В тот год в наш город завезли траву с таким романтичным названием. Или же название придумали потом, не знаю. Настоящая дурь, которая не только веселила и помогала расслабиться, - нервно и быстро выдергивала из глубины сознания все первобытные страхи. Стоило лишкануть, и неизменно пробивало не на кишкаблудство или хи-хи ха-ха, а, что называется, на измену. От многих перебравших слышал, как волосы шевелятся на голове от ужаса. Да, и сразу вспомнился анекдот, как Кибальчиш взобрался на баррикаду и вопит во всю глотку: «Измена! Измена!» А Плохиш сидит в уголке с банкой варенья и говорит: « Ничего не пойму, вроде одну и ту же шмаль курили. Но меня на жрачку, а Кибальчиша почему-то на измену пробило…»
    Так вот. Приходит вечером Викторыч со своим свояком, а свояк тот еще гусь. Ничем не обламывается. И нюхает, и бухает, и курит, и колеса глотает, и, поговаривали, даже колется. Однажды он свалился с балкона, с пятого этажа, в сиську пьяный, и действительно говорят, что пьяному море по колено. Приехала скорая за ним, а в приемном он немного протрезвел и буянить стал, сам весь в крови.  Послал всех на хуй и ушел домой. Оказалось, он ничего не сломал, и лишь бутылка с пивом в кармане разбилась, осколком порезался, потому и кровь была.
    Вышли в подъезд, свояк достает бачку «Беломора», начинает умело забивать. Забил одну траву, не перемешивая, табак просто высыпал, а трава была приятного жабьего цвета.
    - Будешь? – спрашивает у меня свояк.
    - Буду, - отвечаю. А Викторыч почему-то отказывается.
    Выкурили одну, вторую, третью, кашляя как обычно после крепких затяжек как-то  через нос. Викторыч встал на ступеньку ниже и дым этот сладковатый ладошкой отгоняет. Надо было сразу догнать, что что-то не так.
    Потом они уходить собрались, догуливать у тестя на дне рождении. Жены у них – сестренки, значит.
    Свояк Викторычев напоследок и говорит:
    - Завтра расскажешь, как вечер провел.
    И мило похихикав, они уходят.
    Не успел дверь закрыть, снова звонок. Еще один друг, которого не видел лет пять. В жопу пьяный зашел в коридор и стоит молча, вращая безумными зрачками. А сам, блять, почему-то без одежды, хотя была зима на дворе.
    И тут началось. Конечности похолодели, и я почувствовал, что волосы зашевелились на голове. И еще зрачки безумные у друга. Мне показалось, что давление подскочило так, что глаза сейчас лопнут, как у мультипликационных персонажей. И руки, показалось, тоже лопнут.
    «Вот падлы», - подумал я про Викторыча с его свояком и бегом побежал к ними, вернее, к теще ихней, где они праздновали. Как же, день рождения у тестя. Праздник не въебаться в рот какой. Бегу, а сам на руки то и дело поглядываю: жду, когда лопнут. А друг с безумными зрачками дома остался.
    Мне открыла теща этих павианов глумливых, и я, ни здрасьте, ни добрый вечер, прямо в обуви мимо нее в зал, где стол праздничный накрыт и гости. И Викторыч со свояком рядышком, чтобы чокаться было удобно.
    Не обращая внимания на гостей, ору:
    - Суки! Противоядие есть?
    Никто ничего не поймет. Гости, наверно, подумал, еще один алкаш приперся или ебанутый.
    А свояк говорит:
    - Налейте ему водки.
    Блять, хорошо, что не выпил. Кто-то дал воды, и посадил за стол, где, вспоминал потом с ужасом от стыда, вел себя крайне неадекватно. Идиотски смеялся, бросался едой в свояка, на Викторыча бросал презрительные взгляды  и показывал гостям фак ю. Еще бросил в люстру бананом. Сам сидел в зимних штиблетах и еще поглядывал на руки. Все переживал, как бы, блять, не лопнули.
    Отпустило по настоящему через пару дней, честное слово. А на Викторыча был зол как собака еще какое-то время. Друг с безумными зрачаками, оказалось, был в уматинушку, когда ко мне приперся, а без одежды был потому, что зашел в совершенно незнакомый дом, разделся там в прихожей, думая, что у меня в гостях, и снова пошел ко мне. На этот раз дошел, и зрачки были  у него безумные потому, что он охуел, когда меня увидел, - первый раз ему какая-то старуха открыла и ответила, что меня дома нет, потому что в тюрьме сижу пятый год. Она решила, что этот бухарь к ее внуку пришел, маньячиле местному, которому за несколько загубленных девичьих душ дали шестнадцать лет, и жил он через дом от меня. Потом друг, протрезвев, нашел ту старуху, бабушку маньяка, и она отдала ему всю его одежку. Видно, не совсем сволочь была в отличие от своего внучка.
    Что касается Викторыча, то через пару недель свояк и его обкурил. Пьяный был, потому и повелся.  Первобытные страхи тоже заглянули ему в лицо и широко открытый от ужаса рот. Он решил, что смертушка его пришла. Стоит с бензопилой вместо косы и в кардигане от неизвестного китайского Кутюрье.
    Викторыч потом признался,  что это была его жена, а он думал, смерть. Жена пылесосила, а он безобидно воющий пылесос принял за бензопилу. Но это херня. Самое интересное заключалось в том, что «помирающий» Викторыч сначала вызвал себе скорую, а потом через пару минут, решив, что ждать заебешься, побежал в скорую сам. Станция была на соседней улице, и он добежал за считанные минуты, торопился, как марафонец, боялся, что околеет по дороге. Вбежал в каморку, где шоферы сидят, лег на пол и руки на груди скрестил, дескать, помираю, помогите.
    Пригласили те врача, для начала, конечно, поглумившись, но жена Викторыча быстренько их обхуесосила. Доктор, поняв, в чем дело, влепил Викторычу успокоительное или что-то в этом роде, чтобы тот в себя пришел, а потом отправил домой, хотя Викторыч настаивал на госпитализации.
    А я с тех пор травкой не балуюсь. Ну ее на хуй.