Всё шло по накатанной колее, всё было обычно как всегда, всё опротивело своей утомляющей размеренностью. На кухне сидели двое и играли в карты. Забивали козла. Один из них, Паша, глотнул горячий кофе и выложил на стол свои оставшиеся карты.

  - Масть с тузом, скидывай.

Второй игрок, Серёга, посмотрел вечно улыбающейся физиономией на свои карты, вздохнул с
горечью, что придётся отдать столько очков, выкинул взятку своему другу. Паша взял в руки почти половину колоды и принялся считать очки:

  - Девять, двенадцать, сорок три, пятьдесят три...

Серёга знал заранее, что проиграл этот кон и, посмотрев на свою пустую кружку, потянулся к недопитой Пашиной, как всегда улыбаясь и находясь в предвкушении бодрящего глотка.

  - Куда вёсла гребёшь? У себя выпил а теперь к моему потянулся? Крут, крут. Смотри только соплей туда не накидай, - беззлобно отвлёкся Паша, заранее предвидев его ход мыслей.

  Живительная влага пробежала по телу Серёги и он, довольный тем, что всё так вышло,
уставившись на тасующего карты Пашу принялся ждать, ждать чтобы выиграть, хотя шансов у него было мало.

  А Паша тихо констатировал:

  - Шесть два, последняя взятка моя, я хожу...

Паша походил с трёх карт, но вспомнил что забыл сделать нечто важное, выругался и схватив
банк где-то посередине, наугад открыл его. Затем посмотрел сам и показал другу:

  - Козырь черви. Бей или скидывай?..

Так они и играли, чтобы скоротать медленно тянущееся время, которое именно сейчас шло очень медленно, словно оседлав стаю улиток. Они были друзья, но друзья не с детства. Серёга как-то незаметно привязался к Паше, что-то его постоянно тянуло к нему, он чувствовал в нём силу, необузданный характер и великое мужество. Всё это привлекало Серёгу в людях. С ними, такими как Паша, он чувствовал себя уверенней, спокойней, так как сам по природе своей лидером не являлся. Главное, это чтоб его не прогнали. А Паша и не собирался так поступать. Его прельщало такое положение дел. Его от этого пёрло и таращило, называйте это так, как вам будет угодно. Он с Серёгой чувствовал себя выше, был для него как старший брат или даже отец. Он постоянно давал советы, учил его. И пусть он часто издевался и смеялся над ним, но это не со злости, а по великой дружбе.

  Серёга был неполноценен, дегенерат. Нет, пожалуй, это грубо. Просто он был умственно
отсталым. Ну, бывает же такое, немного человеку не повезло. Он никогда ничего не говорил,
потому что не умел, всегда молчал, молчал и улыбался, и это всё, на что он был способен. Но улыбка эта была прекрасна, божественна, по-своему хороша, по детски наивна и приятна,
потому что исходила из глубин его души, из самого сердца. Иногда, когда что-то происходящее вокруг затрагивало чем-то его сущность, то он мычал, мычал как корова и улыбался ещё больше, а глаза его при этом светились по-особому, они блестели и сияли, насквозь пронизанные счастьем. Это был пик его наслаждения и в такой вот форме он у него проявлялся. Кто видел его в такие моменты душевно излечивался, даже не догадываясь об этом. Его нельзя было не любить той любовью, которую проявляют обычно к больным людям, и от любви этой они шли на поправку. Он был не унывающей личностью, оптимистом, потому как постоянно ощущал на себе крепкое и надёжное плечо друга, который не бросит его и никогда не оставит его в беде, не оставит на произвол. Что бы ни случилось. Все проблемы и неудачи были на двоих, потому что один Серёга не справился бы с ними.

  А Паша что? Да ничего! Они были с Серёгой погодки и было им с Серёгой сорок шесть на
двоих. Хотя по развитию Серёге было около семи. Но разве это проблема для настоящих друзей? Глупости. Конечно же, нет. Паша всегда находил повод, чтобы гордиться другом. И с течением времени этих поводов становилось всё больше и больше. Он постоянно видел в нём что-то новое, чего не замечал ранее и каждый раз удивлялся своему открытию. Паша ценил в нём главное, ценил в нём человека, настоящего человека, каких сейчас очень мало. Они все почти повымерли, как когда-то динозавры. Но некоторые всё же остались, как доисторическое ископаемое или древнейший раритет. Одним из тех немногих и был Серёга, со своими недостатками, красящими его так же, как труд облагораживает человека. У Паши было много друзей, но и относился к ним он по-другому. С высока, недооценивая их, находясь в постоянной готовности ко всему, к любому повороту событий. Они могли и свинью подкинуть или сделать подлянку, чтоб глумиться затем в бедующем. Этого ему не надо. Это он испытал и натерпелся достаточно. Такие д
рузья ему не нужны, ведь у него есть Серёга, с кем он чувствует себя спокойно и царём горы. Да к тому же и ожидать от него чего-то плохое было нельзя, он просто не способен на это, он настоящий друг, на которого можно положиться и сказать ему самое дорогое, самое святое, вылить душу, в общем довериться так, как никому другому. Серёга всегда готов внимательно выслушать, затем посмотрит виноватыми глазами и попытается спрятать свою улыбку. Значит он понимает и глубоко сочувствует ему. И к тому же никому ничего не расскажет. Никогда. Даже при всём своём большом желании. Ведь говорить он так и не научился. В него можно класть что угодно, как в сейф за семью замками и не опасаться, что кому-то под силам взломать такой сейф. Это просто не возможно. Сама природа со своими законами против этого. И баста! Так они и дружили, находя друг в друге то, чего не было у них самих, постоянно подпитывая себя, как
дождевая вода питает землю, чтоб плодоносили вечно зелёные деревья, даря людям то, без чего не было бы на земле жизни, даря им воздух, чтоб друзья дышали.

  Паше надоело играть и он кинул с отвращением карты на стол.

  - Десять два в мою пользу. Все, надоело. Всё равно ты проиграешь. Ха-Ха. Козёл. Пошли,
прогуляемся!

Серёга собрал в кучу рассыпанную на столе колоду карт и отложил её. Спустя пару минут Паша уже закрывал двери своей квартиры, и они пошли, ведь вдвоём веселее.

  На улице было прекрасно. Воздух наполнен ароматом свежести исходящим от распускающихся
цветочных бутонов. Солнечный свет, запутавшийся в листве деревьев, шевелил их, нежно
поигрывая своими бликами. Небо наверху бездонно, так же бездонно и сине, как если бы ты не продался. Бегущие по нему облака постоянно натыкаются друг на друга, создавая причудливые формы божьих тварей, сотканных словно из нитей Ариадны. Слышно весёлое пение птиц, которые изредка перелетают с одного места на другое и бесстыдно срут жидким помётом на головы людям.

  - Ну что, дружище, как тебе. Ты вокруг то посмотри, нам даже природа и та радуется, -
сказал Паша похлопывая по плечу приятеля.

  Серёга весь пропитан счастьем, да так сильно, что источает его из себя. Друзья идут в
ногу, всё у них синхронно как в безотказном механизме, у них даже дыхание одно на двоих, в такт бьющимся горячим сердцам+

  Возле тенистого сквера садятся на лавочку, чтоб полюбоваться местными красотами и слегка отдохнуть от утомительной ходьбы. Сидят. К ним подходят трое и нарушают мерный ход их мыслей:

  - Здарова пацаны! Дайте сигарет парочку?

Серёга с любопытством разглядывает чужаков с такой наглостью ввергшихся в их покой и
нарушившие его. Паша по-прежнему сидит в раздумье, отчаянно цепляясь за свои мечты.

  - Э, слышь! Вы чё, глухие, что-ли? Я спрашиваю сигареты?, - не унимался один из
появившейся ниоткуда троицы, не могущий больше сдерживать нотки дерзости в хриплом голосе.

  Крик этот привёл в чувства Пашу, заставив пробудиться от дремоты блаженного состояния. Не расслышав адресованное к нему обращение он интуитивно понимает происходящее и выдавливает из себя только что появившийся ответ:

  - А! Чё! Не-а, нету.

  Толпа не уходила. По-видимому полученный ответ их явно не устраивал. Один из них
приседает на корточки возле Паши и продолжает:

  - Смотрите пацаны! А они над нами прикалываются! Ты наверное меня плохо понял. Я не
спрашиваю, "есть" или "нет". Я говорю дай! Иди достань!, - его голос звучит властно, как у командира, означающий примерно: "Выполнять неукоснительно!" или "приговор окончательный и обжалованию не подлежит".

  Паша в миг протрезвел, всю его вялость как рукой сняло. Он поднимает голову к
сидящему напротив телу и только сейчас понимает, что видит его впервые. А тело сидит
напротив и нагло смотрит ему в глаза, ехидно улыбаясь и сплёвывая возле ног Паши в пару
сантиметрах. Прошли секунды, прежде чем Паша успел разглядеть эту компанию, но секунды эти показались ему неутомимой вечностью. Вечностью, давшей ему право на оценивание ситуации, реальное оценивание трезвым и здравым рассудком, ведь ошибок быть не должно. Вид компании внушал отвращение, но ни в коем случае страх. Паша не боялся таких, пусть это делают за него другие. А он просто ненавидел всем своим нутром подобный людской контингент. На них были надеты кепки-восьмиуголки, кожаные чёрные куртки, далее следовали дешёвые трико в полоску, затем чёрные драные туфли. У одного из них, сидевшего на корточках напротив Паши, нагло смотрящего в упор в его сторону и пытавшегося сожрать своим взглядом, были чётки с мраморным отливом, которые он постоянно перебирал между татуированных перстнями пальцев.

  Паша нашёл единственно правильное решение и обратился с просьбой к другу:

  - Да, Серёга, и вправду курить захотелось. Сгоняй купи, только по быстрому.

Серёга на мгновение попытался спрятать свою предательскую улыбку и недоумевающе уставился на Пашу. Тот взорвался и наорал на него:

  - Ну, чё ты сидишь! Не тупи. Отрывай своё очко и бегом за сигаретами, как пионер, раз-два, раз-два. Встал и пошёл!

  Налаженный механизм крепкой мужской дружбы дал очередную осечку. Они больше не дышали в такт и сердца их перестали стучать монотонно.

  Серёга медленно встал и тяжело дыша, отправился на поиски злополучных сигарет, оставив
Пашу наедине с этими сволочами. Но он сам ему это велел. Паша не может обмануть его, ведь он его друг. Значит, посчитал Серёга, Паша решил, что так будет лучше для него, ведь он никогда не пожелает ему плохого, ведь он его друг.

  Серёга подошёл к киоску, посмотрел на витрину и боязно постучался в окошко. Оно открылось и приятный девичий голос дразняще спросил:

  - Что вам?

  Серёга потоптался на месте и просунув башку в окошко указал пальцем на сигареты. Девушка не заметила этого жеста и повторила заученную от работы фразу. Тогда Серёга произнёс нечленораздельное: "ы-и-э-ы" и стукнул по витрине. Только сейчас продавщица поняла его, пожалела как собственное не существующее дитя и дала странному покупателю пачку.

  Подходя обратно к той лавочке Серёга протягивает сигареты Паше. Тот спокойно открывает её и достаёт сигарету, чтобы дать её телу с чётками, но тело с чётками выхватывает пачку и кладёт себе в карман.

  - Слышишь, а почему ты с нормальными пацанами не общаешься, как мы, например? Твой друг на самом деле даун или только прикидывается.

  После этих слов вся гоповская компания заливается громким издевательским смехом.

  Паша не в силах больше терпеть такое, он хватает главное тело, сильно заламывает ему руку и ударяет головой о скамейку. Его действия стремительны, как у змеи. Затем наносит ещё один удар, контрольный, оказавшийся последним и пришедшийся на челюсть обидчика и вырубает его наповал. Оставшийся из двоих хватает Пашу сзади, в это время другой с силой бьёт ногой в живот. От боли Паша корчится и оседает на колени, за что сразу же получает удар сверху, по затылку. Теперь из состояния дремоты выходит Серёга. Он начинает быстро и растерянно водить глазами из стороны в сторону. Серёга подбирает валяющуюся рядом бутылку и разбивает её о голову неприятеля. Тот с криком и гримасой страдальца, не заслуженно получившего пизды, валится на землю, дёргая всеми своими конечностями. Теперь рядом лежат два вражьих тела, застигнутых врасплох и не готовых к быстрому бою. Третий из них, последний из могикан, прекращает всяческое активное действие и капитулирует. Друзья ликуют. Они победили. Паша с
обирается выключить и его но едва только заносит руку, как тот пугается и закрывает лицо ладонями. Паше ничего не остаётся делать, как только плюнуть ему в рыло, выражая этим поступком всю ненависть и презрение к ним, затем он произносит: "Пойдём отсюда быстрей!" и друзья удаляются в темпе вальса, не оглядываясь назад. Они идут по направлению к окраине города, в своеобразное гетто, туда, где всё разрешено, где можно делать всё то, что только душе угодно, и никто ничего не узнает, потому как там мало кто бывает в это время...

  Они идут. Паша очень зол и сердит и шаг его быстр. Настолько быстр, что Серёга едва
поспевает за ним и он взволнован произошедшим не меньше Паши, который за всю дорогу не
проронил ни слова. Вот они почти прибыли на место. Начались старые постройки, заброшенные и полуразвалившиеся, в которых проживали все "сливки общества": маргиналы и неудачники, алкаши и преступники, наркоманы и проститутки+

  Где-то среди этих сараев находился их заброшенный дом, место тусовок и пьяных оргий.

  По грязной дороге держат они путь, пытаясь не вымазаться, переступают через лужи, но всё равно натыкаются на говно и, громко матерясь, месят его, кроме Серёги, конечно, которому было трудно выразить свои чувства и эмоции словесно. По пути встречают старую взлохмаченную женщину, одетую по моде времён советской коллективизации. Она держит в трясущихся руках трёхлитровую банку и завидя их направляется к ним на встречу, затем останавливается в пяти шагах для дистанции пристаёт с просьбой:

  - Здравствуйте, робятушки! Купите у бабушки молочка. Молочко хорошее, свежее, сегодня
только коровку подоила. По утру, как встала с первыми петухами, так сразу и подоила. Коровка то у меня хорошая. Зорькой звать. Кормилица последняя и осталась. А дети от меня ушли. Ни слуху, ни духу. А дед то мой больной лежит, паралич разбил, встать не может. Возьмите ради Бога, Христа ради. А бабушка потом на эти деньги опохмелится.

  Паша ничего не сказал на это, только посмотрел на неё с нескрываемой злобой и пошёл
дальше, пытаясь не обращать внимания на умалишённую дряхлую бабку, словно её не
существовало для него. Серёга же остановился. Ему было жалко всех людей, просящих у него
чего-то и он не мог просто отказать им и всегда помогал. Он любил их той чистой и наивной
любовью, не требующей ничего взамен. Он достал из кармана джинс мятые бумажки, два червонца, и протянул их бедной женщине. Та взяла купюры, при этом дрожь в её трясущихся руках заметно усилилась.

  - Вот и спасибо тебе внучек! Я завтра в церкви за тебя свечку поставлю, чтоб не забыл
Господь доброты твоей душевной.

  Бабка протянула взамен банку молока и довольная сделкой скрылась в трущобах. Серёга,
довольный собой, принялся догонять Пашу, успевшего удалиться на приличное расстояние. Серёга бежал, хлюпая по грязи ногами и прижимая близко к сердцу дорогую ему банку с молоком. Он держал банку одной рукой, а другой махал из стороны в сторону, словно пытаясь оттолкнуться от воздуха, прибавляя так себе скорости.

  Наконец он догнал Пашу. Поравнявшись с ним он радостно мычит и показывает Паше купленную вещь, испуская из глазниц своих блаженные столпы огня, как-будто бы он только что спас человека от верной гибели. Серёга очень хочет чтобы друг по достоинству оценил его благородный поступок и он начинает мычать ещё громче и настойчивей.

  Увидев у Серёги в руках продукт сельского хозяйства Паша с отвращением плюёт в землю,
громко матерится и выхватывает из его рук банку со словами:

  - Ну ты и дятел в натуре. Ты чё натворил придурок. У тебя денег до хера, чтоль?

  Затем Паша с силой кидает её прямо на кусок не успевшей до конца развалиться кирпичной стены. Банка с дребезжащим звуком разбивается, оставив на стене стекающее и пенящееся белое пятно и разбрасывая осколки в разные стороны. От этого пятна на стене, скрасившего собой искусственные красные камни так, словно некий художник-абстракционист сделал мазок на холсте, исходит тёплый пар с отвратительным животным запахом.

  Серёга взвизгивает и рычит, подобно подстреленному, но не сдающемуся и отчаянно
цепляющегося за жизнь кабану. Он отталкивает Пашу в сторону, подходит к месту трагедии и
перебирает ногами осколки стекла. Затем проводит указательным пальцем по стекающему молоку и пробует его на вкус. Вполне съедобно. Потом Серёга принимается судорожно размазывать его по стене, словно пытаясь перекрасить её в радующий душу цвет. Закончив всё это, он делает шаг назад и с гордостью победителя смотрит на результаты своих трудов, поворачивается к Паше и с обидой косится в его сторону, прикусив нижнюю губу и вытирая грязные руки о джинсы.

  - Извини, Серёга. Прости меня если смогёшь, бля буду, не хотел. Сам не знаю как всё это получилось. Как-то само собой вышло. Прости нас Леопольд! Ну, прости а?

  Серёга долго смотрит в глаза друга, пытаясь понять зачем он это сделал. В его понимании друг не должен был так поступить с другом. Но он извиняется за содеянное и просит у него прощения и Серёга не в силах отказать ему. Он снова начинает улыбаться. Глаза опять блестят весёлыми огоньками и в очередной раз были обнажены редкие и тупые, как у всех идиотов, зубы. Серёга приподнимает руку до плеч, которая ещё несколько минут назад успешно заменяла ему кисть и пренебрежительно откидывает её вниз, делая жест типа "ну и хрен с ним".

  Теперь улыбается Паша, заливаясь громким приятельским смехом:

  - Ну ладно тебе, приколол. Пойдём а, пойдём? У меня для тебя сюрприз. Вот как только
дойдём, так я тебе сразу его и покажу. Тебе понравится и ты будешь рад. А если ты будешь
рад, то и я буду рад от того что ты рад. Скажи ты рад, когда я рад?

  И они пошли. Паша снова похлопывает приятеля по плечу. Серёга вновь пропитан счастьем,
начинающимся ступнями ног и заканчивающееся кончиками ушей. Друзья снова идут в ногу, всё у них синхронно как в безотказном механизме. И снова их дыхание одно на двоих, и снова бьются в такт их молодые горячие сердца, и снова они готовы плечом к плечу встретить любую неприятность, и снова готовы делить пополам радости и невзгоды.

  Не успели котлы наполниться и на половину как друзья пришли на малину. Там, среди
многочисленных посевов овощных культур, находится небольшой домик. Паша очень гордится этим домиком, олицетворяющим собой память, вечную память об отце. Хотя его он никогда толком и не знал. В один прекрасный день отец покинул семью, просто взял и ушёл к другой женщине с зелёными глазами, оставив маленького несмышлёного Пашку на попечение и воспитание болезненной и кривоногой матери. Со слов матери он понял, что отец его настоящий козёл и бабник, который не считает нужным, за долг и честь, воспитывать своих отпрысков, а считает нужным только лишь оплодотворять баб, находясь в пьяном угаре, оставив тем самым ощутимый вклад в земном людском генофонде, плодя себе подобных и никому не нужных.

  Друзья прошли в хаус. Серёга осмотрел как всегда помещение из последних сил надеясь
найти хоть какое-то изменение, должное произойти за время его отсутствия, но, так ничего и не найдя сочувствовал сам себе, выдыхал воздух и садился на диван, положа руки на колени. Серёга всегда так делал, сидел и ждал чего-то. А Паша в это время носился как угорелый из комнаты в комнату, разговаривал сам с собой и искал то, что принёс с собой в прошлый раз, но забыл куда положил, и поэтому перекидывал во всех шкафах лежащие там шмотки с места на место или же просто разбрасывал их по полу.

  Их пребывание здесь давно уже было запланировано свыше неким нерушимым сводом правил. Всё было так, как бывает в мансардах, из двух колонок доносился Бах и каждый думал о своём, кто о шести миллиардах, а кто всего лишь о пяти рублях. Паша нашёл то, что забыл где оставил, а Серёга убирал руки с колен и натягивал улыбку, ибо сейчас начиналось самое интересное.

  А именно то, что Серёга брал в параше пустую пластиковую бутылку в 0,5 и отрезал у неё дно. Затем он доставал сигаретную фольгу, пристраивал её к горлышку и протыкивал в ней дырочки. К последнему моменту своих приготовлений он относился более трепетно и аккуратно, так как считал его самым ответственным делом.

  Паша в это время находил тазик или ведро, смотря что первей подвернётся под руку и
наполнял содержимое посудины водой. Всё было доведено до автоматизма. После всех
приготовлений, занимающих пол часа, он первый взрывал бутылку, наполняя лёгкие горьким и
непонятным запахом жжёной травы, раздирающим горло, будто множество рыболовных крючков,
одновременно терзающих нежную плоть изнутри своими маленькими хищными лапами, вцепившимися в неё. После взрыва Паша запрокидывал голову назад и, блаженно закатив шары, ждал прихода, не приходящего к нему никогда после первой тяпки. Ждал долго. Ждал до тех пор, насколько хватало сил организму держать в себе дурманящий газ накурки, пьянящий по-своему красиво, как ничто другое, затем медленно выпускал тоненькую едкую струйку изо рта вверх, словно вулкан проснувшийся от вечной спячки, отравляющую воздух. Иногда Серёга вдыхал в себя эту струйку, чтоб не переводить товар зря, но только не в этот раз. Довольный он сидел и как завороженный смотрел на Пашу, сидящего в полуметре от него с закрытыми глазами, уносимый в неведомые дали, туда, куда с небольшим опозданием последует за ним и он, за другом хоть на край света.

  Выкурив дурь до последнего они сидели на полу, отрекшись от мира и всего происходящего
вокруг и мечтали, каждый о своём, но непременно о чём-то общем и похожем, ведь они друзья.

  Паша был привыкший к подобному состоянию и находил его приятным. У Серёги же, в отличие от него, всё было наоборот и состояние это далеко от эйфории, совсем наоборот, ему плохо, но жить можно. Серёгино сердце то бешено колотилось, заставляя в темпе вальса прогонять кровь по артериям, отчего наружу проступали крупные капли пота, либо наоборот, почти не подавало признаков полувечного двигателя и стучало через раз, бросая тело его в неистовую дрожь и уходило из него последнее тепло. Виски пульсировали в голове с такой силой, будто пытались расколоть её на части. Пашин голос, кое-как доходивший до глубин сознания пробираясь через дебри, казался громче раза в три, был медленным и тягучим. И это ужасное эхо. Откуда только оно взялось? Серёга сидел с полуоткрытыми глазами, массировал руками свой мотор и жадно хватал ртом воздух, как рыба, оставленная внезапным отливом на берегу на верную гибель. Серёга задыхался. А Паша глумился над ним давясь от смеха. Серёге по барабану. Ему пл
охо, ему нечем дышать и его не хило плющит, будто переезжают огромной многотонной махиной, ездят настолько долго, что кости его становятся перемолотыми в песок.

  Действие шалы подходило к концу, который как мы знаем имеется у всего хорошего и как
дурная привычка всегда приходит нежданно негаданно. Друзей начало потихоньку отпускать.
Серёга даже порозовел - и щёки его налились румянцем, и дыхание восстановилось. Они убрали все принадлежности юного натуралиста подальше от глаз, чтоб окружающая их вокруг обстановка не была похожа на наркоманский притон и всем вдруг сразу же захотелось жрать. Жрать хотелось так сильно, что они готовы были съесть что угодно, хоть говна кусок, если со сгущёнкой, то попрёт, само пройдёт и проталкивать не придётся.

  Потом Паша достал из своих широких штанин... ну шо бы вы думали, а? Нет, не красную
советскую паспортину. Всего лишь навсего трубу и тут же вызвонил шлюху, чтоб развлечься
окончательно и оттянуться по полной, тем более что сейчас им было абсолютно плевать, кого и как иметь, хоть крокодила. Главное, чтоб отверстие было с подогревом!

  Всё шло как надо и деваха не заставила себя долго ждать, внезапно появившись в дверях, как по мановению волшебной палочки. Одета она была вызывающе и вела себя так же, что свойственно людям подобной профессии. Сняв у порога краснопёрые сапожищи с высоким голенищем она направилась к клиентам. Не зная с кого начать, хотя ей собственно было без разницы и она готова была даже на соитие втроём, лишь бы заплатили (срочно нужны были деньги, много денег, которые она пустит на лечение своей больной матери).

  Её чулки-сеточки, похожие на рыболовецкую снасть, неустанно пытались скрыть всю красоту женских ног. Высоко поднятая грудь мерно двигалась в такт дыханию, а белокурые кудри волос пружинили когда она ходила, а прекрасная окружность ягодиц притягивала к себе взгляд и напрашивалась таки на неприятности. Деваха встала посреди комнаты и замерла в напряжении, уставившись глазами цвета морской волны на Пашу, который спросил:

  - Как зовут красоту?

  - Виктория, - сказала девушка и улыбнулась.

  - Лет тебе сколько?

  - Двадцать, - тихо произнесла она.

  - Ох ёбта, большая то какая, уже драть пора!

  - Я знаю, поэтому и пришла. Кто первый. Или вы вдвоём?

  - Вместе не будем! Пойдём красавица.

После этого Паша аккуратно поклал свою руку на мягкое место и, подталкивая её к дверям,
закрылся в другой комнате, оставив Серёгу подумать одного, тем более что сейчас ему это не помешает.

  Серёга продолжал тупо сидеть и почёсывать свой затылок на манер полупьяного примата.
Взгляд его блуждал из угла в угол, с места на место и никак не мог остановиться на каком-либо предмете. Из комнаты тем временем доносились различные звуки - звонкий девичий смех, громкие стоны и отборнейшая ругань. Всё это перемешалось в неземную какофонию и по всему было ясно, что Паше сейчас хорошо. Но зачем тогда он оставил его здесь да ещё и закрыл дверь? Разве он не мечтает о том, чтоб и ему было бы так же хорошо? Эти два вопроса не покидали его голову и являли собой ту самую причину частого почёсывания затылка...

  Вскоре дверь открылась и оттуда вышел полураздетый Паша, в одних только джинсах и с
довольной рожей. Он присел возле Серёги, достал сигарету из лежащей на столе пачки и
затянулся, втягивая в себя аромат табака. Затем из комнаты вышла та девушка, тоже раздетая, но обёрнутая в одеяло и спросила: "Куда?". Паша указал рукой как жезлом и добавил: "Только побыстрее там давай!". Виктория проследовала по указанному ей пути и скрылась вскоре из виду.

  - Серёга, - вспомнил о друге Паша, - помнишь ты или нет, когда мы шли сюда я говорил тебе про сюрприз? Сейчас, когда Вика выйдет из душа, вы пойдёте с ней в ту комнату, а там ты сможешь сделать с ней всё то, что только сможешь захотеть, и тебе, дружище, будет так приятно, как ни разу до этого! Видишь, как мне сейчас хорошо. И тебе скоро будет так же. А пока не теряйся и вперёд, в атаку. Задвигай свой поршень до самого желудка.

  После этого Паша вновь удалился чтоб навести порядок и немного убраться: поправить
простыни, одеяла и всякое там такое в этом духе. Затем появилась мокрая и румяная Вика с
влажными спутанными волосами, которые она пыталась расчесать пальцами. На бёдра она накинула мокрое полотенце, прикрывающее собой половую щель. Грудь её была нага и приводила Серёгу в смущение красотой своих ровных форм и розовыми сосками, озорно торчащих немного вверх. Серёга упорно делал вид, что ничего не замечает и на всякий случай отвёл свои стыдливые глаза куда-то в сторону, в ответ на это Вика громко рассмеялась. Стервозно и приятно мыслям в голове. Внезапное появление Паши окончательно смутило его, а Паша, не расстающийся сейчас даже на мгновение со своей сигаретой, предложил ему проследовать за ней, на встречу всему новому и неизведанному, познавать премудрости любви и открывать тайны строения женского тела.

  Зайдя в комнату он сразу же уселся на свежезаправленную пашей постель и спрятал
скрещенные руки у себя между колен, перебирая от волнения пальцами. Вика закрыла дверь
изнутри, подошла к нему и прошлась по волосам рукой, как это делают обычно любящие матери своим малолетним сыновьям. Затем Вика ловким движением руки скинула со своей талии накинутое одеяло, оставшись пред ним абсолютно голой и было в этой божественной красоте что-то непонятно притягивающее к себе, вызывающее у мужчин дикую похоть и звериную страсть. Но Серёга не из таких мужчин, он не такой как все. Он вообще ещё не мужчина. Таких как он мало, но они есть. Живут себе где-то тихо и спокойно и не догадываются даже о существовании себе подобных. Серега сильно покраснел от бесстыдной девки.

  - Что, дар речи потерял? У-у ты мой маленький, - дразнила его Вика, вцепившись тонкими
девичьими пальчиками в красные Серёгины щёки, потрёпывая их словно какому-то малышу,
продолжая истерически смеяться, как дразнящая голодного до нежности кобеля сука.

  Серёга попытался улыбнуться ей в ответ, но у него вышло лишь жалкое и убогое подобие
улыбки, будто только что ему простили какую-то шалость. Он начал потеть и его бросило в
дрожь, потому как он не знал, что же хочет от него эта особа женской наружности, приставшая к нему как никто другой до этого. Вика не унималась:

  - Ну что ты такой зажатый? Расслабься и почувствуй себя мужчиной. И отдери меня как
следует, до беспамятства. Я же специально пришла, чтобы помочь тебе в этом, а ты? Дай-ка мне свою руку.

  Слова её были уже как у плаксивого ребёнка. Серёга попытался вырвать руку обратно, но
Вика крепко вцепилась в неё, как удав в кролика и сделать это было не так-то просто. Она
притянула его конечность к себе и принялась целовать и облизывать его сухие мужские и грубые пальцы, чтоб они стали более мягкие, нежные и гладкие. Она ловко орудовала губами и кончиком языка по его фалангам, ладони с упорством добиваясь их увлажнения. Серёга продолжал сидеть и непонимающе смотреть на происходящее вокруг. Его сердце даже забилось побыстрей, но не от удовольствия, а от страха, потому как ему казалось, что Вика сейчас будет его кусать, но убедившись в обратном почему-то не успокоился, теряя надежду на истинно благие намерения строптивой бестии. Вика стала странно дышать, тяжело и часто, тихо выдавливая из себя те непристойные звуки, которые Серёга любил подслушивать будучи ещё маленьким. Так же когда-то давно стонала его мать, так же запираясь от него в комнате с каждым разом новым мужчиной. От воспоминаний подобного толка Серёге стало интересно, чем же таким могла заниматься его мать, так рано укладывающая его спать. А Вика продолжала входить во вкус. Она нача
ла плавно опускать пропитанную Серёгину кисть от оральных выделений вниз. Нежно проведя по своей тонкой и изящной шее, она спустилась до груди и принялась поочерёдно массировать их аккуратными круговыми движениями, так же тяжело дыша и издавая тихие приятные вздохи, закрывая от удовольствия глаза. Серёга сидел тупо и молча, но расслабив напряжённую некогда руку и с нескрываемым любопытством наблюдал, как она красиво водит ей по упругим женским грудям. Затем он успел почувствовать как твердеют её кончики сосков, немного приподнимаясь вверх. Им овладело странное и непонятное желание, ни разу до этого им не испытанное. Желание это было для него новым и манило к себе неизвестностью.

  Опять поцеловав его конечность и немного увлажнив, Вика продолжила свой штурм. Она
положила его податливую теперь уже руку на свой немного мягкий животик, погладила его и
полезла дальше. Серёга затаил дыхание, наблюдая за действиями человека, устроенного не как он.

  Вика опустила его руку так низко, что Серёга почувствовал гадко выбритый женский лобок. Он был немного колючий, но не сильно, не так как это бывает у мужчин после утреннего бритья. Она стала водить его рукой вверх и вниз, вверх вниз, снова и снова. Затем, ухватив его средний палец, ввела его в свою промежность, раздвинув немного ноги в стороны так, чтобы не упасть, ведь находилась она в положении стоя на приподнятых ступнях и была вынуждена соблюдать равновесие. Слегка нагнувшись в сторону она положила свободную руку на его плечо и, двигая тазом в такт руки, точнее среднего пальца, продолжала получать удовольствие, умело орудуя своим телом и натирая набухший от притока крови клитор, блаженно и томно дыша, целуя мочку его, Серёги, уха. Серёга почувствовал лёгкое увлажнение между её ног, там где он начал водить пальцем помогая ей, двигая им так, как ей это было приятно и необходимо. Он догадался даже своим нетрезвым с самого детства умом, что водить надо мягко, словно перека
тывать по столу маленькую ягодку и в том месте, в каком она приступала дышать так горячо и часто. Увлажнение же это помогало его пальцам скользить, проникая вглубь её тела. Вика начала дрожать и дыхание её не было больше тихим, оно срывалось. Она громко кричала и уже не целовала его в ухо, а кусала как собака. Пик её наслаждений был уже рядом, где-то поблизости. Резко убрав оттуда руку она поднесла её к Серёгиным губам и провела по ним. Приятный и нисчем не сравнимый запах, исходивший от пальцев, затмил его и без того затуманенное сознание. На его губах осталась мокрота вагинальных выделений и он незаметно слизал их, пока Вика не видит.

  Вика быстро успокоилась от пережитого и спросила:

  - Ну как зайка, тебе понравилось?

Серёга продолжал молчать, сгорая от стыда и непристойности.

  - Скажи же мне хоть что-нибудь, только умоляю не молчи!

Серёга улыбнулся, глядя на неё бараньими глазами и произнеся непонятное мычание.

  Вика только сейчас поняла в чём дело и это повергло её в лёгкий шок.

  - Ты дурак, да? Дурак?

Серёга замотал головой из стороны в сторону, пытаясь опровергнуть её высказывание, но Вика только засмеялась:

  - Нет, ты дурак! Ха - ха. Ужас, девчонкам расскажу, они же не поверят, засмеют только, что
меня дурак имел.

  Серёга убрал улыбку с своего лица и по виду его можно было понять, что он в печали.

  - Да ладно тебе, я шучу. Дураки они ведь тоже нужны. Без них было бы скучно и не над кем было бы издеваться. Ложись давай, у тебя времени не так уж и много осталось.

  Она повалила Серёгу назад, опрокинув его на спину. Он лёг и распрямился, но не убрал руки с вставшего вдруг члена, чтоб не падать окончательно лицом в грязь от своей оплошности.

  Вика целовала его в губы, гладила по волосам и расстёгивала ему рубашку. Под ней оказалась грязная футболка не первой свежести. Вика задрала её вверх и обнажила Серёгину грудь, на которой уже то там, то здесь начинали пробиваться волосы, явный признак настоящего мужчины. Шерсть на ней росла местами и по немного,  впрочем так же, как у нас кладут асфальт. Вика продолжала медленно покрывать поцелуями и облизывать его торс, прошлась языком по кубикам пресса, по блядской дороге и добралась до ширинки джинсов. Расстегнув ремень она выпустила на волю его вздыбленный кверху фаллос и обхватила его своими маленькими тёплыми ручками и принялась душить удава, помогая себе ртом. Движения её головы были просты как рваный валенок. Иногда губы её по инерции высвобождались не на долго и слышен был звук, громкий и чмокающий. Тогда она обтирала губы рукой и принималась заглатывать дальше. Серёга постанывал от удовольствия. Он наслаждался издаваемыми звуками и ещё в те редкие моменты, когда
слегка приподнимал голову, чтоб посмотреть на Вику, на то как пружинят и подпрыгивают кудри её светлых волос от постоянного движения по оси "у". После этого Вика вскочила и оседлала его на
манер пьяной наездницы. Она положила руки Серёги на свою задницу, чтоб он хоть как-то помогал ей двигать тазом. Наш дебил был доволен от ощущения всей мягкости женской попки. Ему нравилось, как она трётся своей промежностью о его членище... как же ему хорошо сейчас.

  Их довольство друг другом продолжалось более часа. Этого времени Серёги хватило бы до
конца жизни и... в комнату неожиданно вошёл Паша и деловито так заявил:

  - О русский секс, бессмысленный и беспощадный. Вика, давай уже закругляйся, время вышло.

  Вика не успела догнать до сути происходящего и только помахала в ответ своими грудями,
продолжая восседать наездницей на Серёге, который был вогнан в стыд неожиданным появлением друга и сразу же убрал руки с её задницы и резко оттолкнув её от себя на свои изогнутые в коленях ноги так, что она как бы облокотилась на спинку стула. После этих слов Паша вышел, дав время на скорые сборы воркующей на крыльях любви парочке.

  Вика сделала вид, что ничего такого страшного не произошло, по крайней мере ничего
катастрофического или тем более смертельного и продолжила своё прерванное занятие. Серёга же явно был озадачен вставшей перед ним проблемой, да ко всему прочему и не хотелось опять ссориться с другом или чем-нибудь расстроить его.

  Минут через тцать снова появился Паша с озлобленным видом, не терпящим каких-либо
препирательств или противоречий с ним.

  - Ебать мои костыли и колотить их в сраку! Серёга я же тебе нормальным языком сказал, что
достаточно. Или ты не слышал. Для особо одарённых могу повторить.

  Паша разговаривал громко и уверенно, постоянно усиливая свою речь жестикуляцией, судорожно и импульсивно размахивая руками, движения которых были резки и быстры, словно их хозяина только что ужалил пчелиный рой.

  Красивым и грациозным шагом он подошёл к любовному ложу и нанёс сокрушительный удар по
челюсти девушки, со всей вложенной в него силой и мощью. От удара Вика повалилась на кровать, брызгая на неё кровью из своей рассечённой нижней губы, но продолжая сидеть на Серёгином поршне, словно мёртвое мясо, насаженное на шампур. Непонятливый и вечно не догоняющий Серёга снова попытался замычать, пытаясь тем самым выразить свой жалкий общественный протест. Но мычание его скорее походило на быка, ведомого на убой, либо быка-осеменителя у которого только что закончился рабочий день, а он только начал входить во вкус, но не как не походило на звук гордого собой самца. Вика лежала без движений, по прежнему насаженная как мясо, склонившись, а точнее опрокинувшись верхней частью своего тела на кровать, продолжая поливать белоснежную, но потную простынь сочащейся кровью. Серёга просто сидел и мола хлопал моргалом, глядя на происходящее, но никак не мог понять, почему и зачем? Что происходит с его другом и что заставило его опять поступить так неординарно? Паша в это время подошё
л к кровати, намотал на кулак волосы Вики и стащил на пол её живое, но бесчувственное тело, упавшее с шумом падающего мешка навоза, пнув напоследок в её живот ногой. Стащенное с члена Серёги тело заставило его двигаться некоторое время из стороны в сторону, медленно подрагивая и затухая,
словно останавливаемые невидимыми процессами в колебательном контуре, постепенно сходящие на нет.

  Таким же быстрым движением, какое было недавно у взбешённого Паши, Серёга натянул впопыхах на себя штаны и полез в защиту Вики с кулаками на Пашу, творящего беспредел на глазах у спящей фемиды. Но ничего толкового из этого не вышло. Паша, как опытный стратег, заранее просчитал такой ход и, увернувшись от нападения, нанёс следующий сокрушительный удар, пришедшийся на Серёгин фэйс, опрокинувший и заставивший его упасть рядом с Викой на пол, вниз головой. Серёга прикрыл лицо руками, прикрыл его от боли и от навернувшихся слёз обиды, безотчётно падающих на пол. Но Паша понял и всё это, потому что бил он всегда точно и всегда один раз, так как и этого раза вполне хватало, чтобы вырубить на хуй взрослого мужчину, успевшего понюхать жизни и не раз получивший по еблу. А что же говорить о Серёге, лежащим ничком. Именно поэтому Паша не стал его пинать, ведь он по прежнему его друг. Чтобы не случилось, то это всего лишь небольшая житейская драма, на которую не стоит обращать внимания
. Обычно Паша пинает только непристойную дрянь, не внушающую уважения, всякую гадость. А дрянь он всегда чувствовал всем своим пропитым нутром.

  Паша укусил себя за ноющие костяшки пальцев и тихо и спокойно произнёс:

  - Убери тут. Её одень. У тебя на всё про всё есть только полчаса. Надеюсь, что мне больше не придётся повторять.

  Паша снова вышел, неизвестно уже какой раз и громко хлопнул за собой дверью. Некоторое
время Серёга продолжал лежать на полу, возле Вики. Затем он привстал, сел на задницу и
положил свою заплаканную рожу на согнутые колени. Он сидел и плакал пуская и размазывая
сопли. Его трясло. Почему он такой? Почему не как все? Сколько ещё будет продолжаться
издевательство мира над ним и когда же всё закончится? Серёга бил сжатыми в кулак руками по полу, выказывая этим свой общественный протест. Он колотил в пол и тряс головой как бешеная обезьяна, не умеющая выразить словами всё то, что сейчас прикипело. Но никто его не слышит. Он певец внутри себя. Казалось даже, что сам Бог отвернулся от него. Дурак! Он даже и не догадывался о том, что этот самый Бог никогда в жизни не смотрел в его сторону, а только смеялся над ним, потому как Серёга был жалким и никчёмным существом, нашедшего приют и греющегося в лучах славы своего жестокого друга. Он был для него обузой, непомерным и тяжким грузом. Не всегда конечно, но именно сейчас, потому как он не подобие Божье, а его говно, которое он высрал а потом от нечего делать взял и слепил нашего Серёжку...

  Закончив душевные истязания он вспомнил о Пашином наказе и посмотрел на рядом лежащее
голое тело. Она пребывала в неестественной позе и именно поэтому была прекрасна. Даже
находясь без чувств Вика продолжала притягивать его взгляд к себе. Запёкшаяся на губах кровь, раскиданные по паркету волосы и одна грудь, придавленная телом, и другая, торчащая кверху - всё это перемешивалось и сливалось, накатываясь своими острыми краями и цепляясь за островки разума. Одно только ему не нравилось: одна нога была распрямлена и вытянута, другая же согнута и наклонена в сторону что был виден взлохмаченный гудок с отвисшим клитором. От вида женских гениталий в таком представлении Серёге стало противно. Аккуратным движением ноги он повернул вбок её голову так, чтоб лицо её больше не смотрело в её сторону и не насмехалось над ним. Серёга встал, глубоко вздохнул и снял с кровати окровавленную простынь. Пятно крови на ней было округлой формы, как впрочем такое же, как после дефлорации. Но мы то знаем откуда оно. Серёга покомкал её в руках и с злобой швырнул в угол, подальше от себя. Быстро и красиво заправил постель. Почему то он ненавидел её сейчас, этот предмет бы
та. Потом Серёга собрал в кучу все её разбросанные хаотично по комнате шмотки и сделал из них небольшую тряпочную гору, расположенную возле  их хозяйки, которой они принадлежали.

  Серёга подошёл к окну и посмотрел сквозь него. Была ночь и в его карманах удачно и удобно разместились его руки. А он стоял и думал почему-то о разбитой банке с молоком. Как она там, без него? Ему вспомнилось, как оно стекало по грязной кирпичной стене, вспомнилась та самая бабка, негодующая на свою собственную судьбу. "Дура!" - успел подумать он и отвернулся.

  Серёга отвернулся от окна не разжимая при этом спрятанные в карманах кулаки. Окружающая обстановка бесила его не только до не могу, но и до нельзя. Он подошёл к лежащей Вике и снова повернул её голову лицом вверх, но уже правда руками. Она по прежнему была желанна и притягивала к себе его мужское начало, начавшее только зарождаться и нельзя было отвести от неё взгляд куда-то в сторону. Серёга улыбнулся и провёл по её щекам тыльной стороной своей ладони. Она понравилась ему, очень сильно. А теперь вот лежит без движений, абсолютно голая, но по прежнему обаятельна. Он провёл языком по её губам и попробовал на вкус прилипающие к его основанию куски запёкшейся крови. Она была малость солёная, эта кровь и незаметно таяла во рту, оставляя неизгладимое вампирическое впечатление. Серёга лизнул ещё раз. Та же история.
Ему это начинает нравиться. Он лизал ей губы и целовал их в надежде, что она вдруг очнётся от своего сна как в сказке про спящую красавицу, обожаемую им когда-то, проснётся и обнимет его. Но всего этого не происходило. В конце концов Серёга начисто вылизал ей личико, вернув ему первозданную красоту, но вспухшая нижняя губа предвещала обратное. Серёга долго целовал её в грудь, прежде чем перевернул её на спину. Как же она грациозна сейчас, как прекрасно юное женское тело, как оно стройно и притягательно... Быстро и незаметно, боясь спалиться, Серёга чмокнул её в бритый лобок, стараясь как можно глубже, насколько ему позволяет только язык, проникать им между створками её расщелины. Вкус был приятный, но сильно отличался от крови, какой-то особенный.

  Найдя в лежащей рядом куче шмотья трусы-верёвку он принялся натягивать их на неё. Действия Серёги были корявые и неумелые, ведь ничего подобного он никогда раньше не делал. Трусы закручивались на стройных ножках и он вынужден был их постоянно раскручивать и лёгкая и тонкая ткань их приятна на ощупь. Нижнее бельё Вики было таким же прекрасным как она сама, за исключением только меньшей податливости. Намучившись истерично он всё же натянул их, даже неплохо, как тогда показалось. Проблема лишь в том, что Вике сейчас было немного не до этого, а если бы понимала, то непременно сказала, что тряпочный шнурок сзади сильно режет ей очко, но ей было до фонаря и дело её телячье, обоссался и стой. Грубые и неумелые мужские руки всё же натянули на неё всё то, что было. Лифон топорщился из блузки и смахивал на грудной геморрой, перекошенная юбка сидела криво. Серёга поправил ей волосы, уложил их вместе с ней на кровать и вышел к Паше, давно ждавшего явление Христа народу.

  - Смотри-ка, успел. Молодец! - поздравил он Серёгу, - пойдём теперь, а то поздно, да и дождь этот сука достал. Иди её возьми, понесёшь.

  Серёга пошёл обратно, не забыв вернуться с грузом 200 в руках. Паша же взял себе её сумку, лежащую у двери и здрасьте. Слышен звук замка с секретом.

  На улице было темно и моросил мелкий дождь. Они держали путь по той же дороге что и сюда, только обратно, и теперь их было трое. Паша всё время говорил что -то. Говорил себе и говорил. А Серёга нёс Вику и слушал. Слушал себе и слушал. Так незаметно они прошли обломок стены с разбрызганным по ней продуктом жизнедеятельности крупного рогатого скота.

  - Не тяжело, - ради приличия поинтересовался Паша.

Серёга только мотнул головой, пытаясь отогнать от себя назойливую муху.

  - Пойдём здесь, свернём немного, - отрезал Паша.

  Затем святая троица свернула в лес и долго плутала по нему, наверное для того, чтобы замести следы, пока наконец Паша, постоянно что-то высматривающий, не остановился и не сказал:

  - Вот здесь. Клади её под дерево. Здесь листьев много, так что она не замёрзнет до утра.

  Серёга аккуратно и бережно положил её на промёрзшую и мокрую землю-матушку. Паша кинул в неё сумкой, не забыв отблагодарить за все старания от щедрот своих.

  - Теперь пойдём, ничего с ней не станет! Или ты не рад меня видеть, братан?

  Серёга продолжал стоять, растерянно бегая глазами по мокрым деревьям и отгоняя от себя мошку. Затем он сгорнул в кучу влажные от дождя опавшие листья деревьев и соорудил из них некую среднерусскую возвышенность, чтоб было не так твёрдо и переложил её на эту конструкцию, успевшую просесть под грузом живого мяса. Серёга достал из кармана своя учуханный сопливый носовой платок (сопли бежали у него как у маленького ребёнка) и подложил ей под голову, наверное чтоб причёска не испортилась, и снова поцеловал в губы и пусть Паша видит, может хоть в нём совесть проснётся.

  Паша взбесился от таких мероприятий:

  - Да забей ты на эту шалаву! Кому она нужна? Никому! Херли тогда мучиться пошли, я замёрз.

Серёга решил не испытывать расшатанные за сегодня нервы друга...

  До города они шли молча, не обронив ни слова и не издав никакого мычания. Всё не сложилось, всё не так, а что делать? Раз на раз не приходится...

  И уже подходя только к Серёгиному подъезду Паша нарушил гробовую тишину:

  - Слушай Серёга, я наверное сегодня у тебя заночую, а то мне до дома ещё долго пилить.

Восприняв адресованное ему как должное Серёга кивком головы дал понять, что он, собственно, не против. Расположившись в комнате друзья стали готовиться ко сну. Вскоре они улеглись, кто где успел, и совсем не трудно догадаться, кому выпала честь спать на полу. Сначала они долго лежали в кромешной тьме, думая каждый о своём и непременно о чём-то общем, сближающем их...

  Серёга долго вглядывался сквозь темноту на знакомые узоры наклеенных на стены обоев. Это было его любимым занятием перед сном и он делал это вечность, целую вечность, насколько он себя помнил. В этом было то нечто, что притягивало и манило его к себе, то, непонятное для других, но знакомое и доступное только для него. Каждый раз, глядя на незамысловатые и причудливые формы листьев, веток деревьев и неведомых для него пород цветов, казалось ему, будто он сейчас не здесь, он вместе с ними, неизвестно где, на незнакомой планете, где он один, совсем один, и он рад, потому что больше здесь никого нет и никто не помешает ему любоваться рисованными на рифлёной бумаге красотами. Он ощущает каждое малейшее дуновение слабого в этих местах ветра, он сливается с деревьями и пытается, играясь, сопротивляться ему, что не всегда получается. Всеми прожилками
своего дерева-тела Серёга ощущает, как медленно но верно впитывает он влагу из недр земли. Он чувствует даже, как глубоко и сильно вросли в землю его ноги-корни, чтоб он стоял ровно и непоколебимо, олицетворяя собой монументальную победу живой плоти. Потом всегда ему кажется, что от тонких веток могучего дерева отделяется что-то маленькое. Это маленькое есть пчела и это несомненно есть Серёга, точнее одно из его многочисленных трансцендентных состояний, в которые он мастерски перевоплощается, незаметно для окружающей его природы, переходя из одного состояния в другое. Теперь Серёга-пчела, с громким монотонным жужжанием и неизменным курсом, заложенного в него природой на уровне инстинкта, садится на цветок и, аккуратно разворачивает его нежные лепестки своими мохнатыми лапками, то взлетая, то снова опускаясь на него. Затем сильным порывом
ветра его уносит прочь отсюда. Непременно, именно так всегда заканчивалось его короткое, но полное новых впечатлений и ощущений пребывание в иллюзорном, загробно-обойном потайном мире, скрытом от посторонних глаз несведущих в этом людей.

  После очередного попадания в реальность ему начинало казаться одно и то же, постоянно пугающее его. А именно то, что знакомые притуплённому от темноты взгляду узоры, начинали тихо растворяться друг в друге, сливаясь в ужасные образы человеческих лиц. Они разные, эти образы и ещё их несметное множество. Все они, плавно чередуясь и перетекая из одного состояния в другое, словно говорят ему, что ни он один способен обладать столь могущественным и волшебным даром, менять форму своего существования, олицетворяют собой страшные гримасы бьющихся в агонии людей, их страх, их жалость, их гнев, их злобу, их боль...

  Паша, глядящий всё это время в молочного цвета потолок, спрашивает у него:

  - Скажи мне, Серёга, о чём ты сейчас думаешь?

Серёга чуть дёргается от столь резкого и неожиданного к нему обращения. Слегка приподнявшись, на согнутых локтях, он немигающим взглядом смотрит в глаза другу, виновато улыбаясь при этом.

  - Я хочу поговорить с тобой, пожалуйста. Помнишь, как раньше мы делали это. Помнишь?

Серёга помнил. Он встал охотно со своего ложа и, в одних трусах, принялся искать в комнате то, что будет помогать им общаться между собой, а именно ручку с бумагой. Но бумагу он не смог найти, даже после того, как включил свет. Зато он нашёл старую и помятую газету, на которой, впрочем, можно было писать. Подложив под газету свою любимую книгу Булгакова "Мастер и Маргарита" Серёга сел на корточки, по-арабски. На коленях у него находилась газета и пальцами он нервно двигал, постоянно раскручивая и закручивая ручку. Стал ждать.

  - Ты напиши, напиши, я ведь первый спросил...

Серёга не знал с чего начать и ручка просто скользила по газете, оставляя за собой кривые и неровные линии, часто обрывающиеся. Он думал. Так он всегда думает. Вот и на этот раз. Серёга написал что-то, затем зачеркнул. Снова написал и, дрожащими от волнения руками передал газету Паше, не смотря даже на друга. Паша аккуратно принял листок, на котором детским ещё, не сформировавшимся почерком было написано: "день прошёл, спать надо".

  Паша понимающе посмотрел на друга и спросил:

  - Ты спать хочешь? Сильно?

В знак отрицания Серёга замотал головой.

  - Ты наверное думаешь, что я хочу? Нет, нисколько, я даже особо и не устал...
Серёга заулыбался и забрал обратно свою газету, которую перевернул и написал затем: "я боялся сегодня, страшно было когда тебя били".

Паша прочёл это и долго молчал, не зная что на это ответить.

  - Я, Серёга, тоже боялся, но за тебя больше... Они ведь не знали, какой ты, а только смеялись. В глаза смеялись, пидоры. Я на тебя тогда посмотрел. Мне жалко стало. Стоишь и смотришь на меня, а я... я... Ну ладно, в-общем. А ты тоже хорошо мне помог, я даже не ожидал, спасибо на этом.

  Серёга выхватил из его рук газету и написал: "мы ещё увидим их!", на что последовал ответ:

  - Не знаю, не особо хотелось бы. Да и хрен с ними!

Опять последовала тишина. Возможно оттого, что Паша был готов ответить на что угодно, но...

  Паша обескуражено смотрел на Серёгу, смотрел в его чистые и прозрачные глаза, наполненные добротой. Ему стало жалко его, так жалко, как жалела его мать когда-то и он заплакал. Навзрыд. Расклеился как слабая баба. Он сидел и плакал, а Серёга держал его за руку, пытаясь хоть как-то успокоить друга. Но от этого он ещё больше размяк и стал походить на мокрую курицу. Мокрую и тупую. Сам не зная отчего всё это сейчас с ним происходит и какова причина, но хотел он одного, а именно извиниться. Извиниться перед Серёгой за всё. И с чего бы вдруг? Да это и не важно. Просто он чувствовал некую нависшую над ним безысходность, безвыходность, сподвигшую на это. Сделать это
надо именно сейчас и прямо здесь, потому как больше не будет у него такой возможности...

  Паша слез с кровати и, брызгая соплями в разные стороны, расположился на полу рядом с Серёгой, не забыв обнять его. Серёга чувствовал, как трепещет судорожно его тело, будто через него пропускали некий электрический заряд, как бешено бьётся его горячее сердце и как не менее горячи и влажны его тонкие губы, сплошь покрывающие поцелуями его шею, щёки, уши. Серёга напуган и пытается отстранить от себя это тело со съёбнувшей пару минут назад крышей, но Паша крепко держит его за плечи и продолжает целовать. При этом он постоянно бормочет какие-то слова:

  - Серёга, ты настоящий друг. Прости, прости меня за то, что я не замечал этого раньше. Ты... ты самый лучший, слышишь... ты настоящий... Я всегда знал это... я знал это и упорно продолжал молчать. Мне нравилось наблюдать за тобой со стороны... прости за это... Я всегда интересовался такими, как ты... вы интересны... и не только мне... вы интересны людям... Ты, ты... не сможешь понять, но... Видел, как на тебя смотрят... все смотрят... все люди вокруг... Они восхищаются... и я вместе с ними тоже восхищаюсь... у нас же так принято... что... ну... только у нас могут относиться к калекам и юродивым... хорошо... вы не от мира сего... вы можете предугадывать будущее... вас ценят за это...

  Паша продолжал пороть чушь в подобном стиле, что повлияло на Серёгу, потому как он вообще сильно на него влиял, а тут вообще такое. Растроганный, он пытался тоже целовать его, чтоб хоть немного успокоить, но его поцелуи были детские, не ровные и не поставленные как надо, у него получалось лишь водить сухими губами по жёсткой щетине. Их непонятное поведение продлилось ещё некоторое время после чего они заснули. Обнявшись под одним одеялом. Точнее заснул только Паша, а Серёга не мог, у него не получалось. Он опять вглядывался в темноту, пытаясь что-то увидеть, знакомое и понятное. Но обои отвернулись от него. Они видели всё происходящее своими бумажными глазами и им стало стыдно. Их начала мучить бумажная совесть. Как они могли ошибиться в нём? Они ведь никогда не ошибаются - ни в ком и ни в чём, потому как в них есть память, память давно
ушедших предков, живших некогда и умерших, отдав всю память накопленную земле-матушке, которая подарила затем всё это деревьям, дав им силу и наделив их душой, тем самым деревьям и цветам, о существовании которых догадывался Серёга и так любивший кроны и листву их.

  Он встал. Встал и получше укрыл друга, чтоб тот не замёрз ночью. Серёга последовал на кухню. Подошёл к окну, но ничего не увидев там, медленно сполз, медленно опустился на колени схватившись руками за обжигающие рёбра батареи центрального отопления. Но тепло не проходило сквозь него. Его голова шла кругом. Что же теперь будет? Одному Богу известно. А есть ли он? Серёга не мог собрать и сплести все свои мысли воедино, в общую верёвку. Они разбегались от него, его мысли, лишь изредка посещали на мгновение и вновь убегали пытаясь догнать друг друга. Всё перемешалось в голове, всё что произошло сегодня и не только, а когда-то давно. Он думал и думал, а мысли были беспорядочны и хаотичны, как броуновское движение. Ему вспоминались горячие и страстные Пашины поцелуи, бабка с
молоком... и Вика, чей образ был наиболее ярок и светел. Она была рядом, была здесь так близко, что оставалось только протянуть слегка руку и почувствовать её нежное и мягкое тело, мёрзнувшее сейчас под дождём... Вика стояла перед ним такая же, как и там, обнажённая и красивая, сцепив замком руки на груди. Она ничего не говорила, не открывала даже рот, но только Серёга мог почувствовать как ей холодно сейчас. Она вся дрожит и волосы её мокрые от дождя и грязные от налипшей на них гниющей листвы. Серёга протянул руку к её бестелому фантому, но рука прошла сквозь него, только повредив этот туман отчего тот быстро растаял и разлетелся в пух и прах. Серёга с шумом уронил голову на пол
и понял, что любит её. Любит больше чем Пашу. Он будет любить их обоих. Будет любить вечно. Всегда. Он не знал и не догонял ещё, как всё это будет выглядеть, но считал вполне возможным и осуществимым. Так, строя планы на светлое будущее, он быстро уморился и заснул, прислонившись к батарее и согнув ноги в коленях, пребывая в позе новорожденного в утробе матери.

  Ночь выдалась тихой и спокойной как никогда. Человеческие тела, разместившиеся по разным комнтатам, тихо так и мирно себе дремали. Им снились сны, и нет в этом ничего удивительного. Всем снятся сны, только не все их помнят. Или нарочно пытаются не вспоминать. В будущем, когда человечество вступит в новую фазу своего развития, когда оно полностью отречётся от техногенного мира, когда на первом месте будет находиться сущность человека, его душа, его внутренний мир, тогда мы будем иметь возможность
многократно просматривать свои сны и даже хранить их, бережно заматывая в полотенце и прячя подальше от посторонних. Некоторые из них будут говорить нам о будущем, некоторые о прошлом, некоторые будут постоянно напоминать нам, что мы живём в настоящем времени, то есть в реальном мире а не в каком-нибудь виртуальном. Сны будут предвещать нас о приближающихся катастрофах, войнах, болезнях. И мы будем готовы к этому. Сны скажут нам и о многом приятном, что ждёт нас рано или поздно. И мы тоже будем готовы к этому. Мы подковаем себя и будем готовы к любому повороту. Мы будем наподобие лошадей, а сны представлять собой будут кузнеца. Такого деревенского кузнеца, который несмотря на то, что вечно пьян, отлично знает свою работу и с отличием выполняет её. Всё это будет. Но не скоро ещё. В будущем. А пока... довольствуемся тем, что есть. А пока им просто снятся сны, и если бы такая возможность уже существовала, то Паша уничтожил бы свой сон, т.к. в нём он во все щели имеет Серёгу. А С
ерёге снится Вика, они гуляют с ней вместе по парку и она не обращает внимания на то, что он дурак, она просто любит его. Им хорошо быть вместе. Вика заботится о нём, вытирает ему текущие с носа сопли, треплет за волосы и всё время что-то рассказывает, наверное о цветах, потому что она постоянно смотрит на них. Серёга, бегает по зелёному настилу и собирает для неё цветы. Вика бережно принимает из его рук этот дар природы и они садятся на траву. Серёга доволен, доволен тем что живёт. Он кладёт ей голову на колени и нежно гладит по спине. Вика постоянно вдыхает цветочный аромат вперемешку с собачьими и человеческими  испражнениями... Она от наслаждения закрывает глаза и летает, летает где-то там, в обоях, вместе с ним...

  Забрезжило утро, когда упавший с неба луч солнца, постучав в грязное и запотевшее от похоти окно, упал без шума и грохота на подоконник, а уже оттуда медленно и верно добрался до спящего Паши и, почувствовав присутствие чего-то постороннего, тот проснулся.

  Паша посмотрел на часы: "9:41". Засобирался. Ему хотелось поскорее убраться отсюда, пока Серёга спит ещё. Пришлось даже отказаться от своего любимого горячего кофе по утрам и лёгкого завтрака, потому как он обнаружил спящего на кухне, на голом полу возле батареи, Серёгу. Довольный вид его отталкивал, а умилённая и расслабленная поза просто посылала Пашу на хуй, и он, настроив дверной замок на захлапывание, удалился.

  Людей в это туманное утро на улице было мало, а те что были, смотрели на него не так как всегда. В их взглядах можно было прочесть ухмылку и издёвку. Люди смеялись ему в лицо и плевали в спину. Как он мог? Что будет дальше, как быть, что будет с их крепкой мужской дружбой, незаметно для них переросшей в нечто большее, в то, о чём не принято даже говорить, хотя оно есть и случиться это может с каждым. Никто не застрахован от крепких мужских отношений. Паша ненавидел себя за это. Единственное, что он сейчас осознал, пребывая в здравом уме и при памяти, что надо больше никогда не повторять этого. И не думать, и не вспоминать, и не давать повода в дальнейшем, а кто старое
помянет тому глаз вон. А Серёга всё равно ничего не понял и тем более не вспомнит о произошедшем потом. Так оно и будет... И снова на улице было прекрасно, как в прочем и вчера+   


декабрь 2005 - июнь 2006 гг.