И повернулся же у меня язык ей пообещать быть безгранично откровенным, кристально честным. Абсолютно, хотя бы, сегодня.
– А ты делаешь… это… ну это? – улыбается, смотрит исподнизу, вроде, ждёт, что скажу «нет», вроде, ждёт и искренность.
– Ммм? – изображаю я непонимание.
– Ну, это… ну… – бросает секундный взгляд на ширинку моих брюк, проводит тонким указательным пальцем по бедру от сгиба колена.
– Ну, да – все ж делают это, Оль.
– А зачем? У тебя ведь есть я.
– Я делаю это, например, когда у тебя… ну… эти дни… красные.
C Олей знаком я почти три месяца, и пока не позволяю себе при ней произносить такие слова, как «месячные», «вздрочнуть», «передёрнуть», не позволяю себе пердеть в её присутствии и удаляться в туалет, предупредив, что отхожу «посрать». Возможно, пора уже перейти на этот новый этап, возможно, мы уже достаточно взрослые для такого шага, и, в конце концов, темп наших отношений должен происходить несколько быстрее. Возможно. Тем более, у нас всё серьёзно как бы: носим кулоны с половинами сердец каждый на своей шее, – я сделал Оле такой подарок спустя месяц после нашего знакомства. В перспективе – свадьба, но до этого стоит пожить неделю-две вместе – привыкнуть друг к другу…
Тем временем разговор показался миновавшимся. На экране монитора вновь замельтешили кадры — один за другим. Один парень приставил пистолет к другому. Первый парень — Роберт Де Ниро. Глухой выстрел — второй парень неестественно падает.
Я — фанат старого классического кино, того самого настоящего, того самого искреннего. Когда нам с Олей нечего делать — мы смотрим кино у меня дома. Когда нет денег для того, чтобы куда-нибудь выбраться, посетить какие-либо места, требующие некоторое их количество — мы смотрим кино у меня дома. Все кинотеатры города забиты свежеотснятой залупой. А мы просто ложимся на мою кровать и смотрим старое кино — где герои картины чуточку нелепы, где изображающие их актёры не успели ещё умереть или состариться.
Не проходит и двух минут, как Олины пальцы тянутся к кнопке клавиатуры – и лицо Де Ниро застывает в кривой неповторимой гримасе. Мы часто так, нажимая кнопку «пауза», прерываем героев кино на полуслове, корчим их лица в перерывах на чай, кофе, туалет, разговоры.
– И кого ты представляешь, когда делаешь… это? – говорит.
– Ну, тебя, – я хочу казаться невозмутимым.
– И?
– Что – «и»?
– Может, кого-либо ещё?
– Может. Есть ещё – Женя. Ты не знаешь её. До тебя это было.
– Так, давай ты забудешь, что было до меня, и ответишь мне на вопрос?
– Ну, я не могу тебе взять – да перечислить их всех.
– Их всех? Перечислить? Пе-ре-чис-лить? – переводит дыхание, наполняет лёгкие воздухом. – И сколько их было? – продолжает. Предвкушая этот вопрос, я сходу выдаю:
– Не знаю, не помню.
– Назови имена тех, кого знаю я.
– Надя…
Поначалу лишь мысль о сексе с Надей рождало в моей голове недоумение – она была младше меня на пять лет и только заканчивала школу. Потом недоумение сменилось любопытством, а любопытство превратилось в интерес. Помню, Надя мне приснилась — мы трахались в общественной столовой, гремя кастрюлями и черпаками. В тот же день я «передёрнул» днём в туалете. И на следующий день тоже. Симпатичное лицо с выразительными глазами и пышными губами, как две спелые вишни, объёмная грудь, фигура стройная, более ли менее, – словом, нет причин, чтобы и сейчас, случайно вспомнив о ней, не вздрочнуть… не вздрочнуть в ванной, вылавливая затем комочки спермы в воде, на кровати перед сном, вытирая член и руку о край одеяла.
– …Лиза, Оля Смехова, Алеся…
– Алеся или Олеся?
– А.
– Продолжай.
– Алеся, Инна, Маша…
– Мда…
– …Катя Бойко, Лера…
– А ведь я ещё и не знаю девочек, с которыми ты учишься…
– …Таня Ларина. Аня Русаковская, Аня Мелкая, Ира…
– Я знаю только одну Иру.
– Я тоже, вроде.
– Она? Ну почему она?
– Она фотографии выложила. Однажды.
– Тебя завело это… уеб… это ущербство?
– Ну, блин…
Нахмурилась, щёки надула. Придвигаюсь, целую мочку её уха – отстраняется. Кадры на экране вновь начали сменяться – один другим. Нежно прикасаюсь к пальцам Олиных рук — убирает руки прочь. Роберт Де Ниро убивает тем временем ещё одного парня. Шепчу Оле на ухо: не сердись, —  отворачивается.
– А сразу нескольких? Представлял?
– Бывало.
– Бывало, – вторит уже с долей равнодушия в голосе Оля. Она отходчивая. Или на меня сложно долго злиться.  – Ладно, чёрт с тобой, хочешь дрочить – дрочи, – говорит, – Но только не смей представлять меня вместе с этой конченой Ирой в своих фантазиях. И больше никаких «дней откровений», «дней правды» или прочей подобной херни.
– Да, конечно, – соглашаюсь я.
– И сделай чаю. Мой уже остыл.
– Хорошо, – я поднимаю кружки со стола.
– Без сахара, – сердито напоминает.
– Я помню, милая, – говорю я, переступая порог – прочь из комнаты.
– Люблю тебя, – кричит, провожая меня, Оля. Я ступаю ногой на холодную плитку кухонного пола голыми ступнями.
– И я тебя, милая, – отвечаю ей, но она, наверное, уже не слышит.
Вот он — новый этап отношений. Наступил.