"Небольшой отряд "гитлеровских оккупантов", как их ненавистно именовал голос Левитана в радиоприёмниках, заняв почти без боя деревню Верхние Дубы, рассредоточено бродил по избам с целью реализовать свои сексуальные фантазии. Единственное сопротивление, оказанное при входе, было со стороны изрядно подвыпившего тракториста, который, матерясь, ехал по пастбищу, не разбирая дороги. На уничтожение условного противника (тракторист навряд ли тогда принимал мелькающие перед глазами пятна за враждебные) потребовались три короткие автоматные очереди и одна пехотная граната.

Захватчики порой недоумевали, когда, вышибая дверь ногой и по трое вламываясь в избы, заместо ответной агрессии получали приглашение к столу от красномордых пошатывающихся мужиков, которые с полузакрытыми глазами хлопали их по-дружески по плечу, указывая на стол с бутылками самогона, и спрашивали на вражеском языке "а вы чё ещё блять за ёбаные клоуны?" Вскоре был отдан приказ не тратить на "противников" боекомплект, так как реальной угрозы мужское население не представляло. Таким образом, обойдя все двадцать с небольшим домов, собственно и являющиеся в целом деревней Верхние Дубы, отряд успешно справился с поставленной задачей занять населённый пункт.

Пить с мужиками было строго запрещено. На пополнение пищевых запасов и поднятие боевого духа посредством долгожданной ёбли было отдано три часа. Михелю Гейнцу было не до плотских утех. Он ещё два дня назад, принимая под командование отряд, почуял неладное. Что-то не нравилось ему в этих идиотских улыбчивых рожах солдат, в их групповых песнопениях под губную гармошку ("Aufviederzehen mein lieber Freund" целый день вертелось у него в голове и мешало жить), да и само задание было каким-то подозрительным.

Помимо захвата населенного пункта в приказе значилось "опросить местных аборигенов, что они слышали о "Фронте Алмазной Мандалы", в целях чего в отряде имелся переводчик, туберкулёзное создание лет тридцати с на редкость противным голосом. Когда он говорил, то по интонации казалось, что ехидно издевается над собеседником. О "Фронте Алмазной Мандалы" Гейнц не слышал ничего и поэтому осведомился у солдат. В результате получил лишь набор несуразных слухов, домыслов и откровенных баек, объединённых общей темой якобы существования какого-то партизанского отряда под таким тёмным названием.

В Верхних Дубах переводчику, после того, как он спрашивал о "Фронте Алмазной Мандалы", местные аборигены несколько раз били по лицу. Несколько раз отвечали, что "манда сейчас в стайках управляется", но чаще всего просто начинали замысловато ругаться. В итоге никаких сведений так и не было получено, что опять-таки нервировало Гейнца, и он, куря добытый у местных, самосад, сидел у подоконника в пустой избе покойного тракториста Грихи (по крайней мере такая надпись - "Гриха" - была нацарапана чем-то острым у него на столе). В окошко было видно, как двое солдат тычут автоматами в полнотелую сиськастую девчину, приказывая ей пойти с ними в избу, а та кокетливо отмахивается от них скрипящим ведром.

Горестные размышления Гейнца о несуразности мироздания прерывались стуком в дверь.
- Ja-ja, - Михель затушил о подоконник самокрутку, сплюнул на пол и повернулся к двери. На пороге стоял переводчик и ещё двое из отряда, посланных пол часа назад проверить окрестности деревни с прилегающими полями. В руках у переводчика была какая-то тоненькая брошюрка и увесистая книга.

- Was ist das? (Что это за хрень?)
- Das ist ein Unsinn ingerdein. (Это действительно хрень какая-то)
- Где вы это нашли? (здесь и далее диалоги и тексты переведены на русский язык)

Переводчик выдержал неуверенную паузу, словно подбирая нужные слова.
- Вы только не подумайте, что я сочиняю, да и ребята не дадут соврать, но
это лежало на поляне, которая сразу за леском слева от дороги.
- Ну а что тут такого аномального-то? И что за книги вообще? - Михель протянул руку к вошедшим.
- Аномально вот что. Таких книг и брошюр на поляне просто немеренно, я даже не берусь приблизительно сказать сколько. При чём они не просто лежат, а как-то странно лежат. Примерно в метре друг от друга, и получаются такие ряды и столбики, как на шахматной доске. В общем, мы насчитали в ряду 80 книг, а столбики даже считать не стали. Их гораздо больше, да и вообще, подобрав эти экземпляры, поспешили немедленно доложить.

Михель недовольно поморщился, глядя на переводчика:
- Какие ряды? Какие столбики? Чего вы несёте-то? Дай говорю сюда.
Переводчик, опомнившись и увидев протянутую руку, поспешил вручить книги.
- В общем, там такая колонна получается. Внизу лежат вот эти огромадные, а сверху вот эта тоненькая. По всей поляне.
- Читали? - Михель наугад открыл тонкую и прочёл слово "ЧЕЛОВЕЧИЩЕ".
- Тонкую я прочитал по дороге сюда. Ничего не понял. На бред похоже. А ту наверное неделю без перерыва надо читать. Здоровенная.
- Пока свободны. Если что позову.

Все трое, отдав честь, развернулись и вышли, аккуратно прикрыв за собой сбитую из кривых досок дверь. Михель устало выдохнул, положил толстую книгу на стол и открыл маленькую, глянув на название "Проснись, Витёк! Всё это гон". В уголке значилась небольшая надпись, от которой в сердце у Михеля кольнуло: "Фронт Алмазной Мандалы".

"Что наша жызнь - игра", - Михель сначала принял "Liben" за опечатку, но последующий текст не оставлял сомнения в намеренной стилизации, идея однако которой была непонятна. - "Искать в этом какой-то смысл - занятие неблагодарное и грубо говоря, праздность, однако поиск такового тоже в свою очередь есть один из вариантов этой игры.

Мысль человечья, закреплённая в тексте претендует на строго определённый смысл. Так в предложении "Наркота - это бред, скажи ей нет" мы видим строгое, агитационное высказывание, и даже больше - само авторское мировоззрение. Однако никто не мешает переделать это в "Наркота - это да. И нехуй с ней пиздеть". Мы, таким образом, поиграли с текстом, лишив его первоначальной окаменелости и как бы вдохнув в него жызнь.

Но как можно поиграть с текстом например страниц на десять, или хуже того на три тома? Очень просто. Точно так же, как играют в карты, правдо из этой игры возьмём только процесс тасования колоды. Для примера вспомним что-нибудь из классики. "Война и Мир" - самое то. Итак, один из вариантов: берём и меняем в пизду имена всех героев. В ворде это делаеца просто - говоришь "найти" например "Пьер" и "заменить" на допустим "Наташа Ростова". Точно так же со всеми остальными персонажами.

В результате в повествовании автоматически актуализируеца ряд тем, даже близко не затронутых автором. Поясню на примере с "Войной и Миром".

1. Если заменить "Пьер" на "княжна Мэри", то создасца уссательский женский образ. Особо будут ценны её военные похождения и ряд высказываний касаемо судеб людей и России.

2. Тема гомосексуализма появица при замене "Наташа Ростова" на "Деникин". От диалогов и переживаний Деникина можно будет просто ебануца, и весь роман вы будете мысленно охуевать "Вот пидарюга, так пидарюга!".

3. "Андрея" меняем на "Наполеона" и завидуем тому, как в салонах он стойко выносит залупы в свой адрес, а порой и сам себя возьмёт и так на хуях оттаскает, что сразу понимаешь, какой незаурядной личностью являлся он в своё время.

Это собственно первый способ, который по сравнению со вторым - так, безобидное развлечение на сон грядущий. Второй способ даёт возможность ощутить, что такое нирвана, и задумаца, нужна ли она вам вообще.

Способ похож на первый, но с небольшой поправкой. Создаём список всех персонажей и заменяем везде в случайном порядке, не привязывая одно и то же имя к кому-либо конкретно. То есть в одном и том же предложении может выйти, что только что это был Пьер, и вдруг стал Анной Павловной Шерер, а в следующем абзаце он/она/оно уже вообще Курагин.

Таким образом, создасца впечатление, что весь роман написан об одном неком ЧЕЛОВЕЧИЩЕ, который имеет дохуища имён, с ним дохуя чего приключалось, и он настолько целокупен, что например служит у самого себя в полку и женится всегда исключительно на себе самом же. Несколько раз он будет умирать, но эти смерти станут условными, и вскоре вы к ним привыкните. Разговаривать он будет тоже исключительно сам с собой, что однако совсем не станет в ущерб и придаст особый смысл диалогам. Уверяю, вы будете ловить каждое его слово и охуевать над глубиной мыслей.

По началу чтение может показаться утомительным, однако страницы с третьей вас, что называется, торкнет. Это переживание - первый шаг на пути к просветлению, вы приближаетесь к состоянию будды и пониманию единой сущности мира. Так же будут, как следствие, неминуемы метаморфозы в окружающей действительности, причиной чему служит очищенное от мирской суеты сознание и парящее ощущение свободы.

Фтыкайтесь!"

Через пол часа чтения толстой книги Михель действительно пережил обещанное "торкнет", и даже нервно и нетерпеливо прикурил очередную самокрутку. Еще через пол часа он уже не откликался на стук в двери, послав стучащихся ко всем чертям. Когда он пришел в себя и отложил книгу, то оказалось, что его зовут Вера, он учится на пятёрки в школе, на дворе 2002-й год и война уже давно проиграна.

- Верка, ёб тебя сука! - донеслось с улицы. Вера подошла к открытому окну.

- Да щас я, - буркнула Вера. - Проснусь и пойдём.

* * *

Витя Пономаренко проснулся в холодном поту. "Блять! Ну и сон йопти! Надош было так укурица. Не спиздел Макс, охуенная трава". Он сел на диван и, глянув на входящего в комнату Терминатора, понял, что всё еще спит.

* * *

Когда Витя проснулся окончательно, то, ущипнув себя за щеку, убедился, что на сей раз не сон. Рядом с ним лежал автомат и фуражка, на которые он недоуменно глянул, и какая-то щемящая душу мысль начала приближаться к мозгу. "Изба… Верхние Дубы… "Фронт Алмазной Мандалы"… Война… "Воина и Мир…"

За окном слышалось какое-то непонятное движение, и вскоре кто-то крикнул: "Переводчик, ёб тебя сука! Хватит дрыхнуть!" Дверь открылась, и на порог вошел Михель.

- А, не спишь уже? Давай подымайся. В Малиновке оставляем человек десять на всякий случай, и через пол часа выдвигаемся в Верхние Дубы. К утру надо быть там.