот и притопывая. Пальцы его всё быстрее тренькали по струнам, балалайка звучала сильно и ясно. Микель хотел было отстранить её от себя, но она словно вросла в грудь, а руки не слушались и творили немыслимое.   
Тогда Микель решил позвать на помощь, открыл рот и заорал:


– Эх, ёб твою мать, пёсики-собачки,
к тёще в лодочке плыву, поседел от качки!

    Ему стало жарко, капли пота гнездились в пшеничных бровях, ручейки струились по озорному загорелому лицу. Двумя сильными движениями он скинул сапоги и стал гулко топтать траву до самой земли.
    Пожилой снайпер Михаил Михайлович Алексеев, который осторожно лежал в тёплой яме на другом берегу реки, долго ещё наблюдал в оптический прицел пляску и кривляния Швантнера. Потом он вздохнул, прошептал: «Прости меня грешного. Сорок четвёртым будешь» и произвёл в немецкого артиста верный выстрел.