Коллектив собираться к проруби начинает часов с семи. Утра, конечно. Что намёрзло за ночь – обколоть, снег, если нападал, прибрать. Ну, и по мелочи – всегда что-нибудь наберётся. Тут особая загадка природы – счастливые бабушки с внуками. Притаскивают всякие хлебные объедки – якобы для птичек – и в воду кидают. Не на снег, а в воду. Уток нет, хавать этот хлеб в воде некому, зачем?!

А сказать им – такое рычание подымается, что по первости в сугроб отскочишь. И почему-то именно бабки. Непосредственные мамы каким-то тайным способом человеческое понятие сохраняют. Один раз скажешь – и хватит. Одна даже – не поверите, конечно, – извинилась.

К светлому времени начинает подтягиваться неплавающий актив. Пешеходные. Некоторые руки-ноги задирают: зарядка, мол. Никакая это не зарядка – отмазки. На самом деле – фанаты трепа. Эти, понятно, круглогодичные и посещаемость у них куда серьёзнее. С вечера дибилятора наглядятся-наслушаются, а с утра – к проруби. Кому плавать – плавают. По очереди – прорубь маленькая у нас. А эти около кучкуются и обмен знаниями: кто чего услышал самоновейшего. Без новостей жить не могут. Информационные алконафты.

- Здравствуйте, говорю, товарищи ОБЪЕКТЫ!

У меня вежливость в крови и в лимфе. Просто так явиться, штаны на снег и в прорубь – это не моё. Мне важно, чтобы коллектив осознавал: я не с пепелища.

- Ну, вот, - отвечают, - пришёл и сразу!

«Сразу» - это значит сразу понятно.

Сначала я их приветствовал «товарищи антисоветчики». Долго терпели, потом загундосили. Ну, вы же, говорю, партбилеты посдавали? Значит, антисоветчики. Всех вас по лагерям. Никак не соглашались на антисоветчиков. Один, который сказывался доцентом, заявил, что в их сверхсовременном мегауниверситете только «востребованные специальности». Я спросил, а как вы, мол, там определяете, какие востребованные, а какие нет? Путём, отвечает, научного анализа.

Тогда я выработал текст «здравствуйте, товарищи анализаторы». Это понравилось. Всякому лестно: не болтуны же. Аналитики.

Потом парнишка из совсем молодых спросил потихоньку: почему анализаторы? У меня, мол, в цеху газоанализаторы, а тут что? А тут, говорю, просто анализаторы. Лизаторы анального отверстия. После этого – пришлось новые формы искать.

Некоторое время сошлись на товарищах извращенцах. Они нас извращенцами считают за зимнее плавание, а мы их – за неплавание. Но потом как-то подвернулось про академика Сахарова – у проруби и такое бывает – жулик, дескать, или гений из гениев? Жулик, говорю, разве не ясно? Взвились, падлы, аж снег начал таять. Ну, не то, чтобы в точности таять, а так: желтеть, как обоссаный. За такое, орут, морду бить! Ой, говорю, как интересно! Ну-ка, ну-ка, уточни – как это ты будешь морду бить и кому?

А у меня тогда всегда с собой был кусок шланга из вакуумной резины: очень конструктивная вещь. В то время мода шла у непрорушенных гражданок заводить себе кобельков всяких бойцовских пород. И однажды его пришлось употребить прямо тут, в парке, на под пристальным вниманием коллектива. Больше их тут не встречалось, ни её, ни бойцовского кобелька. И в память этого события доцент сразу уточнил: нет, нет, ты, говорит, докажи объективно! Ты можешь объективно рассуждать? Доцентов в этой шобле, как собак нерезаных. Здоровье берегут. Из доцентов в профессоры дорога долгая. Если папочка не академик. И широкая масса ни малейшего понятия не имеет, как ценят доценты объективность. Особенно, если поблизости шланг из вакуумной резины.

- Да я, – говорю, - объективней всех вас, вместе взятых! Ты вообще знаешь, что значит слово объект?

Сразу обострился. Эту ихнюю повадку я тоже знал: они где могут, нахватываются, а потом бегут, куда сами знают, и там от себя выкладывают. Вот такие, мол, вы все дураки, и насколько я вас превосхожу. Не повидавши, и не поверишь.

- Ну, ну, - спешит, - что?

- Что, - спрашиваю, - «что»?

- Да про объект ты объяснить хотел.

- Да тебе зачем? Тебе же всё равно не узнать, вру я или нет.

Это я про его такой приёмчик: выспросит, порасспрашивает вкривь и вкось, а потом вопрос ребром: а как я узнаю, что ты всё это не выдумал?

Я, честно сказать, оторопел, когда первый раз это услышал: как это ОН узнает, что Я ему не вру? И от меня же он это и узнать требует! А он торжествует. Промолчал, дескать, значит не можешь доказать, что не выдумал. И вот теперь снова лезет.

- Объект, - говорю, - по-латыни означает «зрелище».

Омудели. Ну, дальше…

- Дальше, говорю, то же самое. Вот гладиаторы режутся в цирке, в ихнем Колизее, и не знают, кто из них зрелищнее. А зрители смотрят на зрелище и объективно решают, кого добить, кого не добивать.

Переглядываются и молчат. Переваривают не торопясь. Вот с тех пор я и стал с ними здороваться объективно.

В ту пятницу, о которой речь, иду к проруби и уже издалека слышу – что-то там новое обсуждается. Подхожу ближе – про водку. Про новый закон насчёт торговли спиртным. Фракции – на дыбы. Коммунисты и евреи против, остальные за. Теперь вот срочно выяснить надо – я за или не за.

Обступили с трёх сторон, раздеться не дают. Как раз прорубь пустая, в самый раз поплескаться, так ведь нет. Зюганов, орут, уже выступил от имени трудового народа, требует этого самого… Чего требует? Ну, этого… чтоб о трудовом народе думали, не только о себе…

- Ну, ты, зрелищник! Ты-то как думаешь? (Колись, мол, падла!)

Стою босыми ногами на льду, они кругом, а чуть подальше – маленькая малышка с молодой мамой. Одной ручкой за маму, а другой на меня показывает: симасесий?

Давно когда-то у Райкина такой номер был: «Я человек простой и говорю стихами…». Ну, и я тоже не особо сложный

- Встретил я, - говорю, - Зюганова. Трезвово, не пьяново. Трезвово, не пьяново? Значит, не Зюганова.

Телепортировались. Все разом. Не разбежались. Кабы разбегались, то ведь и следы остались на снегу, и топота было хоть немножко. А тут вот полное зеро. Бесследно, беззвучно. И воздух стал чист и свеж, как поцелуй ребёнка.

Наплавался, вылез и в снег. Если снег пушистый, и в нём поваляться, встанешь сухой. Вытираться не надо. И на ветру не зябнешь. Спокойно одеваешься и домой. Одеваюсь и спиной слышу: симасесий, дя?

Утром в понедельник старичок-боровичок перехватывает у входа в парк:

- Слушай… ты мне все праздники испортил…

Совсем раритетный боровичок. Художник по золоту. Позолотчик. Всякие истории под хорошую руку рассказывал. Ну, скажем, как позолотчиков Христа-Спасителя бескорыстию обучали. Чтоб святым духом работали, а денег не просили… Очень сближают такие истории. Так что я сразу заостряюсь – в чем вина моя. На всё мне наплевать, доцентов я бы лично из крупнокалиберного пулемёта попрошивал, а боровичку-позолотчику праздник портить никак не нуждаюсь. Дрейфуем в сторону проруби, а он и воркует:

- … я же всех перебрал – Брежнева, Косыгина, Андропова – никто не подходит. Ворошилова с Будённым – ну, никак…Блюхер пил по-чёрному, но тоже как-то не то…

Кто, думаю, спятил? Оба если, то не так обидно, а вдруг только я один? А он журчит:

- Ну, не может тут быть Зюганова, тут другой кто-то…

Тут и вспомнилось. И сразу всплыло, что боровичок-позолотчик тоже там был, но в отличие от объектов никуда не расточался. Я-то на телепортации сосредоточился, а в итоге нормального человека не заметил.

- Да Фатьянов, - говорю, - про нашего Фатьянова стих! У древнего селенья Алазани,  Где к винограднику тропинка пролегла, Поет солдат — гвардеец из Рязани: «На холмах Грузии лежит ночная мгла»!

- Ты чего? – спросил боровичок с большой тревогой. – Ты про что?

А потом как-то сразу успокоился, похлопал по торбе, где у меня плавки с полотенцем, и обратно пошёл. Специально, что ли, у входа в парк караулил? Вот это называется воля к знанию.

Для сведения: Алексей Иванович Фатьянов: 5 марта 1919 — 13 сентября 1959.