Я живу в "бабьем царстве", с мамой и сестрой, причем мама — медсестра в больнице, а сестра — эстетка-поэтесса. Одна питается духовной пищей, а другая — остатками с больничной кухни. А я хочу денег, славы, любви — и побольше!
Моя семья меня не понимает и осуждает. Мол, чтобы чего-то добиться, надо упорно трудиться. Наивные! Я-то знаю, что квартиры и машины покупаются с одной сделки, а не с зарплаты. Короче, когда мне в газете попалось объявление, что ресторану нужны девушки на высокооплачиваемую работу (не интим!), я позвонила. Собеседование по телефону было недолгим. Я рассказала, что студентка пятого курса художественного института, что брюнетка с красивой фигурой, что работать могу только по вечерам, и меня попросили прийти для личной беседы.
Симпатичная стильная женщина средних лет весьма критично меня оглядела, потом улыбнулась и сказала:
— У нас довольно специфическая работа. Один из залов ресторана — японский. Мы хотим перенять все их традиции, и потому сейчас нам нужна "женщина-тарелка".
— ???
— На стол стелют скатерть, затем укладывают обнаженную девушку, ее тело закрывают зеленью, а сверху кладут суши, сашими, темаки. Иными словами, ее сервируют, как красивое блюдо. И гости угощаются прямо с тела. Но вы не волнуйтесь, у нас очень солидное заведение — никакого интима, никаких извращений.
— Вы знаете, пожалуй, я не готова, — сказала я растерянно.
— Не спешите отказываться, — мягко произнесла женщина. — Отказаться вы всегда успеете. Попробуйте один раз. Мы платим сто долларов за вечер плюс чаевые клиентов.
Сто долларов за пару часов! Была — не была! Я согласилась.
— Вот и хорошо, — улыбнулась женщина. — Приходите завтра на дебют.
Своим домашним я ничего не сказала. Меньше знают — лучше спят. Я выросла в благополучной семье. Это в последние годы родители разбежались, а всегда, сколько себя помню, мой отец занимал пост на крупном предприятии, и я привыкла быть девочкой из приличной семьи. И вот теперь придется зарабатывать телом. "В конце концов побуду пару часов как бы натурщицей", — решила я и поехала на работу.
Коллектив встретил меня доброжелательно. Меня помыли, причесали, загримировали под гейшу, одели в кимоно и проводили в маленький уютный зал. Мягкий теплый свет, картины с иероглифами на стенах, посреди комнаты — низкий стол и вокруг подушечки.
— Раздевайтесь и ложитесь на стол, — велела работница кухни. — Я сейчас позову шеф-повара.
— А может, не надо?
— Надо, Федя, надо! — весело рассмеялась женщина.
Я скинула кимоно и в чем мать родила улеглась на белоснежную накрахмаленную скатерть. Мне почему-то стало очень холодно, и я — то ли от холода, то ли от страха — стала отбивать чечетку зубами.
Через несколько минут пришел молодой парень в белом халате. Я лежала распластанная на столе и чувствовала себя, как курица перед разделкой.
Парень мило улыбнулся: "Так, девушка, не волнуйтесь, расслабьтесь и..."
— И получайте удовольствие. — Я не дала ему договорить.
— Не комплексуй, все будет хорошо, — успокоил меня молодой человек.
Это были те самые слова, которые я хотела услышать. Дрожь сразу прекратилась, и я стала с любопытством наблюдать, как вокруг суетятся люди в белых халатах, сервируя меня, словно блюдо. Сначала меня обложили зелеными листьями, а потом на эти листья стали аккуратно выкладывать японские деликатесы. Я лежала не шевелясь и боялась лишний раз вздохнуть, чтобы ничего не соскользнуло. Минут через двадцать я превратилась в настоящую поляну. Чего там только не было! И все это великолепие возлежало на мне в ожидании клиентов.
— Кушать подано! — сказал кому-то молодой парень, который только что "одел" меня закусью, и вошла приемная комиссия.
На меня никто не обращал внимания. Я была всего лишь фоном. Комиссия внимательно осмотрела сервировку и, довольная, покинула комнату. Я осталась одна. Про меня будто забыли. Тело начало затекать. Мне казалось, еще мгновение — и судорога сведет руки и ноги. У меня было навязчивое желание вскочить, скинуть с себя всю эту японскую жратву и убежать. Но перед глазами маячила бумажка в сто долларов, и я продолжала покорно лежать. Я замерзла и уже практически не чувствовала своего тела, оно задеревенело и стало чужим.
Когда я совсем отчаялась, за дверью послышались оживленные голоса, и вошла группа людей. Это были иностранцы, скорее всего итальянцы. Они щебетали по-своему, то и дело бросая на меня любопытные взгляды. Я готова была провалиться сквозь стол.
А потом началось самое интересное: они начали есть! С меня. Сначала они ели блюда, расположенные на груди. Причем съедали их вместе с зеленью. По мере того как мое тело оголялось, разговоры становились тише, а саке наливалось чаще. Гости все время как бы ненароком касались тела. Ненавязчиво, как будто случайно. У меня было чувство, что когда они, наконец, доедят всю закуску, то "на горячее" примутся за меня.
Но до "горячего" не дошло. Одному из них позвонили на мобильник, и вся компания торопливо засобиралась и ушла. На прощание они поулыбались мне и оставили двадцать долларов на столе. Я лежала, не в силах поверить, что все закончилось. Через несколько минут пришла работница из кухни, сняла с меня остатки закуски, помогла подняться и проводила в душ.
— После душа зайдешь в бухгалтерию, — сказала она на прощание.
— С дебютом тебя, — протягивая конверт, произнесла та самая женщина, что проводила собеседование.
— Спасибо.
— У нас есть заказ на субботу. Ждем тебя к шести, — лаконично закончила она беседу.
Выйдя на улицу, я судорожно вдохнула ночной воздух. Итак, я это сделала. Продала себя.
Мне было не по себе, но конверт с хрустящей банкнотой сглаживал впечатление. Я решила помечтать, что смогу позволить себе за эти деньги, и вдруг поняла, что ничего. Тряпка, купленная за такую дорогую цену, казалась мне золотой. Косметика тоже сразу меркла, как только я вспоминала свое унижение. И постепенно стодолларовая купюра превращалась в простую бумажку. Мне ничего за нее не хотелось.
Дома пахло жареной картошкой. От запаха еды меня стало мутить.
— Алена, ты ужинать будешь? — спросила сестра Оля.
— Нет, — коротко ответила я и ушла в свою комнату.
Когда наступила злосчастная суббота, передо мной с утра встала дилемма: быть или не быть? Идти или не идти в ресторан? Коммерческий рассудок говорил: иди, два часа позора — и стольник у тебя в кармане. Чувство собственного достоинства кричало: зачем тебе этот стольник, если ты себя там теряешь? В конце концов они пришли к компромиссу: это в последний раз.
В этот раз все прошло быстрее. И мойка, и макияж, и сервировка. Не успели меня накрыть, как подвалили заказчики. На этот раз попалась компания новых русских. И я поняла, в чем загадка и прелесть славянской души. Эти в первую очередь стали решать, как меня накормить и напоить. Им не елось, пока дама голодная. Короче, они придумали поить меня из трубочки, встать-то я не могла.
Удивительное чувство: когда ты лежишь, то стоящие вокруг тебя мужчины кажутся просто великанами. А ты, словно карлик, смотришь снизу вверх, как они пьют и едят.
После нескольких глотков водки жизнь стала веселее, и я уже вовсю хохотала вместе с гостями. А они, выпив, тоже осмелели и с аппетитом уплетали японские кушанья. Причем сначала они, как порядочные, пытались это делать палочками, а потом палочки побросали и стали помогать себе руками. Мне тоже кое-что перепадало. Они были свои, и с ними было весело и совсем не страшно. Не представляю, что на меня нашло, но когда еда была съедена, я сбросила с себя остатки и станцевала им на столе танец живота. Наверное, сыграла свою роль водка из трубочки. Гости были очень довольны и оставили мне сто долларов. "Кажется, на меня посыпался долларовый дождь"! — подумала я. Коммерческий рассудок все же одержал победу, и чувству достоинства пришлось ретироваться.
— Сегодня будут очень важные клиенты, постарайся быть на высоте, — сказала начальница через неделю.
— Что значит на высоте? Столик повыше поставим? — Я засмеялась.
Работники кухни очень старались с сервировкой, но все почему-то не ладилось. То салат соскользнул и упал на пол, то я случайно дернула ногой и повредила рыбу. Почему-то было очень неудобно лежать. Я пыталась себя успокоить, но нехорошее предчувствие не покидало меня.
Я лежала "накрытая" уже полчаса, но никто не приходил. Я замерзла, меня стала бить дрожь. Закрыв глаза, я попыталась расслабиться и не заметила, когда в комнату вошел посетитель. Почувствовав на себе взгляд, я вздрогнула. Он стоял чуть поодаль и смотрел на меня. Этот взгляд не предвещал ничего хорошего.
Я вдруг отчетливо поняла, насколько я беззащитна. Голая, заставленная какой-то жратвой, лежу на этом столе одна-одинешенька. То ли женщина, то ли тарелка.
Клиент медленно подошел, взял палочки и не спеша стал оголять меня. Он просто брал суши с груди и перекладывал мне на живот. Он ничего не ел, казалось, что еда даже вызывает у него брезгливость. Я тоже вызывала у него не самые приятные чувства. Но что я могла сделать? Только молча наблюдать, как он перекладывает еду "на тарелке".
Темные, узкие, как щелочки, глаза смотрели на меня с какой-то неприкрытой ненавистью. Тонкие губы скривились в усмешке. На вид ему было лет сорок. Хороший костюм, белоснежная рубашка, на шее золотая цепь, на толстом, как сосиска, пальце — золотая печатка. Странное несоответствие: узкое худое лицо и квадратный торс. Как художник знаю, что так не бывает. Как будто это чужая голова пришита к чужому туловищу.
Когда вся еда была сброшена на живот, он деревянными палочками, словно щипцами, больно ущипнул меня за грудь. Я вскрикнула. Тогда он взял суши рукой и засунул мне в рот как кляп. При этом его взгляд был такой устрашающий, что я онемела. Все это он делал молча. Негромко звучала мелодичная японская музыка. Мужчина ходил вокруг стола, и мне казалось, что он собирается меня убить. Было так страшно, что я не могла пошевелиться.
Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошла администратор.
— У вас все в порядке?
— Да, спасибо, можете идти, — как ни в чем не бывало произнес мужчина.
Это был мой единственный шанс на спасение, и я его не упустила. Быстро вскочив, я бросилась к двери. Еда, складированная на моем животе, разлетелась в разные стороны, испачкав и костюм заказчика, и одежду администратора. Не обращая внимания на посетителей ресторана, я бросилась на кухню, где висела моя одежда. Одевшись быстрее, чем солдат-срочник, я бросилась к выходу, но столкнулась с администратором.
— Зайдите ко мне, пожалуйста. — Она мягко взяла меня за руку.
— Он маньяк, он чуть меня не убил! — Я вдруг начала рыдать.
— Не волнуйся, он бы тебе ничего не сделал. У нас есть камера наблюдения, и как только мы заподозрили неладное, сразу пришли тебе на помощь. — Она подала мне стакан воды и конверт. — Здесь двести долларов. За моральный ущерб. — Она улыбнулась.
У них, значит, камера наблюдения есть. Они, значит, кино смотрят. Я для них просто героиня реалити-шоу. Одноразовая тарелочка.
В ресторан я больше не вернулась. В институте началась преддипломная практика, и я засела за работу. Я рисовала людей в виде столов, а на столах женщин в виде тарелок, а мужчин в виде вилок и ножей.
Моя дипломная работа была признана лучшей.
А потом мою картину купили на за двести долларов. И это были совсем другие двести долларов.