С севера надвигался очередной циклон. Погода за последние пару дней взяла уверенный курс в сторону зимы. Кроны деревьев ощутимо поредели, и только изредка проглядывались держащиеся на ветру из последних сил пожухлые и блеклые одинокие листики. На огородах дымилась сложенная в кучи картофельная ботва. С колхозных полей доносился звук вспахивающих пашню тракторов и карканье бегающих за плугами ворон.

В центральной части деревни, на горке, расположился потемневший от времени, но ухоженный деревянный дом. Серый дымок нехотя вылезал из трубы, будто ему зябко оказаться на холодном воздухе после домашнего тепла, и тут же подхватывался порывами ветра, разбиваясь на мелкие серые облачка.

К начинающему подгнивать нижнему венцу бревенчатого крыльца опытным, но по-молодецки озорным взглядом присматривался крепкий коренастый мужик.

- че поглядываешь, батя?

- да вот, ступенька, смотрю, на ладан дышит. Скоро кто-нибудь споткнется.

- ну да, немного осела, но еще годик послужит…

- ну, годик, может, и послужит, но нехорошо это. Не по-хозяйски. Надо бы заменить…

- не вопрос, давай махнем. Брат же, вон, брус привез. Долго что-ли! Единственное, надо бы приподнять все, чтобы не рухнуло. Гляди, балки ведь в него упираются…

- да, щас придумаем че-неть. Притащи-ка топорик, сын. Мой, плотницкий.

- давай, бать, оцени что и как, я до жены доеду, чтобы тебе не мешать пока, буду через десять минут.

Отец взял топор рукой черствой от тяжелой работы. Было видно, что топорище, хоть и крепкое, но  пора бы пересадить, рукоять кое-где уже дала трещины, подрассохлась. Все остальные инструменты уже по несколько раз сменили свои деревянные части. Но этот топор был исключением. К нему было особое отношение. Его никто не брал, кроме отца, лежал он в отдельном месте и за долгие годы оставался любимым инструментом, несмотря на подаренные дорогие плотницкие принадлежности. Я знал, что работая им, отец мысленно переносится в свои воспоминания. Приятные и не очень. В далекое детство, которое нельзя назвать беззаботным.

Пока я заводил машину, батя присел на ступеньку, стиснув рукой топор, посмотрел на него, потрогал подлежащее замене бревно. Улыбнулся, чуть зажмурившись, и задумался… Задумался о чем –то далеком и важном. О том, что каждый раз переносило его на 50 лет назад.

В четыре утра он открыл глаза, проснувшись от радостных женских голосов.

- Мария, пошли скорее, звучал знакомый голос соседки и напарницы матери. Сегодня ночью Гладена телилась. Нас не стали будить, вечерняя смена всю ночь на дворе провозилась. Надо помочь им, утреннюю отработать и в обед к председателю бежать. Трудодни ж сегодня закрывают.

Мать крутилась возле печи.

- да, щас бежим, дочуру только разбужу.

Тоня, девочка десяти лет трудилась вместе с матерью на дворе. Доила коров. На нее тоже рассчитывали трудодни, за которые можно было получить на восемь-десять килограмм побольше пшеницы и с полмешка ржи. Да, сейчас это звучит дико, но тогда эти килограммы «весили» значительно больше, чем сейчас себе может даже представить любой вменяемый человек.

- Мам, ну можно еще пять минуток поспать, а? Раздался тонкий девчоночий голосок.

- ДОчушка, надо идти, Гладена телилась, твоя любимая. Ждет тебя там.

Ребенок с нехотью сел на кровать и потер глаза маленькими костлявыми кулачками.

- Слухи ходят, что в этом году не шибко урожай-то собрали. Сколько дадут-то, интересно – не унималась соседка.

- да посмотрим, чего уж тут гадать, спокойно отвечала мать. Сколько не дадут – все хорошо. Проживем как-нибудь. Лёнька, обратилась она к сыну, ты поросенку дай, я ему тут наварила. Ну и сам поесть сообрази чего-нибудь. На реку, может, сходишь, поймаешь нам с сестрой рыбки. Честно говоря, хорошо было бы, так как кроме крапивных щей нам и нечего больше пожевать. Сегодня рассчитают, хлеба, может, испечем.

Захлопнулась дверь. Сон отступил. Семилетний Лёнька лежал на кровати и мечтал о том, как сегодня вечером отломит корочку с  еще горячей испеченной матерью ржаной буханки. Хотелось есть, тело окутывала зябь. Дрова экономили на зиму. Сосед, когда себе готовил, и нам наколол пару поленниц, но если зима холодная будет – этого явно не хватит. Мужиков здоровых на всю деревню осталось три с половиной. С половиной, потому что Миша Серов вернулся с войны без ноги. Передвигался на протезе. Хоть и две поленницы – спасибо и за это. Разрывают ведь со всех сторон. У одной крыша потекла, у другой дверь с петли слетела, у третей – забор лег. И везде - помоги, поправь, почини и все это после каторжной работы в колхозе.

Пока возился с кормежкой поросенка – рассвело. Похлебал жидких постных щей, вышел на улицу. Надо идти на реку. Взял в углу сарая нехитрую снасть, состоящую из рябиновой удочки, лески, которую хромоногий Миша подарил ему весной и поплавок, выструганный из бутылочной пробки. Копнул по дороге к речке с десяток червей, аккуратно убрал их в консервную банку, прикрыл жестяной крышкой и двинул в сторону большой заводи. На прошлой неделе поймал там семь хороших ельцов и окуня. Последнего, думал, не вывести, но собрал волю в кулак, выводил в течение пяти минут, измотал рыбину и все-таки смог вытащить на берег. А если бы дернул резко – оторвал бы последний драгоценный крючок. Купить-то сейчас негде. Если только из города кто-нибудь привезет. Да и то – кого просить…

Давление менялось, ветер крутило с одного направления на другое. Рыба не клевала. Обошел все места, где хоть когда-то удавалось наблюдать заветную поклевку. Половил даже на быстрине с песчаным дном, где всегда клевали пескари. Но и они сегодня, почему-то, отказывались брать. Что же я мамке с Тонькой скажу? Они там работают сейчас, а с меня никакого толка. Вон, даже рыбы поймать не могу. Настроения не было, домой идти не хотелось. Но надо. Опустив голову несостоявшийся рыбак поднялся на крыльцо. Открыл дверь в сени и тут же остановился. Насторожил отчаянный голос соседки. Дома они разговаривали с матерью.

- ну понятно, что плохой урожай, но все равно ведь как нас-то обделили! Что же теперь делать-то?

- ой, не знаю, подруга. У тебя вон, хоть муж есть. А мне-то как теперь. Как зиму прожить?!

- да что там муж, детей-то чем кормить. Ведь никогда такого года не было еще. Считай, что вообще впроголодь оставляют. Как в войну.

Было слышно, как в дальней комнате плачет сестра.

- Тонюшка, да не реви ты придумаем что-нибудь.

- Слушай, ну может, чтобы хоть зиму-то продержаться, Леньку в приют отдать во Ржев? – рационально предложила соседка. Я слышала, там неплохо, хоть сытой будет, а летом заберешь.

Фраза резанула так, что комок подкатил к горлу. Слушать этот разговор дальше было невмоготу.

Мальчишка тихо вышел из сеней. Пустой взгляд скользнул по покосившейся поленнице. Мысль пришла сама собой. Удочка аккуратно встала, на место, где лежал отцовский плотницкий топор и лучковая пила.

В низине за деревней давно разросся олешник. Парень поглядывал на него на случай, если вдруг закончатся дрова зимой. Можно было бы оттуда сушняка набрать. Но что этот сушняк! Нужны дрова!

Топор раз за разом вгрызался в древесину, отяжеляя худые детские руки. Первая ольха поддалась усилиям и захрустела. Этого очень мало. На поленницу надо как минимум семь. Пот и слезы заливали лицо, руки уже не чувствовались. Понятно было одно – нужны дрова, нужно работать для того, чтобы не отдали в приют, нужно доказать, что я – взрослый и не бесполезный. Седьмое дерево никак не хотело сдаваться. Приходилось отдыхать чаще. В итоге проклятый ствол, шелестя ветками, грохнулся на землю. Вечерело. Теперь нужно пилить. Из последних сил пила скребла, отстегивая от ствола полуметровые обрезки.

Мать не могла найти сына. Искала везде. В саду, на реке, даже в соседнюю деревню дошла, никто ли не видел мальчишку. Но народ лишь отрицательно крутил головой и разводил руками. Прошла по всем его друзьям, но они сидели по домам. Выбившись из сил, шла по дороге, в сторону дворов. Навстречу попались доярки.

- Подруги, Лёньку не видали, а? Ноги уже не несут.

- Не, Марусь, не видали. А не знаешь, кто это там, в низине, топором стучит целый день? Мужики-то сегодня ведь все в лесхоз уехали.

- ой, а может это он там?

На подходе к лесу в свете ручного фонаря нарисовалось очертание сложенных в поленницу кругляшей.

- сынок ты здесь?

Мальчишка допиливал верхушку последнего дерева.

- мамка, я здесь, смотри, дров наготовил, теперь точно на зиму хватит. Теперь ты меня не отдашь в приют, а?

- Дурачок, да я тебя и не отдала бы ни за что! Нервы матери не выдержали, слезы текли ручьем. Пошли, скорей домой, давай топор.

Липкое топорище чуть не выскользнуло из рук матери. На руки дровосека лучше было вообще не смотреть, все в полопавшихся, стертых донельзя мозолях. Но зато на душе маленького мужика заметно полегчало. Чувство твердой взрослой значимости, уверенность в том, что теперь-то уж точно никто никуда его не отдаст и предвкушение теплой корочки от свежей буханки приятно разливались внутри. А руки? Да заживут руки, так-то вообще у него все быстро заживает, как на собаке.



- ну че, бать, давай подымать, я домкрат припер! Батя, ауу. Ты че задумался-то?

- а, да, давай, сын, тащи, я тут уже доску под это дело приготовил ……………