Ну что? Помолился вчера? И правильно. Хотя я не могу сказать об этом точно. Сам этого не делаю. Я сам себе бог, как может и ты. Она мне тоже сказала: "Я богиня". Согласен с ней. Красивая и не понятная. Как и всё восхитительное-не-норма-льно. Хотя кем эта норма установлена? Я не нахожу ответов.
Онкологическая клиника. Всё как и везде. Регистратура, прибитые к полу, намертво, стулья приёмной, сама палата. На троих ещё одно счастье-лишь говорить. Потому что у меня ещё есть язык, который двигается, и мысли, пусть не чёткие, но стабильные. А вот этой девочке, красивой, очень молодой особи и еще толком не видящей мира, по соседству за койкой немого соседа-не повезло, и увозят её из-в-не. Как обоженную бабочку.  Я говорю сам про себя, задаю сам себе вопросы за них, поддерживаю свою жизнь стабильной, не выражающей ощущений мимикой лица , я думаю, я мечтаю легкой минутой, минутой без боли и ужаса мышц, я вспоминаю прошлое, которого в моём нынешнем-настоящем тонны. А за окном ночной город. Манит на прогулку. Она должна скоро подъехать  и привезти мне мою собаку.
****
Звёзды на небе большие и свежие, как кальмары на рыбном рынке, щупают тебя немыми взглядами. И ветер, довольно пронзительный, холодный. Собака брызгая слюной, в  своих собачьих радостных минутах  жизни, играет с летучей мышью, упавшей нам под ноги, то ли от старости, то ли во сне. Может она упала, сломав o каменныe джунглu города крылья, упала, мечтая стать балериной. Та же  бабочкa,  в ночи красивaя, обожглась о неоновую ретроспективу черно-белого щита, o  мечтy стать ею.
Они двоём-смешные существа. Наверное и я. Третье существо, для кого-то. В большом соломеном самбрерро и в большux, в костяной оправе, оранжевых очках. Так теплее чувствовать окружающий меня мир сегодня. Лишь сейчас-обняв себя, перекрестив руки, за плечи-смотреть в высь и кружится, смешиваясь с этой звездной пылью. Как прекрасна ночь!
****
В красных красках заката-огромное дерево. И все они, с напедикюренными пальчиками, с нежно-розовыми пятками-болтают надо мной, лежащим под деревом моей жизни своими белыми ножками. Все мои женщины-ангелы. Как персики-спелые. Срываю и кушаю. Но дует ветер перемен и падают они сухими, смятыми, бумажными номерами телефонов на пол, уже не посещаемой так часто обители. И лишь одна остается сидеть сверху. Выше всех, растёт, наливается и никогда не измениться. Богиня.
****
Муравейник. С утра толкать каждого, спешить занять своё рабочее, отведеное место, раздражаться упражнениям каждого дня, вечером же опять спешить, правда уже не так толкая каждого-занять своё место спокойствия. Кресло-диван-кровать, палец на пульте с уродливыми картинкми. Жилые небоскрёбы гноятся вечерними обитателями. Пульсируют, как выжданный временем перед "взрывом чирий", под ночным небом.
Шлюхи. Рядом "ночная выпечка" магазин. Пахнет булочками с вишнёвым джемом, их разнообразные, разных форм тела. Кучкуются, то сжимаясь, подбегая к вновь подъехавшему автомобилю, то отходя, каждая сама себе на уме, с сигаретами в некрасивых ртах или на телефонном звонке,  как сдоба в эммалированом ведре под рукою "мамки".
Угол. Пиццерия. Светофор. Собака фыркнула,  заметив что мы приближаемся к бомжу-бродяге. Присаживаюсь рядом, cворочиваю джойнт. Из медицинского отдела неимоверно большого маркета, что за четыре доллара и тридцать четыре цента грамм, плюс таксы для гавермента. Даже невростеникам доходягам. Таx'а на жизнь, таx'а на воздух, таx'а на смерть, таx'а на гроб. Смешые люди в смешном государстве под названием жизнь. (  "Tax" анг. налоги). Собака знает место своё у ноги, но недоверчиво поглядывает на человека в синей вязаной шапке, на вымощенное морщинами лицо.
-Он слеп,-отвечаю ей, успокаивая глажу по голове. Слеп, как и ты была слепым щенком. Но впитывая с молоком своей суки-матери воззрела на мир. Не рычи. Он никогда не видел и не увидит небо.
Трава расслабляет тело, а я говорю ему о красоте и величестве звёзд, никогда им невиданных, о могуществе луны, её отражениях в лужах, похожих каждый раз на разные лица встречных прохожих. Рваные облака, как улыбки бывших белых женщин-на фоне чёрной простни неба-медленно проплывают сквозь. И он, умиротворенный дымом и услышанным, с еле заметной улыбкой, устремленный в высь слепым лицом, в свете зеленого огня светофора-похож на богомола.
Мы идём теряя краски ночи, вместе с тем волосы. Её старость линяет в ногу с моей химио-терапией. Смешно осыпаются брови и опадают ресницы. Ветер играет, подхватывает их и уносит. И я похож в отражениях луж вчерашнего дождя, на мальчика-солнце, из какого-то японского мультфильма, овал лица, нос и рот.  Tолько я солнце со своей собакой.