- Два доллара сорок центов, тиа Долорес! – молочник приезжал каждое утро. Громко объявляя сумму, всякий раз ампутируя те самые пятнадцать минут сна, которых мне никогда не хватало. Моя хозяйка что-то неразборчиво бурчала. Изо дня в день они терли за цену на молоко, будто если завтра случилось бы на  два цента больше, то это было бы полнейшей и бесповоротной катастрофой, последствия которой перевернули бы их жизни.

    Вымотанный своими ночными видениями я пытался проснуться в липкую духоту. Получалось совсем плохо, потому что грань между жизнью и сном была слишком тонка.  Вот если бы не она, эта граница, если  не эта дурацкая граница реальности, оказавшаяся слишком неопределенной, то я бы точно знал, сплю я или живу. Сплю я или живу? Ответа на этот вопрос не было, и мне пришлось ворочаться в  утренних снах, вытягивая из-под простыни, то одну ногу, то другую.  Бормотание внизу закончилось, я  немного повалялся, слушая шелест отъехавшей машины. Еще пятнадцать минут, пятнадцать, и ни минутой больше, потому что после за мной заедет Моба.

Солнце тормошило меня, силясь пролезть под сомкнутые веки. Металось по комнате, вырывая из полутьмы разбросанную одежду. Боже, если ты существуешь, спасибо! Жизнь это самое гениальное, что было изобретено.  Святый Дух, Яхве, Попокатепетль, Саваоф, Дед Мороз – кто там есть? Помогите мне встать. Мне пора на работу. Эта фраза вязнет на зубах. Пора на работу. Вскоре я забуду русский, английский и все миазмы испанского. В быту можно обходиться междометиями, а на службе инструкциями. Это удобно и экономит время на обучение.

- Мааакс! –кто-то орал у входной двери. Конечно, это был Эдвард Мишель. Пунктуальный как десять королей. Он грохотал в гостиной тетушки  Долорес, в лучших носорожьих традициях желая старушке доброго утра.

- Как жизнь, тиа?! Рита передала вам немного сливового пудинга, но я его  съел по дороге!- дребезжал он. Думается, что его величество можно было забрасывать в осажденную крепость и затем принимать толпы ошеломленных пленных валящих из сорванных с петель ворот. Единственная проблема, найти требушет, способный выдержать вес Мастодонта. Мне пришло в голову, что старший инспектор не самое гуманное оружие, вроде тех боевых пчел, использованных ацтеками.

- Мааакс! – он будил полгорода. Пришлось спустить ноги с кровати, пустая бутылка из-под «Джемесона» покатилась по полу. Я вытек в гостиную,  пытаясь проснуться по дороге.

Этим утром толстяк щеголял в гнусной кепке и  галстуке, в котором его прадеда поймали  в Конго. Когда я сообщил ему об этом факте, он поразмыслил, а потом заявил, что нет худа без добра, и капитан судна работорговцев со своим первым помощником вступили на берег в желудке его прадедушки.

- Там был ужасный кордеобалет, на той посудине! Первостатейное мочилово, уж дед об этом много рассказывал. Команда попрыгала за борт, и это было сплошным переводом продукта.  Ведь он тоже любил поесть, мой дедуля. И был ганнибалом, сечешь, Макс?  Паршивая хавка ничего не скажу, зато у него были духи.

-Духи, Моба? –переспросил я, обжигаясь кофе. Мое китообразное начальство потерло ластом хобот, а потом пояснило.

-Боги, Макс. Боги которых уже нет. Нам не во что верить, прикинь какая тоска!  Сейчас у всех один бог- Интернет. На него молятся, ему приносят жертвы, им пугают детей. И его просят! Просят, просекаешь? Словно у всех этих ущербных самых умных кончились мозги. Дай нам то, скажи нам это..- он приостановился, чтобы аккуратно почистить нос на пол.- Скоро у него будут спрашивать как им с телкой забацать пару киндеров. Людям стало лень раскидывать мозги, они предпочитают совать свои боло в розетку и чувствовать себя слишком умными.   

Я подумал о своих богах: карточке соцобеспечения, медицинской страховке и трезвом взгляде на вещи. Во все это хотелось верить железобетонно.

-Боги повернулись к нам задницами, Макс. Все из-за нашей лени и кретинства. Все, абзац, мистер. Мы врем себе, нам врут, и не к чему прислониться. Весь мир теперь сделан из гипсокартона и силикона. И единственное, что еще осталось настоящим, среди всей этой чуши, это та киска из кулинарного шоу, сечешь?

Я кивнул и сделал последний глоток, кулинарная телка, оставившая глубокие царапины на либидо толстяка, действительно заслуживала уважения. Во-первых, она не капала на мозги нравоучениями, мило курлыкая о паштетах и почках в мадере, а во-вторых, обладала кормой, которой позавидовал бы иной авианосец. В глазах Мобы эта авианосная миссис была достойна священного сана и к тому же не могла врать. Трудно соврать, излагая рецепты.  В этом  заблуждении я его поддерживал.

Всю дорогу в контору Мастодонт лениво обозревал окрестности, изредка сигналя неосторожным негодяям и мерзавцам попадавшимся нам на пути. День тихо наваливался на город, и в воздухе пахло одуряющей жарой, которая вот-вот начнется.  Молчание затянулось. Лишь поднимаясь на второй этаж,  мой толстый спутник озабоченно поинтересовался, нет ли у меня случайно маникюрных ножниц.

- Я записался в бассейн, там дурацкие порядки насчет дрыжек, - он попытался почесать голову под кепкой. На это  я ответил, что не захватил их с собой.

- Ну и ладно, - ответил он и распахнул дверь, - Здорово, Моз!

-Доброе утро, - проскрипел инспектор Рубинштейн и вынул усы из чашки с почечным чаем. – Ты читал меню закусочной в коридоре, Эдвард?

Моба усевшись за свой стол, ответил, что не читал, и это было очень странным, потому что все интересы  господина старшего инспектора сходились именно на хавке и крикете. На результатах матчей он терял больше, чем я тратил на сигареты.   

-Они нас травят, травят! Давно доказано, что сосиски вызывают старческое слабоумие, –на  носу нашей окаменелости гневно покачивались массивные очки с линзами от телескопа Хаббл. Он сам напоминал телескоп, худой и нескладный, с почти отсутствующими плечами. Глаза Моисея слезились, а его кашель, служил постоянным аккомпанементом нашей работы. Стол милого старикана был завален лекарствами. Он поглощал их пригоршнями, сверяясь с каким-то темным расписанием. Количество их было столь огромно, что  к концу первой недели моих наблюдений я был уверен, что вместо крови в его вялых сосудах течет поразительная химическая жижка, чей состав поверг бы в изумление всех лауреатов Нобелевских премий по химии, начиная с Резерфорда.

-Это возмутительно.- скучным голосом подтвердил Эдуард Мишель и вооружившись канцелярскими ножницами, приступил к крайне опасной операции: стрижке омерзительных базальтовых ногтей на поршнях. Для этого, его величество сняло туфель и носок-ветеран,  и устроило одну ногу на другой так, чтобы на место операции падал свет.

– Что там у нас на сегодня, Мозес?

- На тринадцатом посту форменное безумие, Эдвард. Бумаг еще нет, но с минуты на минуту приедет шеф, и будут большие гонки. Кстати, ты,  кажется, закрыл дело того болвана с пакетом травки в заду? 

Ногти господина старшего инспектора не поддавались, он несколько вспотел и отчаянно чесал голову.

-У него золотые боло, Моз. - скорбно сообщил он. –  шестеро ребятишек и все от разных женщин, сечешь?

  Я оторвался от инструкций. По мне, так не совсем понятно, какая баба могла дать такому засохшему плевку, но в подробности я не вдавался. Мало ли? Мир огромен, а вот в сельве, предположим, до сих пор живут племена, не знающие о цивилизации и всем этом навозе, в котором мы копошимся. Размышляя над этим фактом, я слушал их беседу.

-Ты слишком милосерден, Эдвард, - подкрепившись глотком почечного чая,  старая развалина поинтересовался. – Почему ты в кепке по такой жаре?

- Соседские спиногрызы налили в нее клей. Детей сейчас воспитывают не родители, а айфоны. -пояснил господин старший инспектор с щелчком обрубая первый коготь из десяти.  Лицо его просветлело. Он посопел и принялся воевать со вторым. – Что там с тринадцатым?

- У них разбежались обезьяны, - старик Рубенштейн клюнул носом бумаги.- взвзвз.. Сообщаем, что в ночь на двадцатое число, при осмотре карантинного груза,  поданного на оформление согласно таможенной декларации …. Так-так…  оказались открыты клетки… Груз в количестве девятнадцати мест обезьян… разбежался.

-Они что там, вскрыли пломбы на карантинном?- возмутился Мастодонт, второй  ноготь со звоном сдался.

-Им показалось странным, что в камионе слышна возня. –пояснил чахоточный и повел боевыми лазерами. Толстяк звал его Мозгом, с чем я был категорически не согласен. Впрочем, оспорить это утверждение тоже было нельзя. Все свое время Моисей проводил в медитации на хаотически разложенные по столу бумаги, и добиться от него чего-то внятного было сложно. Мозгом он был или просто спал, оставалось загадкой.

Бросивший  стричь ногти Эдвард Мишель  воззрился на него.

- Не, ты представляешь, какое гадство, Моз?  Как пить дать, сейчас посвистим на тринадцатый ловить мартышек!  Еще, слава богу, что у нас есть Макс, ему никогда не мешает потрясти дрыжки. Но мы то? По такой жаре?

Прежде чем ответить король больных покопался пальцем в разноцветном прахе таблеток, выбирая лучшее средство от жары. 

-Ловить не придется, Моба. Они все передохли.

-Господи всесвятый. – толстяк отложил ножницы и сел прямо.- Только не говори мне, что эти коржики с поста их постреляли. Мы утонем в объяснительных. Помнишь, когда в бананах засекли ту дрянь? Я еще съел один, а потом писал рапорты каждой харе, начиная с отдела кадров? А ведь речь шла даже не о лососине, а о каком-то сраном банане!

Я внимательно прислушивался, впервые за три недели в нашей конторе образовалось интересное дело. Нет, жизнь, конечно, била ключом, если учесть что за все это время я успел обосноваться в отделе расследований, прочесть десятки инструкций самой монументальной из которых была «Об ограничении оборота предметов сатанинского культа».

«… исключить возможность провоза через государственную границу Соединенного королевства предметов сатанинского культа, согласно параграфа…»  - государство ходило под себя.  Оно боролось с  сатанизмом,  социализмом, незаконным оборотом, эмигрантами, зонтиками от солнца и зонтиками от дождя, консервами из серебристого тунца, с котелками, шпионажем, боролось со свободой и сражалось против себя. Оно постоянно  сходило с ума в этой бумажной суете и все же не могло сдвинуться с места.

- Моба! – крикнул я тогда Толстому, - предметы сатанинского культа, теперь запрещено провозить.

На это он пробурчал, что к ним в прошлом году приезжал глухой двоюродный брат Риты. Тот  привез в подарок подшивку журналов по психиатрии,  собачье мыло и чесалку для спины с орнаментом.  Если бы он знал, то стопорнул бы этого перца еще на границе.

- У меня нет собаки, Макс! – грохотал он. – Этот пердун подкатывал свои боло к Рите, представляешь? Его слуховым аппаратом можно было глушить «Рок волну».

Я представил и согласился, что того радиофицированного стручка можно было помариновать пару месяцев за контрабанду.

- Жаль, что не получили инструкций раньше, - сокрушался господин старший инспектор.

Он прихлебывал кофе, производя шум вокзального писсуара. От кружки так разило ромом, что пьяные мухи, попавшие в волну испарений, погибали на лету.

- Я бы глухих отправлял  в карьеры, Макс, - твердо заявил Эдвард Мишель. – Там бахает, будь – будь. На входе отбирать у всех патефоны и вперед.

- Ты прав, Моба, – согласился я, - а слепых в шахты.

Он  был готов развить теории о рациональном использовании глухоты но, к сожалению, опрокинул кофе себе на брюки. Впрочем, тогда все закончилось хорошо. Его величество попросту сняло штаны и проходило остаток дня в трусах в молодости бывших зеленого цвета. Его бабушка перешила их из набедренной повязки. Припомнив эту историю, я навострил уши, с обезьянами все обещалось быть намного веселее.

- Не стреляли, Эдвард, - наша развалина наконец проснулась. – Они сами передохли, там сейчас оцепление из вояк.  И у каждого берут анализы.

Остаток фразы он проговорил мечтательно. Его глаза затуманились, старику Рубинштейну очень хотелось самому быть там и сдавать эти самые анализы. Он полагал, что военные смогли бы найти у него что-нибудь не известное науке. Может быть, в его кале затаилась неведомая болезнь? Пневмоязва? Хорошо было умереть и прославится как первый, умерший от пневмоязвы в отходах. Мечты  больного Мозеса вспыхивали прекрасным  новеньким надгробием «Моисей Рубинштейн, первый человек, скончавшийся от неизвестной болезни», установленным на государственные деньги.

Сидевший в одном тапке господин старший инспектор открыл рот, чтобы ответить, но на его столе зазвонил телефон.

Полапав трубку толстяк поднес ее к уху.

-Да?

Руководство всегда звонит вовремя и это неоспоримый факт. Звонит тогда, когда ты совсем не готов: страдаешь похмельем, спишь или тужишься в кабинке для джентльменов. Оно свято, неподкупно и никогда не ошибается, его глаза видят сквозь стены, и ты обязан знать, почему из всех отданных ценных распоряжений вышел пшик.  Даже если в великолепно продуманные планы входило нечто иное, чем то, что получилось. Старший инспектор это тоже знал, потому что внимательно выслушал панические звуки на том конце провода и просто ответил:

-Будет исполнено, господин директор. Рубинштейна и Шина?...  Тот китаец, которого прислали с Метрополии. Да, господин директор, они там все с ума посходили…. Да, господин директор… Мудаки, слов нет… Будет исполнено.

С этим «будет исполнено», вышло совсем плохо. Потому что до тринадцатого поста было с полсотни километров, которые мы проделали на классическом Астон –Мартине Эдварда Мишеля. Сам факт существования этой развалюхи,  на крышке багажника которой еще читались  затертые буквы «Воксхолл», оскорблял нашу прогнившую Вселенную, как вид голого зада старых дев. Тем не менее,  кляча инспектор Рубинштейн  восхищался  колымагой примерно тридцать километров пути.

- Где ты берешь свечи для своей тачки, Эдвард? –спрашивал он. И тут же не выслушав ответа, заявлял, что ему необходимо плотнее завернуться в шарф, иначе он мог запросто  схватить простуду от такой скорости.

-У меня хронический гайморит, друзья мои. И  слабые легкие, им конечно необходим кислород, но не в таких же количествах? Хорошо, что сегодня тепло. Мой ишиас меня  совсем не беспокоит. Кстати, Эдвард, если у тебя заболит крестец, то лучшее средство приложить к нему теплую соль. Этот рецепт миссис Рубинштейн вычитала в каком-то журнале. Пусть Рита тебе купит и побольше. 

Он сидел на переднем сидении и бубнил всю эту смесь медицинских и автомобильных глупостей. Мне хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать эту чушь. К счастью, вскоре  разговор  свернул в сторону хавки и  польщенный толстяк заявил, что на таких машинах хорошо выезжать в приличном обществе на барбекю.  Он даже бросил руль и показал руками, как он понимает приличное общество,прижав пару невидимых арбузов к груди. Я с облегчением вздохнул.

- У вас там, в Китае, есть бобекью, Макс?

- Сколько хочешь, Моба.- он повернул голову и покосился на меня.

– Тебя раздражают наши базары, мистер?
 
- Нет, конечно. Но меня больше интересуют обезьяны, Моба.

- Обезьяны? Те, что сдохли? Зачем они тебе, Макс? Пока мы тут едем и базарим о тачках, наш Мозес думает, просекаешь? Он может думать в любой положении, даже на толчке. Правда, Моз?

Тот не ответил, потому что к этому моменту уже придремал, откинув голову на тощей шее с громадным кадыком. Редкие седые волосы трепетали от теплого ветра. Рот инспектора Рубинштейна приоткрылся, и из уголка его бежала ниточка слюны.

-Он может думать даже во сне, наш старый Моз. – с гордостью сказало мое китообразное начальство и вывернуло руль, объезжая мобильный кордон. От обочины к нам бежали солдаты, но Моба пронесся мимо них, свалив знак «Биологическая опасность». Матерчатая крыша  захлопала, в салоне поднялась пыль, от которой инспектор Рубинштейн пребывающий в счастливой дреме чихнул.

-Исключительно настойкой золотого уса… - пробормотал он.

-Слушай, Макс. Мне кажется, что я забыл носок на столе. Ты не помнишь, я надевал его перед поездкой?-  обернувшись, я смотрел на ошарашенных вояк. Один из них что-то орал в рацию. 

-Не помню. – он вздохнул. Из-под коротких брюк  господина старшего инспектора бесстыдно выглядывала ступня. 

Въезд на тринадцатый пост был перекрыт машинами, у которых терлись десятка два солдат.  В своей полевой форме и полной выкладке, они походили на насекомых, выползших на солнце погреться. И потели во всех этих фляжках, сухарных мешочках и наколенниках. Я где-то слышал, что нахождение в полной экипировке было непременным условием военной страховки. Даже если ты подыхаешь от жары. Воображаю, как они судорожно напяливали  это тряпье по тревоге. Бегали по казарме в поисках некстати оторвавшегося хлястика или еще чего ценного. Поистине – этим миром давно правят бухгалтера.

- Стой! – винтовки были взяты на изготовку. Вцепившись в сиденье, я представил, как из кустов справа вываливает танк и давит весь этот самодвижущийся классический геморрой с тремя инспекторами отдела расследований внутри. Крушит гусеницами матерчатый верх, сминает пластиковую собачку, качавшую головой на приборной панели. И все это с шумом и треском. Богатое воображение всегда было недостатком, который мешал мне жить. И сейчас, я был готов променять его на немного снега,  который  здесь по расписанию чуть ближе, чем конец света и на Алю, до того как она села на хмурый. Снег и Аля - все, что я желал в жизни. Мне стало тоскливо, и я  вздохнул, потирая ладонью лоб.  Почему все так, Аля? Ну, почему? Снег еще сыпал в моем сознании. Я вспомнил  похороны, холод, чей- то плач. Глину свежего холмика. И совсем завяз в той кладбищенской грязи, оттирая подошвы об асфальт. Бред. Ведь я уже семь  не в Кемерово. Но снег мне по-прежнему снился. Временами. Я был сильно испуган, своими видениями.

- Стой! – постовые прицелились.

Господину старшему инспектору пришлось с грохотом остановить экипаж. Свист и хлопки крыши неожиданно оборвались,  стало слышно, как вокруг самозабвенно надрывались цикады.  Они благодарно жарили изо всех сил заглушая стоны нашего Воксхолл- Мартина и топот солдатских ботинок. 

За короткий промежуток времени, которого паралитику едва хватит на движение бровями, мы были выдернуты из машины и живописно расставлены у капота. В той самой позе, что обожают  флики и охрана. Их медом не корми, дай кого-нибудь загнуть. Если бы правонарушители вдруг  исчезли, то они с успехом ставили бы в первую позицию друг-друга. Просто так из любви к искусству. 

Ладони жгло накаленным металлом, а в затылок било солнце. Нас тут же обыскали, вывернув карманы.  Все произошло настолько быстро, что бедняга Моисей просыпался уже в позе кобылы ожидающей жеребца.

-Позвольте, - сказал старая развалина и чихнул.

-Молчать! –скосив глаза я увидал сержанта изучавшего наши документы. Он хмурил брови, как любой мелкий начальник, которого на миг озарила падающая звезда. Десятки лет он подтирал за другими, и вдруг! Неожиданно! Подтерли за ним самим. Такие обычно начинают кривляться, и строить из себя президентов банановых республик, пап римских и Мэрилин Монро. Всех и сразу. Этот не был исключением, он важно надулся и приказал.

- Снимите шляпу с толстого.

-Не снимается, сэр!

-Не получается, сэр!

-Детишки налили клея, - пояснил поливаемый солнцем толстяк, на лице его начинали образовываться первые бисеринки пота. – Мы из отдела расследований таможенного управления.

-Почему не остановились на первом посту?

-Я его не заметил. – ответил мой начальник. Он действительно его не заметил, потому что рассказывал мне, чем думает старая развалина. Приводить этот аргумент в качестве доказательства того, что он говорит правду, Эдвард Мишель почему-то не стал.

-Разберемся.- собеседник повернулся к нам спиной и пошел к машинам перегораживающим въезд на тринадцатый пост.

- Извините,  можно я стану прямо?- спросил Моисей ему в спину - у меня ишиас, господин сержант.

Ответом его не удостоили.

-Вот видишь!- тихо произнес Мастодонт, обращаясь к ошеломленно покачивающему головой Рубинштейну,- Наверно он был хорошим мальчиком: помогал печь печенье маме, ежедневно пил молоко, всегда выполнял домашние задания. Но достаточно было дать ему нашивки, и что мы получили?

-Что мы получили, Эдвард?

-Говорящую свинью, вот что, Мозес.

Несмотря на мучившую меня жару, я улыбнулся.

Все выяснилось достаточно быстро, сержант кому-то позвонил и, уже через пятнадцать минут, состроив  недовольную мину, вручал нам документы. Конечно, ему бы хотелось, чтобы мы оказались крысами, ежедневно таскавшими через границу всякую всячину, в основном нелегальную.  Ну, или на крайний случай  забыли бы документы дома.

-Они в другой рубашке ,сэр…- он представлял как он пакует нас как чемоданы. Ему мерещилась большая сверкающая медаль и благодарность перед строем. Но сегодня был  совсем  не его день. Он рассматривал нас глазами одинокого неудачника пять лет собиравшего шар из собственных козявок и на пороге здания на Драммонд стрит узнавшего, что его обскакал какой-то румынский пенс, у которого большая семья.

-Не переживай, малыш!- безмятежно сказал его величество, вытирая лицо отвратительным липким комком, который он считал за носовой платок,- зато теперь, если ты захочешь поехать в какую-нибудь дыру, вроде Мексики или еще куда, тебе понадобится дополнительный чемодан для документов. Таможенная служба ее Величества всегда благодарит за услуги.

Несостоявшийся рекордсмен книги рекордов огрызнулся, что передвигается исключительно на военном транспорте, который таможенники не досматривают. В ответ, Эдвард Мишель пожал плечами и улыбнулся.

-Сержант Пеппер, да? –  прочел он  на униформе собеседника.

Маленькой местью Пеппера было то, что  развалюху старшего инспектора за оцепление не пустили, и мы вынуждены были идти пешком.

На тринадцатом сновали фигуры в защитных комбинезонах. Поразительно было видеть, как вояки  мгновенно перетягивали лентами любой объект. В них было что-то от обстоятельных пауков, всем смыслом жизни которых была паутина. Пост был затянут в  нее полностью. И в этом хаосе четко просматривались те дорожки, по которым следовало идти. Метрах в ста, от перегораживающих дорогу машин виднелись пункты досмотра, на одном из которых замер камион с открытыми задними воротами. Там кто-то копошился, медленно передвигаясь за трепетавшими на горячем ветру лентами.

Пот лил с нас ручьем, и я удивлялся инспектору Рубинштейну, на цыплячьей шее которого болтался вязаный шарф.  Он шаркал по бетону, напоминая старого бассета, которого необходимость опорожниться вытянула с места у камина. Топавший в вразвалочку Моба лихо дымил сигарой.

- Что будем, Моз? Поболтаем со  свидетелями или глянем на груз? Смотри, вон Соммерс из легавки. Эти уже тут как тут. Сейчас заявит, что мы путаемся под ногами.

-Пойдем, что-нибудь разнюхаем, Эдвард ,- предложил ревматик, -Мне кажется начинать надо со свидетелей. Не дай бог меня еще продует на площадке. Представь, я забыл растирку миссис Рубинштейн дома.

Наше толстое начальство согласилось, добавив еще то, что не мешало бы и порубать, так как дело, по всей видимости, затянется. И мы двинулись в сторону белого здания, над которым развевался Юнион.


Сами обезьяны оказались зрелищем скучным. Это были шимпанзе, и они лежали на бетоне смотревшись кочками, поросшими шерстью. Когда через четыре часа нас  пустили к ним, я уже полностью перегорел интересом прослонявшись все это время по коридорам и просто плелся за деятельным начальством.

Господин старший инспектор и его ручное ископаемое Рубинштейн наоборот, были свежи как утренние мотыльки. Моисей нес с собой кучу бумаг, которые он поминутно рассматривал, поднося к самому носу.

- Христианский центр  микробиологических исследований, Эдвард. Девятнадцать шимпанзе на карантине. А перевозчик наемный, компания «Норд стар логистик», водитель божится, что до самого поста все было нормально, остановок он нигде не делал, о чем это говорит?

Он поднял взгляд и прожег фокусированным  очками солнечным лучом дыру на рубашке толстяка. Тот тяжело отдувался.

- О том, что на толчок он не бегал. Немудрено, Моз, тут всего то пятьдесят километров. Или ты думаешь, что у него несварение?

Тот согласно кивнул, они опрашивали водилу полчаса и ничего вразумительного не добились. Так же как и у работников поста, все было как обычно. Не понятно было одно как были открыты клетки и почему мартышки сдохли. Впрочем, на второй вопрос ответ мы все же получили.

-Нет никакой опасности. – тип в белом комбинезоне оживленно жестикулировал. – в организме человека этот вирус не выживает. Заболевание поражает исключительно шимпанзе.

- То есть опасности заразиться у нас нет?- разочаровано спросил король всех больных.

- У этого штамма  особый способ передачи, то есть если это и было возможно, то никак не аспираторно или каким-то другим способом. Мне кажется, что только непосредственно введением культуры вируса в кровь. Но это невероятно. Тем более, что наши гликопротеины  неспецифичны для него. В тканях человека он просто не сможет существовать.

-Гонорок? – влез толстяк, -Тут ты обмишурился, приятель, Мозес не даст соврать, что гонорок очень даже живет на человеке, как блохи на собаке. Стоит только станцевать не с той киской и вот, у тебя уже полные штаны этих самых бактерий.  И даром если бы от этого была польза! Так нет же, тебе приходится дополнительно тратить на его лечение. Это тоска, умник, если бы ты знал, какая это тоска.

Обескураженный его монологом собеседник все же отрицательно помотал головой.

-Нет-нет, вы ошибаетесь. Это какой то штамм вируса гриппа. Пока непонятно какой, он мутирует время от времени и полной картотеки, наверное, нет ни у кого.

- Ты хочешь сказать, что они подохли от кашля?- поинтересовался Эдвард Мишель,- Моз , ты слышал? Они умерли от кашля, просекаешь?

Я сидел на подножке камиона и слушал их. Солнце клонилось к закату, сладко потягиваясь в последних судорогах пылающего дня. Цикады за забором вопили от удовольствия. Старый Рубинштейн, основательно потрубил в клетчатый платок, а потом пнул ближайшую к нему обезьяну.

- С этими мартышками что-то не так, Эдвард.- глубокомысленно произнес он, и обратился к типу в защитном платьице.- А скажите,  доктор, что вот так вот, может колоть в боку?  Чуть пониже ребер? Когда я вдыхаю, у меня там, как бы колет. А по вечерам еще и свербит, как будто буравчиком.

Показав, как свербит буравчиком, он воткнул высохший палец под ребра. Его собеседник поморщился и всплеснул руками.

- Я микробиолог, микробиолог, понимаете?

-И что с того?- развалина смотрел на него как муравьед на астролябию.

-Ничего, - с отчаянием ответил тот. –У вас есть еще вопросы?

Больше вопросов  не оказалось.