Головоломно изрезанное восточное побережье моря Тетис усыпано портовыми городами и неисчислимыми рыбацкими посёлками: множество текущих с континента рек отчего-то выбрали именно это место для своего слияния с океаном; и торговая жизнь здесь бурлит кипятком. Одна из таких речушек несла вниз по течению утлое судёнышко с приспущенным треугольным парусом, и на его борту я с нетерпением ждал окончания моего путешествия.
    Кроме меня и кормщика на лодке присутствовало ещё пятеро: худощавый молодой человек (хотя и постарше меня на вид) с котомкой и в небогатых одеждах, выдававших его простое происхождение, а также четверо смуглых, небритых и очень шумных иноземцев, без всякого стеснения громогласно обсуждавших что-то на своём клокочущем наречии и время от времени оглушительно смеявшихся. Попутчики не занимали меня. Я сидел на носу лодки, созерцая резные скалы слева по пути и нехоженые луга справа, волнообразно струящиеся под вечерним ветром. Идущее к закату солнце изрядно напекло мне затылок, но я слишком был погружён в мысли.
    Если честно — то я ведь плохой волшебник. Магия всегда давалась мне туго, лишь через упорный труд и горы попутных ошибок. И сами мои заклинания, бережно хранимые в слишком вычурном для них гримуаре, не отличаются чистотой и совершенством стиля. Более того — в своих заклинаниях я до недавних пор нередко пользовался (тайно при этом стыдясь) операторами безусловного перехода; и лишь в самое последнее время мне удалось избавиться от этой пагубной привычки.
    Меня спасает только специфика нашего Искусства. Для владения им ни для кого нет заметных препятствий, но, как показывает практика, у настоящего мага должно быть весьма своеобразное устройство ума, каковым отличаются лишь немногие из смертных. Маг должен обладать способностями на обывательский взгляд взаимоисключающими. Например, иметь склонность к поэзии и языкам (Стихия, как известно, воспринимает ритмизованный и рифмованный текст на Древнем Языке как исполняемый код) для сочинения собственных чар — и при том отлично разбираться в теории вероятностей и векторном анализе для их последующей калибровки. Плюс невероятная дисциплина мысли, не позволяющая отвлекаться от чародейства даже на поле боя под градом огненных стрел. Мало у кого из людей есть хотя бы одна из этих способностей; а уж тех, кто может хоть как-то проявить их одновременно, и того меньше. Эти незамедлительно охмуряются Братством и становятся его частью…
    Простолюдинам никогда не понять того значения, которое имеет магия в их жизни. Они родятся с ней и умирают с ней, совершенно не замечая, что магия — самая основа, самая суть нашего мира. Не будь магии — и человечество давно исчезло бы с лица Земли, а большую часть Средиземья покрывала бы безжизненная пустыня. Но магия есть — и она придаёт нашему миру управляемость и дружелюбность. А у кормила её стоим мы, Братство. Со всеми нашими пороками и недостатками…
    Шум за спиной стал нестерпимым. Я оглянулся: четверо темноликих иноземцев расселись вокруг пассажира с котомкой и о чём-то горячо с ним спорили. В потоке их варварского лая я вроде бы уловил знакомое слово «брат» — вероятно, они с ним были знакомы. С отвращеньем я отвернулся, обратив взгляд к реке и стараясь ничего не слышать.
    …и хоть я обладаю всеми необходимыми волшебнику умениями, каждым из них по отдельности я владею из рук вон плохо. Но в мире так мало настоящих чародеев, и так много честолюбивых царей и царьков, что мне трудно было бы остаться без денег и почестей. К тому же корпоративная этика Братства заметно ограничивает конкуренцию меж моими коллегами. …В такие моменты мне приходит в голову мрачная мысль: в Древнейшем мире, не знавшем никакой магии, я так и не нашёл бы себе места. Я оказался бы совершенно бесполезен! А ведь так часто, начиная с самого детства, я мечтал оказаться там, среди немыслимых людей и немыслимых событий!
    О, сколько раз я тщетно пытался представить себе тот необычный мир; и хотя мой увлечённый разум был досконально знаком с материей голых фактов, воображение мне неизменно отказывало. Я не мог соединить вместе разрозненные знания о мире далёкого прошлого и тем самым увидеть картину целиком. Что мне проку от её отдельных фрагментов, если прочувствовать её я всё равно не могу? Но что поделаешь — тогда человечество жило совершенно иначе, и многое, древним казавшееся естественным порядком вещей, нас повергло бы в изумление. Взять хотя бы фундаментальную непредсказуемость их будущего: древние и представить себе не могли, как именно будет выглядеть их мир всего через несколько столетий, ибо технический прогресс преображал действительность до неузнаваемости. Нам в этом смысле повезло: мы знаем, что и через тысячу, и через миллион лет всё будет примерно как и сегодня. Ну а про отношение древних к смерти я и не говорю. Они вполне отдавали себе отчёт, что умирают полностью и навсегда. У них не было Стихии, надёжно сохраняющей сознание после гибели тела, не было замысловатой конструкции загробного мира, не было посмертного суда, порядка перевоплощений и сонма богов-бюрократов, всем этим заведующих. Древние хорошо знали, что по истечении отмеренного им срока они бесследно исчезают, как дым или утренняя роса, будто их и не было на свете. Нет, я решительно не могу представить себе людей, с таким мужеством смотрящих на чёрный полог Абсолютного Небытия, приближающийся к тебе с каждой секундой. Как они находили в себе силы для жизни и даже для наслаждения ею?
    Да, их мир имел с нашим слишком мало общего. Даже очертания Земли были тогда совсем другими: никакого Средиземья не существовало, а суша состояла из целых шести материков, разделённых морями и океанами… И вся эта странность, эта необычность потрясающего воображение мира глубокой древности придавала ему в моих глазах дополнительное очарование…
    Шум за спиной стал угрожающим. Я вновь оглянулся. Нет, они вовсе не были знакомы, а то, что сперва показалось мне дружеским спором, было коллективным измывательством над беззащитной жертвой. Сейчас один из темноликих махал перед носом пассажира с котомкой коротким кинжалом, а трое других злобно посмеивались, наблюдая это действо. Кормщик, замерший у себя на корме, не издавал ни звука, стараясь слиться с пейзажем.
    Признаться, я никогда не терпел разбойников. Находиться же с ними в одной лодке было просто выше моих сил. Опять же, моё новое оружье так и просило опробовать его в деле. И, так или иначе, случайно или чудом, так или сяк, не тем, так этим, как-нибудь, вдруг, словом, я пустил его в ход. Опустошив магазин лишь на жалкую треть, оказавшуюся, впрочем, как раз достаточной при моей меткой стрельбе.
    Пассажир с котомкой, обнаружив себя среди четырёх трупов, рассеянно хлопал глазами: наверняка он не видел ничего подобного. Кормщик, и так сливающийся с фоном, попытался сделать невозможное и стать прозрачным (хотя при успехе его всё равно демаскировали бы ошмётки разбойного мозга и мелкие капельки крови, усыпавшие его с ног до головы).
    — Шеф, останови здесь! — велел я ему.
    Он почёл за лучшее подчиниться. Едва лодка причалила, я спрыгнул на берег и жестом поманил за собой пассажира.
    — Ступайте за мной! Если нас схватят с поличным, объясниться будет трудно… Ну!
    Он неуклюже перебрался через борт и вылез на берег, попутно замочив сапоги. Кормщик тут же поспешил отчалить, робко помахав тентаклями нам на прощанье.
    — Идёмте, — сказал я и, не оглядываясь, пошёл от реки прочь.
    По узкой тропинке меж диких и высоких трав мы направились к лесу, чернеющему вдалеке.
    — Фидиппид Стрепсиадович, — представился мой спутник, окончательно подтвердив своё низкое происхождение: сладкозвучнейшие древние имена, к сожалению, употребляются у нас только между простолюдинами.
    — Назвать своё имя не могу, извините, — ответил я. — У меня есть на это веские причины.
    — А куда мы идём?
    — В этом месте река делает крюк. Мы срежем угол. И завтра к утру выйдем к порту, где сможем найти надёжный транспорт.
    — Но ведь нам же придётся идти через Тёмный Лес! — воскликнул Фидиппид, указывая на зловещую массу раскидистых деревьев впереди. Небо над ней уже заметно потемнело, кое-где украсившись первыми проблесками звёзд. Об этих местах по всей Империи шла дурная слава.
    — Не беспокойтесь, человекоядную росянку я сумею отличить от обыкновенного дерева и безлунной ночью, — уверил я. — К тому же их опасность весьма преувеличена.
    Фидиппид не нашёл, что возразить. Некоторое время мы шли молча.
    — Наверное, Вы волшебник? — наконец, нарушил молчанье мой спутник.
    — Угадали, — ответил я. — Только это, — я похлопал по своему плащу в том месте, где висел пистолет, — совсем не волшебство, а простой механизм.
    — А почему же Вы, извините, не использовали магию?
    — Использование магии можно при желании засечь. А я не хотел бы светиться.
    — За Вами следят?
    Я не ответил.
    — О, простите, — сказал Фидиппид. — Это было бестактно с моей стороны. Просто я всегда очень интересовался магией. А сегодня я впервые встретил волшебника… Можно вопрос? А к какой школе Вы принадлежите?
    — К «школе»? — переспросил я.
    — Ну, я имею в виду, какую стихию Вы используете: Огонь, Воду, Землю, Воздух?..
    — Понимаете, в чём дело, — начал я. — Слухи и сплетни — не подходящий источник информации об Искусстве. Если Вы хотите хоть что-то о нём знать наверняка, никогда не слушайте обывательских разговорчиков на эту тему. Начнём с того, что Стихия — она одна. Каноническое определение звучит так: «Стихия есть слияние Материи и Машины». При чём тут Огонь-Вода-Земля-Воздух?
    — Но ведь говорят же, что есть четыре школы — по количеству стихий… — неуверенно произнёс Фидиппид.
    — Ещё раз объясняю, — терпеливо продолжал я. — Разделение магии на «огонь», «воздух», «воду» и «землю» носит сугубо условный характер. Дело в том, что магия как таковая сводится к четырём вещам: это создание объектов, уничтожение объектов, модификация процессов и управление вероятностями. У каждой из этих разновидностей свои особенности используемого матаппарата. Например, «уничтожение объектов» во многом использует термодинамический подход, поэтому «разрушающее волшебство» иногда называется «магией огня». А при работе с «заклинаниями-модификаторами» нередко вылезают дифференциальные уравнения, схожие с теми, что мы видим в гидродинамике. Поэтому «модифицирующая магия» называется «магией воды». И так далее. Но это всё относится только к так называемым «чистым типам» волшебства. Которые не используются, наверное, нигде, кроме как в учёбе.
    — Понятно… — задумчиво сказал Фидиппид и замолчал.
    Мы вышли на опушку Тёмного Леса. Солнце уже зашло, и впереди нас ждала непроглядная тьма, в которой то тут, то там вспыхивали разноцветные созвездия живого огня: древесные осьминоги вступили в пору спаривания и по ночам играли сложнейшими узорами на своих изменчивых люминесцентных шкурах, привлекая самок. Впрочем, этот свет нисколько не рассеивал окружающую тьму. С опаскою вошли мы в лес.
    Очевидно, Фидиппиду стало не по себе, и он попытался продолжить беседу:
    — А всё-таки, что тогда такое Стихия?
    — Это вся материя нашего мира, — сказал я. — Или даже сам наш мир. В глубокой древности вещество было диким, и людям как-то приходилось с ним управляться, создавая всё более сложные машины. Наконец, машины достигли такой сложности, что стали развиваться автономно, без участия человека. А однажды они стали столь совершенны, что буквально слились с окружающей материей, составив с ней одно управляемое целое. Такое состояние вещества мы и называем «Стихией». Это мир, в котором преобразующаяся материя неотделима и неотличима от преобразующей её машины. А управление Стихией мы называем «магией».
    — И давно это произошло? — спросил Фидиппид. — Я имею в виду, это слияние.
    — Сложный вопрос. У нас довольно много информации о Древнейшем Мире-До-Стихии, включая и его подробную летопись. Но вот определить его точную локализацию во времени относительно нас довольно проблематично. Можно дать только грубую оценку. Например, с помощью палеонтологии. Взять тех же драконов. Это ведь абсолютно магические существа, не правда ли? Без волшебства они просто не могли бы существовать. Значит, по их ископаемым костям мы можем определить примерное время возникновения Стихии. Так вот, древнейшие из обнаруженных драконьих костей имеют возраст около 278 миллионов лет. В более ранних слоях их нет вообще. Получается, Стихия существует где-то столько же. А вместе с ней — и наш мир… Но, может быть, мы закончим этот бесполезный экзамен, и Вы предстанете передо мной в своём истинном облике?
    Глаза Фидиппида вспыхнули огнём.
    — Когда Вы догадались? — поинтересовался он.
    — Разумеется, с самого начала, — ответил я. — Ведь не стал бы я обсуждать тонкости моей профессии с первым встречным, правда?
    — Пожалуй, — согласился он.
    — А теперь — превращайтесь. Я прошёл проверку, дело за Вами.
    Фидиппид отошёл на десяток шагов — и видоизменился. Световые эффекты, возникшие при этом, дали мне несколько секунд, чтобы его рассмотреть. Да, он был именно таков, каким его и описывали. Дети обычно рисуют драконов огромными, размерами больше дома, но в реальности они выглядят гораздо скромнее. Фидиппид, например, имел в длину около десяти-двенадцати метров, без учёта шипастого хвоста. Шкура его была угольно-чёрной, переходя в тёмно-зелёную на брюхе и подбородке, крылья показались мне чересчур короткими и острыми (наверное, их обладатель отличается хорошей манёвренностью), а над хищной, но аэродинамически удачной пастью горели огромные жёлтые глаза (их круглые зрачки взамен обычных для драконов вертикальных нагоняли дополнительной жути).
    — Ну, и что мы будем делать дальше? — спросил Фидиппид. — Ужинать?
    — Думаю, не для того Вы меня сюда пригласили, — заметил я.
    — Я не думал, что это будете именно Вы.
    — Тем не менее, письмо нашло адресата, — я вынул из-за пазухи серый конверт и помахал им перед драконом. — Давайте уже приступим к делу. Нас не подслушают, никакой идиот не полезет в Тёмный Лес ночью. Итак?
    — Почему Вы решили, что я буду с Вами о чём-то договариваться.
    — Не зря же Вы назначили эту встречу в такой дали от Вашего острова. Вам что-то определённо нужно, и у Вас есть, что предложить взамен. Испытание Ваше я прошёл удачно. Кстати, эти четверо — джинны? У людей такой тёмной кожи не бывает.
    — Они самые. А с пистолетом, между прочим, хорошая находка. Я подумал, что Вы используете магию.
    — Незачем привлекать внимание Братства. Его агенты наверняка висели у нас на хвосте по заказу Тайной Канцелярии. Но здесь их, насколько я могу судить, нет.
    — Нет, — подтвердил дракон.
    — Ну так что? Обсудим наши дела? Или, может, поговорим о погоде до самого рассвета?
    Дракон наигранно вздохнул и посмотрел на звёзды.


    — …Значит, Вы не стали с ним биться, — задумчиво произнёс Император.
    — Ещё чего не хватало, — сказал я. — Какой смысл в битве с драконом, когда в случае его уничтожения на его хлебное место тут же явится другой — и всё начнётся с начала?..
    — Тогда на каком основании вы требуете, чтобы вас заочно признали победителем состязания?! — гневно перебил меня Агафон. — О начале которого мы ещё даже не объявили!
    — Потому что я, — сказал я, обращаясь сугубо к Императору, — принёс то, чего никогда бы не принесло простое драконоубийство. Я принёс полное решение проблемы. Этот змей оказался стар, а потому — осторожен и довольно мудр. Он предложил Вашему Величеству взаимовыгодное сотрудничество…
    — Да какое ещё сотрудничество!.. — закричал было Агафон, но государь жестом остановил его и велел мне продолжать.
    — Вместо того, чтобы враждовать, — сказал я, — он предлагает Империи военный союз. Вы, Ваше Величество, официально нанимаете его на государственную службу — он же со своей стороны предоставляет Вашему Величеству свои тактические и организаторские навыки, а также высочайший свой авторитет среди других драконов. Подумайте, Ваше Величество, о невероятных выгодах, которые сулит этот союз. На случай войны в распоряжении вооружённых сил Империи будут сотни опытных и практически бесплатных драконов! А этой силе не сможет противостоять ни одна из сопредельных держав! Империя получит абсолютное господство в воздухе. И предлагают его Вам, Ваше Величество, практически бесплатно. Наш дракон удовольствуется весьма скромным жалованьем. Я же, являясь его официальным представителем при дворе, также не попрошу чересчур многого…
    — А почему это именно вы будете его представителем, а? — вновь перебил меня Агафон.
    — Потому что такова воля дракона: ни с кем иным он разговаривать не будет, — ответил я с долей ехидства, незаметной государю, но очевидной мерзавцу Агафону.
    — В случае же отказа Вашего Величества от предложенного союза, — продолжал я, — Империю нашу не ждёт ничего, кроме дальнейших страданий. Драконы будут разорять наши земли всё основательнее, и вскоре само существование государства может оказаться под вопросом.
    — Вы что, угрожаете мне?! — воскликнул Император.
    — Ни в коем случае. Я всего лишь рассуждаю о том выборе, который стоит ныне перед Вашим Величеством. Он прост: либо благо и безопасность государства — либо его бедствия и гибель. Лично я считаю, что Вашему Величеству следует выбрать первое, проявив государственную мудрость. Ныне нам угрожает могущественная и неусмиримая сила, и волею случая у нас есть возможность поставить эту силу себе на службу. Не стоит упускать этот шанс, не так ли?
    — Пожалуйста, объясните мне одну вещь, — опять перебил Агафон. — Я не говорю о предательстве интересов Империи и Государя лично — от вас этого всегда следовало ожидать. Я не говорю и о вашей мотивации, ибо она корыстна и потому всем здесь понятна. Я хочу узнать всего лишь об одном: как вы — человек! — могли пойти на сделку с такой тварью?! Это ведь дракон! Мерзейшее из созданий! Воплощение всего зла на свете! Как вы могли переступить через свою человеческую природу и пойти на это — сделку с драконом! Это ведь немыслимо!
    — Да, мне тоже было бы любопытно… — сказал Император.
    — Знаете, Агафон Филатович, — сказал я, — вот это меня всегда раздражало, и даже бесило. Когда какой-то плебей, ненадолго отвлекаясь от своего мелкого, повседневно творимого окружающим зла, возмущается тем, что делают драконы. Послушать простолюдинов — так драконы и правда исчадия ада!
    — Стало быть, вы с этим не согласны? — ядовито уточнил Агафон.
    — Нет, конечно, — ответил я. — С самого раннего возраста я интересовался драконами — и к сегодняшнему времени я более-менее разбираюсь в них. Начнём с того, что драконы не являются чем-то совершенно чуждым человеку: все драконы когда-то были людьми…
    — Это общеизвестно, — сказал Император. — Дело не в том, кем они были до превращения, а в том, чем они стали после. Какую ужасную перемену, какое искажение претерпевает их нравственность и совесть после перемены — Вы это хотя бы представляете?
    — Это глупый миф, Ваше Величество. Во-первых, люди становятся драконами вовсе не из-за каких-то особенных свойств личности, а совершенно случайно. Например, испив из знаменитого Фиала, или став жертвой чьих-то магических экспериментов. А следовательно, все распределения личностных свойств среди драконов абсолютно совпадают с таковыми среди людей. Большинство драконов — бывшие крестьяне, а бывших дворян среди них примерно один на тысячу — как и у людей. Во-вторых же, Ваше Величество, никакого изменения характер человека после превращения в дракона не претерпевает! Совершенно ни малейшего! Напротив, став драконом, человек избавляется от множества навязанных обществом условностей — и становится просто самим собою. Это одна из тех редких тайн, которые человечество ни за что не желает узнать. Иначе ведь придётся признать, что зло, творимое драконами — это самое обыкновенное общечеловеческое зло. От бессмысленного зла, ежечасно творимого всеми на свете людьми по отношению друг к другу, оно отличается лишь масштабом. Но не качеством, нет. И когда какой-нибудь, условно говоря, «Агафон Филатович», театрально всплеснув руками, показывает пальцем в облака и, брызжа слюной, проклинает их обитателей, приписывая им всевозможные мерзости — я всегда хочу спросить, а вы-то сами намного лучше ли? Расскажите, пожалуйста, скольких котят вы перетопили в детстве из чистого удовольствия? А скольких щенков изрубили топором в юности — из естествоиспытательского интереса? А скольких людей оскорбляете и истязаете сегодня — виновных перед вами лишь тем, что они слабее вас, а у вас игривое настроение? Так вот, драконы в этом смысле ничуть не более жестоки. Не виноваты же они, что с высоты люди кажутся ничтожными муравьями. И когда этот условный «Агафон Филатович» озадачится сказанным мною, я посчитаю, что внёс в душу потенциального дракона хоть немного добра. Ибо драконы живут внутри нас, Ваше Величество, и высвобождение их — нехитрое дело, были бы средства…


    Едва я покинул тронный зал, как на шею мне бросилась Принцесса.
    — У тебя всё получилось? — в волнении вопросила она.
    Я довольно кивнул.
    — Император принял все условия, — сказал я. — И утвердил меня представителем дракона при дворе. Кроме того, он признал меня победителем состязания по драконоборью. И теперь я должен получить все полагающиеся мне призы. Включая твою руку и, надеюсь, сердце.
    — Вот видишь! — радостно воскликнула Принцесса. — Я же говорила, что никуда от тебя не денусь! Ну… и что теперь?
    — Теперь? Пожалуй, обычная концовка всякой приличной сказки. «И жили они долго и счастливо». Ты не против такого завершения?
    — Нет, ну что ты, — улыбаясь, уверила Принцесса. — Но у меня такое чувство, что ещё не конец.
    — Разумеется, нас ждёт впереди ещё много забавных историй… — начал было я — и вдруг осёкся. Счастливая улыбка, разрумянившая лицо Принцессы, мгновенно улетучилась. Жизнерадостный блеск в очах моей возлюбленной сменился неизбывным ужасом, будто за спиной моей она увидела тигра, изготовившегося к прыжку.
    Не успел я опомниться, как чьи-то железные руки крепко схватили меня, обшарили мои одежды, вынули пистолет, а затем резко и неудобно меня изогнули и повлекли к выходу. Краем глаза мне удалось увидеть суровых императорских гвардейцев в полном доспехе: именно они осмелились так обращаться с придворным волшебником. Двое из них, заломив мне руки, поспешно тащили меня из замка вон, а ещё двое их сопровождали, неся слева и справа по горящему факелу (проклятое Братство сдало меня с потрохами, рассказав, как меня связать!).
    На улице поджидала карета «скорой помощи». Вокруг неё толпились многочисленные стражники и простые зеваки. Меня облачили в смирительную рубашку и, колко вкатив в шею какое-то сомнительное снадобье, бросили в металлическое нутро кареты. «А правда, что он четырёх человек убил?» — донёсся до моего слуха говор зевак. «Так это чурки были…» — «А он, говорят, вообще псих ненормальный…» — «Да, я тоже такое слышал. У меня здесь жена работает, она рассказывала. У него давно уже крыша съехала…»
    Снадобье начало действовать. Я в последний раз углядел сквозь мутное стекло кусочек синего неба и краешек каменной громады императорского замка, и здесь меня одолел тяжёлый, лишённый всяких сновидений сон.


    «Ваше Величество!

    С прискорбием вынужден сообщить Вам о страшном недуге, поразившем нашего несчастного мага. Я держу в руках только что полученное мною медицинское заключение, и результаты его обескураживают.
    Как Вы, безусловно, знаете, Его Влиятельство всегда отличался живым воображением. Но в последнее время странность его поведения заставила подозревать у него душевное заболевание. Руководствуясь соображениями безопасности государства, я, скрепя сердце, вынужден был отдать приказ о временном помещении Его Влиятельства под наблюдение врачей. И сейчас, изучив выводы экспертов, я с полной ответственностью заявляю: Его Влиятельство нуждается в немедленной психиатрической помощи.
    Сумасшествие Его Влиятельства носит довольно любопытный характер: он абсолютно уверен, что на самом деле живёт в мире, существовавшем в глубокой древности, что-то около 250-300 млн. лет назад. В том мире нет магии, и тамошняя жизнь совершенно не похожа на привычную нам. Мир этот, насколько можно судить, выдуман Его Влиятельством на основе реальных исторических свидетельств, но имеет с действительно существовавшим Миром-До-Стихии мало общего. Однако Его Влиятельство продумал эту фантастическую страну до мелочей, и настолько увлёкся, что совсем перестал различать явь и игру своего воображения.
    Впрочем, на тот случай, если Вашему Величеству угодно будет ознакомиться с подробностями, я прилагаю заключение психиатрической экспертизы к настоящему посланию.
    Безусловно, окончательное решение о помещении Его Влиятельства в дом для скорбных душою либо о его освобождении — целиком является прерогативой Вашего Величества. Но как Ваш ближайший советник я настаиваю на первом. Это будет благом как для государства, так и для самого Его Влиятельства.
    Что же касается договорённостей с драконом, то выбывание из переговорного процесса Его Влиятельства ни в коей мере не повлечёт за собой неприятных последствий! Уверяю Вас, Ваше Величество, специальные службы Империи легко добьются успеха в этом тонком дипломатическом деле. В распоряжении Тайной Канцелярии есть убедительнейшие свидетельства того, что дракон вполне готов сотрудничать с нами и напрямую, без посредничества Его Влиятельства.
    Поэтому, Ваше Величество, на основании вышеизложенного, от имени государственного блага смиренно прошу Вас о двух вещах:
    а) Принять решение о необходимости помещения Его Влиятельства под врачебную опеку;
    б) Поручить Тайной Канцелярии взять переговоры с драконом под свой контроль, дабы надёжно заменить Его Влиятельство, выбывшего из процесса по состоянию здоровья.
    Положительное решение по обеим этим просьбам принесёт государству неисчислимую выгоду, и я искренне надеюсь, что Ваше Величество, зная меня, как неподкупного проводника государственных интересов, прислушается к моему скромному совету.

С глубочайшим почтением,
Глава Тайной Е. И. В. Канцелярии
Князь А.»