Я брожу по ночному городу, заполненному нуаром и духотой, и наблюдаю за чуждой самой моей природе жизнью морлоков. Эти несчастные и ужасные создания внешне похожие на персонажей картин Ван Гога, а внутренне на демонов с полотен Босха, агонизируют жизнью, истоячая миазмы тупого злого отчаяния. Я чувствую себя ка будто бы с внутренней стороны аквариума, защищенный непроницаемой стеклянной стеной иного культурного уровня, аквариума-наоборот, где гады находятся не внутри, а извне. За стеклянной стенкой творится морская жизнь, жизнь духовного и нравственного дна, настолько отвратительная, что в данный момент она кажется мне даже притягательной, тем странным магнетизмом, который заставлял зашоренных жителей XVIII века выстраиваться в очереди подле анатомических театров. Вот развязно резкие движения плавников хмельной ночной бабочки, сопровождающиеся звуками голоса, сочетающим в себе худшие стороны детской писклявости и старушечьего сипения. Вот стайки мальков, отращивающих зубки, посредством мата и алкогольно-никотиновой зависимости. Когда-то в детстве я боялся таких и даже втайне мечтал походить на них, не осознавая и сотую долю той беспросветной бездны в которую они погружены от первого и до последнего вздоха. Вот тяжелая поступь пьяных зомби, ходячих мертвецов, источающих смрад и зловоние, кадавров, утративших абсолютно все функции мозжечка и гипофиза. Слышится копошение бездомного спятившего получеловека-полутаракана в мусорной куче. Жуткие брачные завывания самки и рёв самца исполненный похоти — будничная ссора пары унтерменшей, являющаяся прелюдией к неизбежному, в свете сложившихся обстоятельств, сношению. Я наблюдаю за ними и напеваю песенку Вертинского, легкую ироничную песню которая не могла существовать в одном мире с этими недолюдьми, пусть даже и в другом времени. Им неизвестна ни легкость ни ирония. Только полный смысловой гонореи речитатив под примитивные ритмы, порожденные сознанием обезьянньих дикарей-выродков и тех, кто им подражает. Они называют это рэпом и это короткое, глупое, похожее на лай злобной шавки слово как нельзя лучше отражает его суть. И если рыбы плавают и живут в воде, то морлоки по ту сторону аквариума живут и дышат погруженные в агрессию. Агрессия это их воздух, их пища, вся их жизнь и все их естесство. Открытая агрессия и хамство, если ближний слабее, скрытая агрессия и страх, если встречается кто-то выше их по статусу, хитрая агрессия и подлость, если им случилось оказаться рядом с тем, кого нужно лицемерно терпеть и называть другом, точнее «братиком», ибо для них нет друзей, они способны принимать лишь симулякр родовых отношений, сохранившийся во всей примитивной палеолитовой красе в их скудных умах. О боги, как же я счастлив, что в силу генетической предрасположенности или происхождения или собственных духовных качеств не один из них! Я готов сейчас ежесекундно благодорить Бога, семью и себя самого, что я способен хотя бы иногда не быть рабом своих инстинктов, что я могу говорить членораздельно и выражать свои мысли не отрывистым лаем и что все мои страхи и опасения, свойственные человеку определенного уровня знаний, это ничто, перед теми богатствами, что даны мне в роли человека! Именно они — морлоки, скоты, каины — делают жизнь невыносимой везде, куда только могут дотянуться. Их звериные рыла с рыбьими мертвыми глазами маячат из-за тех самых ужасов войны, тюрьмы и армии, истории о которых это самые любимые страшные сказки современных городских жителей. Они и только они убивают, грабят, насилуют и оскверняют все до чего могут дотянутся. Именно они сперва развратили великий Рим своей истинно рабской алчностью и похотью, а потом сровняли его культуру с землей. Именно они стучали на соседей, гнали неугодных в лагеря, и с возбужденным визгом радовались массовым растрелам, воплощая в себе всю сучью сущность тоталитаризма. Именно они когда-нибудь дожрут нашу планету и весь мир, именно они будут подобно зверью драться за кости, оставшиеся от человечества. Следовало бы выделить их ген и истребить, выжечь всю эту мразь с нашей планеты, распылить какой-нибудь газ, который бы уничтожал морлоков адресно, выделяя их по запаху вселенской озлобленности или по мертвому выражению их рыбьих глаз. Я иду и понимаю, что я не имею права сходить с ума, я должен дожить до этого дня. Я должен сохранить себя и свой рассудок, чтобы увидеть мир без носителей грязи, способных только жрать и уничтожать все вокруг. Человек нанесет Зверью, которое по недоразумению зовется частью людской породы, всего один но абсолютно точный смертельный удар. Я не могу сойти с ума, как бы мне не хотелось растворится в уютной каморке своего психоза. Я должен дожить до того дня, когда Зверь будет окончательно повержен.

Ведь его убью Я.

Я улыбаюсь своим мыслям и допеваю последний куплет песни, подходя к подъезду.