p.s. Традиционная благодарность за редактуру – Берг уууу

p.p.s.  Жалуитесь что дахуя и ниасиливаите? Ну жрите кусками суки.

***

Весь мой привычный мир уничтожился, и самый лучший способ исправить ситуацию это зависнуть сейчас на пятом этаже, желательно держась за перила балкона, желательно со стороны улицы. Желательно также упереться ногами, чтоб не напрягать лишний раз руки, а голову лучше опустить вниз, чтоб страх высоты выбил из тебя другой страх.

Впрочем, за последние два дня это, наверное, лучшее, что случилось со мной. Внизу уже обратили внимание на повисшее за балконом тело, и возле лавочек начинает собираться толпа. Взрослые кричат, чтоб я залез обратно, дети кричат, чтоб я прыгал. Все эти крики как советы «бывшей» и «будущей». И при всем при этом я почти уверен, что советы детей это советы «будущей». Так будет лучше. Потому что другого выхода, в общем-то, уже нет. По крайней мере, я его не вижу. Те ребята, которые сейчас выбивают дверь в квартиру, наверняка затащат меня внутрь и о том, что будет дальше лучше не думать, поэтому нужно решать как можно скорее…

***
Очередная дешевка, только что разве со сраной боязнью проснуться в гробу. Она затащит тебя к себе в нору с протекающей крышей, и будет рассказывать весь вечер, как клаустрофобия изменила ее жизнь к лучшему. Ты дожидаешься, когда ее страх увязнет в хлюпанье и причмокиваниях и, наконец, говоришь одну единственную фразу:

- Я кончил.

Затем ты уходишь от нее, а она что-то кричит тебе в спину. Ты уже не слышишь этих слов, потому как льет сильный дождь, и потому что ты отошел от дома метров на пятьдесят, прежде чем она решилась на хоть какое-то откровение. Легче всего счесть это восклицание за прощальный гудок «Титаника». Всегда приятно осознавать, что был последним причалом чего-то по-настоящему красивого и больного. Но на деле же, как правило, все обстоит по-другому.

Я возвращаюсь в свою грязную прокуренную конуру всегда с одной и той же мыслью, что надо что-то менять, но покуда идешь, эта мысль начисто выветривается. Ты замечаешь вызывающие взгляды выстроенных в ряд шлюх и машешь этим бабочкам рукой, машешь небрежно, быстро, не поворачиваясь: только так можно сойти за своего, того, кто полностью понимает всю их убогую жизнь. Этот пир во время чумы, обнищав, докатился и до нас, просто из дворцов он переместился на наши улицы, к опарышам, выгрызающих с мостовых тухлую человеческую плоть. Мы вляпались в эту огромную, чуждую нам жизнь по полной программе. Мы уже не обращаем внимания на многие мелочи, которые могли бы взорвать мозг не одной сотне домохозяек. Мы редко протягиваем руку помощи, но не стоит из-за этого принимать нас за циников: просто мы не пинаем на дорогах пакеты, под которыми лежат камни.

Утром обязательный душ, затем натянуть все те же грязные шмотки, провисевшие всю ночь на балконе чтоб не провонять еще больше. Кто-то заросший возле плиты готовит себе завтрак, приветливо скалится тебе, будто вы с ним старые добрые друзья. Какое-то время ты пытаешься вспомнить кто это, но вскоре оставляешь эту затею и просто занимаешься своими делами. Со временем перестаешь обращать внимание на всех этих дальнобойщиков, проституток, гулящих студентов, расхаживающих по твоей квартире как у себя дома. Все финансовые вопросы ведет мой друг, начинающий наркоман, закидывающийся исключительно самодельными препаратами. Впрочем, наркоманом в привычном понимании этого слова его назвать сложно, он скорее исследователь, вот только цель этих исследований пока еще неясна даже ему самому. Как говорит он сам, цель должна прийти со временем, как только он найдет тот препарат, под которым можно будет ответить на все существующие и несуществующие вопросы. Конечно по мне так это скорее как оправдание собственной слабости, а может быть и просто принятие того факта, что наша жизнь давно как потеряла всякий смысл и теперь все наши движения происходят словно по инерции. Испытывая какой-нибудь новый препарат, он надевает белый больничный халат и в таком виде расхаживает по квартире. Я зову его Ватсон. Мне нет надобности проверять его на честность. Я не спрашиваю его, сколько мы заработали в этом месяце, а он не спрашивает меня, на что я буду тратить деньги. Мы знакомы уже давно и можем позволить себе не общаться неделями. Мы успели засрать друг другу мозги так, что теперь просто наслаждаемся молчанием. Это наше право.

Я сижу за столом и молча ем яичницу с ветчиной. Рядом сидит этот патлатый и пытается завести со мной разговор, но у меня нет никакого желания разговаривать. Очень хорошо чувствуется, что ему хочется рассказать о многом, выложить свои мысли, которые кажутся ему гениальными. На его настойчивые попытки зацепится за интересную мне тему, я отвечаю односложно, делая вид, что полностью поглощен своими мыслями. Через некоторое время на кухню входит Ватсон.

- На завтра у нас запланирован праздник, - говорит он, - надеюсь, ты не забыл, что должен на нем присутствовать?

«Какого хуя я должен помнить то, что меня не касается?»

- Это что-то поважнее тех поминок студента, который потом почему-то сам на них завалился? – спрашиваю я.

- Да, черт возьми! Твоё день рождение.

Иногда такие откровения заставляют усомниться в реальности происходящего. Ты думаешь, что такие вещи как день собственного рождения забыть никак невозможно, но на деле же оказывается все не так.

- Я приду, - говорю я, ставлю тарелку в раковину и ухожу из дома.

***

Пара сдвинутых столов, застеленных клеенкой, которая топорщится ступенькой на стыке. «Я» сижу на одном торце, «она» на другом. Напрямик до «нее» метра три, и если лезть по столу, то придется обогнуть пару бутылок дешевого вина, четыре бутылки водки, тарелку с помидорами и кое-как нарезанной колбасой, но мешает не это - «ее» обнимает довольно крепкий паренек. Я его знаю - знаю таких пареньков - мудаковатых селян, вся жизнь которых - тащить в нору все, что подвернется под руку, чтобы было "не хуже других". Живет он конечно с мамой, и набивают нору они вместе. Это похоже на строительство гигантской винтовой лестницы - снизу несут кирпичи, чтобы достраивать ступеньки сверху. Уложив наверху кирпич, ты тут же бежишь за следующим. Винтовая лестница - не самый короткий путь, но ты так обязан. За тебя уже подумали. Ты никогда не узнаешь, что твоей винтовой лестницей будут восторгаться другие, те, что назовут ее муравейником. И до неба далеко, как и вначале.

Я стою рядом и спрашиваю: - «Какого черта вы делаете?». «Мы просто строим эту чертову башню, с этой чертовой лестницей» - отвечают они. «Удачи ребята» - говорю я, - «только не мусорьте здесь, и, пожалуйста, не выдумывайте новых слов, это приводит к потопу, а я подзабыл, как строить ковчеги».

Почему она сиди напротив меня? Это что, мой подарок? Тогда какого хуя этот пидарас прикасается к нему своей ебаной рукой? И вообще, кто все эти люди?
- Пусть теперь именинник скажет тост!
- Да, да! Пусть скажет!

Что это за ебланы? Откуда они здесь и для чего? Впрочем, почему бы и нет. Говорю:

- За мой подарок.

Никто конечно не понимает о каком подарке идет речь, но все согласно выпивают: непьющие девочки вино, остальные водку.

Мы стоим на балконе. В руках рюмки. Я смотрю на него с ненавистью, скрывающейся за натянутой улыбкой.
- Че как оно? - говорю я.
- Да ни че так, нормально вроде, - улыбается он.
- Как идет строительство башни? Не мусорите?  – тоном вечного весельчака сообщил я и как бы дружески ударил этого идиота кулаком в плечо.
- Какая башня? Ты о чем? – удивился идиот.
- Ладно забудь, - говорю ему я, - главное – я знаю кто ты на самом деле.
Идиот непонимающе захлопал ресницами.
- У нас повсюду свои агенты, - произнес я, - поэтому осторожней на поворотах, - выпил, похлопал его по плечу и вернулся за стол. Дальнейшие часа два он сидел молча. На его лице читалось тяжкое раздумье. Вклиниваясь в жизнь таких людей, меньше всего стоит думать о морали. В этот вечер я готов был раздавить эту мразь как таракана, у меня на это даже было маленькое оправдание: я не приглашал этого мудака на СВОЙ! ДЕНЬ! РОЖДЕНИЯ!

Когда все закончилось, ко мне подошел Ватсон.

- Запал на нее?
- Да.

***

Ищут выпавшую мозаику из картины прошлого - человека, того, с кем можно было бы посидеть за бутылкой и вспоминать, вспоминать, вспоминать… Когда смотришь эту передачу, где люди встречаются после долгой разлуки, льют слезы, думаешь о тех, кто на эту программу уж точно никогда не попадет. Ты режешь колбасу и вдруг замечаешь на своем рукаве маленькое пятнышко крови.

«Без вести пропавшим считается лицо, исчезнувшее внезапно, без видимых к тому причин, местонахождение и судьба которого остается неизвестной. Поиск пропавших граждан прекращается за сроком давности только по истечении 15 лет со дня объявления человека в розыск».
    
«Органы и (или) ткани человека не могут быть предметом купли-продажи. Купля-продажа органов и (или) тканей человека влечет уголовную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации».

Так называемый сезон начинается осенью, поэтому, скорее всего, когда этот «человек» войдет в ваш дом, за окном будет идти дождь или просто будет пасмурно. Скорее всего, «он» будет одет в однобортный пиджак в тонкую белую полоску и в черные брюки. «Человек» этот будет хорошо выбрит, от «него» будет  приятно пахнуть и голос «его» будет спокойным и уверенным. Этому голосу Вам захочется доверить все свои секреты – я знаю, я его тоже когда-то слышал. Этот «человек» скажет, что знает о Вашей проблеме, что готов на самом деле помочь и что самое главное у «него» есть для этого все средства, но для начала «он» хотел бы выслушать вас, вашу историю. Затем, как вы отговоритесь, «он» предложит Вам ознакомиться с цифрами статистик, покажет различные вырезки из американских и европейских газет, поведает вам о несовершенстве действующих законов и издалека очень туманно начнет рассказывать, что как бы есть некоторая возможность спасти вашу жизнь, но стоит она не мало, но зато без всяких очередей и со сто процентной гарантией. Отчаявшийся человек готов пойти на многое. Даже на убийство.

Если есть покупатель, то должен быть и товар. Вот этим мы собственно и занимаемся: поиском и доставкой товара. Ну и иногда, если кто-то из наших заболел, то подменяем его (их) на утилизации. Никакого кремирования. Мякоть свиньям, кости на жернова в порошок, порошок в поле. Охраняемее фермерское хозяйство. Даже не пытайтесь проникнуть на территорию.

Для кого-то «дилатационная кардиомиопатия» это просто что-то медицинское, для кого-то это же что-то медицинское - приговор. Наше общество устроено так, что каждый интересуется только своей жизнью. Для нас иногда становится откровением, например то, что сосед по лестничной клетке, вроде порядочный семьянин, с виду приличный молодой человек (хоть до сих пор и работает в так называемых правоохранительных органах) уходя из дома, заклеивал жене рот скотчем, пристегивал ее наручниками к батарее и избивал так, что она теряла сознание. А однажды, когда она его вконец «заебала», вывез за город, избил и выбросил в поле.

Все в этом мире невероятно испорчено. Хуже всего то, что ты и сам варишься в этом дерьме. На тебя смотрят как на своего извращенцы, психопаты, наркоманы и просто уличное отребье. Ты один из них, но вся их жизнь как огромный контейнер с мусором. Нужно только успевать увозить мусор на помойку, чтоб он не перекинулся на весь город. Чистота залог здоровья, здоровья общества. Здоровое общество способно само определять, что ему есть, а чего есть не стоит. Бред…

Весь фокус сделки заключается в том, что вы платите деньги за убийство, о котором как бы никто не должен узнать. Весь фокус в том, что вы заключаете сделку негласно. Весь фокус этого негласного контракта в том, что разорвать его вы просто не можете.

Половина шестого вечера. Патлатый сидит в зале и смотрит телевизор. Ватсон сидит рядом с патлатым и что-то записывает в блокнот. Я смотрю на грязные волосы нашего гостя, на его выгоревший балахон и не могу избавиться от ощущения, что я его уже где-то видел. Кивком указываю Ватсону, чтоб пошел за мной. Он прячет блокнот в карман и идет на кухню.

- Знаешь, - говорю я, - мне кажется, что я его уже где-то видел.
- Ты об этом? – указывает он на стенку, за которой сидит наш гость.
- Да.
- Быть такого не может, -  говорит друг, - мы его везли с самого Екатеринбурга.
- Ну, бывают же совпадения, - несмело возражаю я, - Просто вспомнить не могу, а так сто процентов уже где-то видел.
- Да ты гонишь, эти ваще все на одно лицо. Длинные волосы, балахоны эти идиотские. Ты пройдись вечером до фонтана, там, таких как он, знаешь сколько будет.
Некоторое время мы молчим, думая о том, что я могу все же оказаться прав и тогда…
- Может и так, - говорю я и добавляю, - и все-таки я его где-то видел.

Оставшийся вечер проходит в напряженном молчании. Два дня. Осталось еще два дня.
***

Не хочу стоять в рядах армии уебков, которые считают себя жертвами обстоятельств. То, что когда-то случилось со мной, действительно было делом случая, но разве я жертва? Проблема в том, что одного желания не состоять в том, в чем уже давно состоишь не достаточно. Ватсон бегает в своем халате уже минут пятнадцать, а я все еще не услышал от него ни одного слова. Это неправильно. Обычно в таком состоянии ему хочется поговорить. Наконец он уходит из комнаты и через минуту появляется снова. Он тычет мне в лицо ладонь, на которой лежит что-то маленькое и черное.
- Жри тварь! – кричит он.
- Что это?
- Жри быстрее!
Мой друг, ты никогда не был таким настырным.
- Что это за гавно? – спрашиваю я уже настойчивее.
- Сухое индющачье гавно.
Ну все. Кажется он ебнулся. Или просто прихавал новых колес, а это у них такой оказался эффект.
- Ты что забыл, что на индюшачье гавно у меня аллергия?
Только так, только так. Не надо пытаться убедить спятившего в том, что он спятил.

Ватсон посмотрел на меня с таким видом, будто кто-то нажал на стоп-кран в его мозгу.
- Это серьезно?
- Серьезнее не бывает.
- Почему ты не говорил об этом раньше?
Ну это какой-то пиздец. Что за сопли.
- Не хотел тебя расстраивать.

Ватсон садиться в кресло и нервно стучит костяшками пальцев по подлокотнику. Сегодня ночью из хаты исчез патлатый, ничего не сказав, ни оставив записки. Если мы за сегодня не найдем патлатого, то это наверняка обернется неприятностями.