Грязные простыни липнут, новые шелушатся.
Неважно: прилёг и храпи себе, как Иза Генриховна! Не повод для беспокойства.
Вставать-то приходится из-за мочевого пузыря… кряхтя и бормоча неправильные глаголы, театровед Эфраим Лопахер, а попросту Фима, поплёлся к позорному обиталищу фаянса.
Шёл третий час ночи, или минус третий утра. Визави просроченного Фимой давнего супружеского долга Иза Генриховна, домохозяйка и активист Фронта Противодействия (ФроПро, дёрнув плечиком, спасла уползавшее пуховое одеяло и пробормотала: мы это вставим в повестку дня.
Да ради Бога, откликнулся Эфраим. Он был незлобив и покладист.
Дёрнув дверь санузла, Лопахер встретил нежданное сопротивление и ахнул:
– Какого чёрта?!
– Проблемы тут… аварийка! – пролепетал чей-то тенор (пред вами раскроемся: тенор вовсе не аварийка, а Копчик – молодой, неудачливый вор-домушник… речь о Копчике впереди). – Вызовов много, я один. Зашиваемся…
– Да знаете ли вы, сударь, каково это, когда некуда больше идти?! – взревел театровед. Бешено сплюнув, он ринулся на кухню: там раковина!
Но вспыхнул свет, и низкие частоты проревели:
– Вольно же цитировать черносотенца! Вы что – Мармеладов? Садитесь и побеседуем.

– Не квартира, а проходной двор, – вздохнул, усаживаясь, Эфраим.
Характер деятельности Изы Генриховны приучил её супруга не удивляться поздним или слишком ранним визитам.
Невидимый от яркого света гость продолжал:
– Давайте знакомиться: Бордосский! Департамент САС. А это Тырса, группа поддержки… зовите попросту Шмаль!
Некто Шмаль из группы поддержки смотрелся рослым, неопределённо-полым существом с пухлым носом и ощипанными бровями. Чуя ёканье миокарда, Эфраим простился со сном и позывами. Были, были в прошлом грешки, водили хороводы с Бнай-Брит… да ведь отсидел же своё!

– Вы у нас порядочно на слуху, – разливался гость, коренастый дядя лет сорока.
Привыкнув к свету, Лопахер смог как следует рассмотреть пришельца. Выражение лица Бордосского не изменялось ни морщинами, ни губами, ни крошечными глазёнками. Физиогномикой ведали круглые, упругие щёчки.
В настоящий момент они лучились задором.
– Всё ещё имеете ко мне претензии? – осведомился Лопахер.
– Коньяк вы жрёте не по зарплате, вот что, – посерьёзнел Бордосский.
Руководствуясь немым, но выразительным приказом, Шмаль молниеносно обшарил полки и водрузил на кухонный стол початый Hennessy VSOP. Щёчки Бордосского выжидательно зарозовели и сморщились. Шмыгая носом, словно заправский кокаинист, Шмаль разлил коньяк в затейливые напёрстки. Глаза Лопахера, слезясь от электрического света, бродили по лицам, умоляли и пели.
– Родиной торгуешь? За тридцать золотников! – провозгласил тост Шмаль и сбросил жидкость во внутреннее пространство.
– Серебренников, – поправил Бордосский, аккуратно осушив свою порцию. – Тридцать серебренников… вам надо поработать с нами, Лопахер, и очень результативно!
– Мушмула, брошенная на соломе, пропадёт сама по себе, говорил великий Хафиз, – выдавил Шмаль, пережидая ожог гортани. – Пейте! Завтра ведь не предложат.
Согревшийся в руке напёрсток с коньяком Фима аккуратно вернул на стол.
Подивился женственности Шмаля: поди ж ты, куртка-джинсы на мужской манер…
– Какой Серебренников? – вплыла в беседу Иза Генриховна. – Вы, верно, из Воронежа, мои дорогие?

И так-то жилось не сладко!
Но шестнадцатый год жизни Скопцеву Генке вовсе не задался. Схоронили воспитателя. Выгнали за кражу из детдома. Нашлась и сразу потерялась работа. Оставалось пойти по рукам либо по карманам. Генка выбрал путь незлобивой кражи и превратился в домушника по кличке Копчик. Работал с напарником, которого звали Мишка Велесов, или Виллис, тоже бывшим детдомовцем. Виллис по раскладу метил в наводчики: из-за порченой ноги ходил неохотно, был приметлив и наблюдателен.
– Третий этаж, квартира направо. Спутниковая антенна, стеклопакеты, шторы незамкнуты, мебель с позолотой! – выпалил Виллис единым духом вчерашним вечером рекогносцировки. Несчастливая кража оказалась четвёртой по счёту. Дело в том, что Копчик в целом неплохо соображал.
Одна лишь странность отравляла жизнь: тронутый алкогольными генами, с детства путал Генка направления право и лево. И теперь, стоя на лестничной клетке, вместо покоев богатого оптовика, бывших направо, раскупорил беспонтовую квартиру Лопахеров, что была налево. Заслышав шаги хозяина, обмер, спрятался в туалете… ну, а дальше пришлось отсиживаться, как в окопе. Для вида Копчик свинтил оба крана с раковины и теперь с тоской любовался отражением в зеркале, гадая, что мешает гадам-обитателям что есть духу вызвать ментов…

– Иза, это не простые менты… это люди из органов, – сказал Фима.
Бордосский и Шмаль, переглянувшись, уставились на Изу Генриховну.
– Обождите – вас позовут! – сказал Бордосский.
Придя в себя, Иза Генриховна оскорблённо захлопнула челюсти, как крокодил, поймавший муху, и уплыла в гостиную.
– Послушайте, Лопахер! – сказал Бордосский. – Прежние шашни нас не волнуют. Требуется помощь с данными по…
И Бордосский озвучил три гражданственно-патриотические фамилии, ласкающие слух приверженцев ФроПро.
– Всё годится: адреса портних, телефон секретарши, размеры обуви! – не утерпев, вмешался Шмаль. – А я вам за это…
И тут он (или она?) сказал на ухо Фиме такое, что покраснели даже шторы на окнах.
Распахнув курточку, Шмаль мазнул (мазнула?) грудью плечико театроведа, скрытое лиловой пижамой. Таки да, эта сможет, потрясённо признался себе Лопахер.
Вот они, новые времена…
– Подпишите здесь и здесь, – продолжал Бордосский, игнорируя шмалевский эротикон.
Не прекословя, Фима подмахнул, где сказано, уже понимая, что придётся, ни много ни мало, следить за собственной половиной. Однако другая половина Фимы – по всей вероятности, нижняя – всё ещё внимала репликам Шмали:
– Будем выходить на связь, вы понимаете… многим поделимся!

– Отдыхайте, – сказал Бордосский.
Фима отвалился от Шмали, словно комар, вдоволь насосавшийся крови.
На негнущихся ногах порысил в сторону туалета. Треснул ногой по двери, и не успела защёлка отлететь к ногам ошеломлённого Копчика, театровед-стукач прильнул к унитазу.
– Пошевеливайтесь тут! – сказал Лопахер, не оглядываясь на Копчика.
– Практически всё уже, – сказал Копчик, ощущая мокнущие брюки и башмаки.

Вкрадчивая поступь Судьбы заставила Изу Генриховну вздрогнуть и обернуться.
В гостиную вышла Шмаль.
Втянула живот и бухнулась на колени:
– Вы просто обязаны нам помочь!
– Да что такое? – покоробилась Иза Генриховна. – У меня налоги уплачены!
– Мне многое пришлось преодолеть, чтобы добиться участия в операции, – твердила пройдоха-Шмаль. – Поверьте, я не из тех, кто мешает личное со служебным! Но вы, Иза, выше страсти и долга, вы просто великолепны… о-о, моя Иза!
Окутанная чужими страстями, Иза Генриховна добродетельно отодвинулась.
Поправила волосы. Взглянула на Шмаля, пышущего жаром самца:
– Поверьте, я вовсе не ваша! Да и возраст мой…
– Возраст не помешает мне восхищаться! – сообщил Шмаль. – Повергаю сердце к стопам. Не будьте глухи к нашему счастью!
Чем-чем, а душевной глухотой Иза Генриховна не страдала.
Застыла в сомнении. Внезапно её озарило:
– Чего вам надо? Желаете… любовь за содействие?
– Милая, добрая! Да ведь не деньги же предлагать. Ваш муж, сатрап и вертопрах…

Иза Генриховна не признала в эпитетах Эфраима, но на всякий случай кивнула.
Стоя на коленях, Шмаль был очаровательно настойчив:
– Поверьте, мировой сионизм не выпустит жертв, запутавшихся в его паутине! Нам нужен краткий отчёт: когда, где и с кем проводит время Лопахер. Но взамен, взамен… о-о, вы можете всё предвидеть! Пусть мир враждебен нашей страсти нежной…
Иза Генриховна перевела дух: Фронту решительно ничего не грозило, атаковались тылы – и вновь кивнула, но гораздо уверенней. Адюльтер, конечно же, отвратителен, однако маленькая, лёгкая интрижка… кому она повредит? О ней приятно рассказать в обществе.
И мальчик мил, глазёнки горят…
Иза Генриховна очнулась: Шмаль совал ей в руку мелко исписанный тетрадный листок и фломастер.
Ах, это пустое, вздохнула патриотесса – и подмахнула не читая.
Вскочив, Шмаль чмокнул даме ручку и выбежал назад в прихожую. Иза Генриховна откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза… через минуту она мирно похрапывала. Что ждёт её на дорогах неправедных?
Да был ли мальчик?!

Обе дорожки тронулись по назначению.
Собеседники пошмыгали носом, и загазованный коксом Шмаль притиснул Копчика к фановой трубе:
– Колись, подонок: сможешь ли хранить служебную тайну?
В ответ Копчик сочно икнул, тряся головой, как взнузданный мерин.
– Установишь прослушку, раз прописался в сантехники, – продолжал неумолимый Шмаль.
– В унитаз поставить? И что тогда?
– Тогда не бросим на нары. Я даже кое-что покажу… видал когда-нибудь гермафродита?
– А это не больно?
Вместо ответа Шмаль толкнул Копчика к унитазу.
Вжикнул молнией и чуточку приспустил джинсы… что ж, увиденное Копчика потрясло.
Он захлебнулся икотой и покивал, согласный на всё.
Самые лёгкие десять тысяч, ухмыльнулся про себя Шмаль. В рапорте бы не забыть про показ. Всё-таки служебная тайна. Словно зачарованный, Копчик протянул руку по направлению к сложному рельефу Шмалевых гениталий.
Сообщники замерли, как часовые…

– Каждый должен быть на посту! – изливался Лопахер, хлопая Бордосского по плечу. – Если мы др-ружно… как один человек. Мобилизуем внутр-ренние резервы!
Бордосский устало провёл ладонями по щёкам, стирая радушие.
Выскочил из-за стола, опрокинув напёрстки и коньячную тару. Лопахер вздрогнул и замолчал. Бордосский ловко предотвратил падение стеклотары и бросил её в раковину:
– Пора! Не хотелось бы вам… палки в колёса. Удачной охоты и богатых трофеев!
– Уже уходите? – осведомился Лопахер.
Бордосский кивнул. Отдал честь в духе америкен-копа, исчез за дверью, втянув с собой измотанного Шмаля. Дверь туалета скрипнула.
– Да! А что это – департамент САС? – крикнул Лопахер.
– Слуховой аппарат Сименса, – ответил Копчик, отряхивая мокрые, замытые брюки. – Российское отделение – офис через дорогу. Если вопросов нет, мне тоже пора.

Спускаясь по лестнице, Бордосский проворчал:
– Зачем вы, Лиза, оголились этому уголовнику? Прокол, который скажется на перспективах!
– Николай Иванович, миленький, – забормотала Шмаль. – Я сейчас же всё отработаю, только не гоните… пора в Германию! У меня там будет собственное шоу.
– Ну ладно, ладно! Представляю, какой фурор произведёте на сцене… да и самому пора сваливать. Дайте срок. И продолжайте слушать соседей!