Давным-давно, когда юн был свод небесный, здесь высадили Лес. 
Среди ныне обретающихся в его окрестностях людей вряд ли отыщется человек, в должной мере осведомлённый об истории Леса. Сфотографируются иной раз на его фоне стайки туристов или придёт молодёжь, пошумит и уйдёт, оставив после себя кучку пепла да склянки. Сомнительно, чтобы они имели представление о том, каким был этот Лес до их рождения, до того, как появились на свет их родители и родители их родителей. Между тем, это сейчас Лес звенит жизнью на все голоса, а в отдалённом прошлом он был полной противоположностью себе нынешнему. Несменяемый полумрак и практически ненарушимое безмолвие. Первое оттого, что деревья в то время вырастали столь могучими и ветвистыми, что солнечный свет застревал где-то в вышине и до земли не доставал; а второе вполне логично вытекало из первого. Нет света – нет жизни, нет жизни – нет и звуков, её сопровождающих. 

Человеческое невежество, которое, как известно, наделяет тишину и умиротворение скрытыми пороками, и здесь дало о себе знать. Возникли первые побаски о том, что в Лесу творится какая-то чертовщина. Позднее, когда людской слух стал улавливать нечто, похожее на треск разламываемого дерева, полночные мнимости обрели размер и рельефность. Говорили, будто бы по земле там бродят громадные чудища, а вдоль стволов пресмыкаются богопротивные твари. Эти и множество прочих небылиц многие годы накладывались одна за одной на коллективное бессознательное, и последующие поколения уже не воспринимали Лес иначе как место, где нечистый нашёл лазейку из подземного царства в мир божий. 

Вдоль Леса, разделяя его на две полосы, течёт Река. Кромки берегов её приобрели гнойный, желтовато-коричневый оттенок. Русло этой Реки нешироко, в самой полноводной своей части оно не превышает полусотни метров. Глубина вод пугает. У местных существует легенда о том, у Реки вовсе нет дна, и тихими лунными ночами народы, населяющие две противоположные оконечности Леса, замечают в небе странное сияние, источником которого как будто бы была Река, сами сполохи воспринимались людьми как отсветы глубочайшего ада. 
Отпугивает и тяжёлый запах серы. Чуть только поднимется ветерок, подует с Реки в том или ином направлении, и люди, побросав все дела и вообще позабыв обо всём на свете, разбегаются по домам и закрывают окна. Перепуганные, они ждут штиля, однако подспудно всякий раз готовятся к худшему. 
Эти воды безжизненны. Здесь не водится рыба, не квакают лягушки, не растут кувшинки и не перебирает своими ножками по водной глади водомерка. 
Никто не помнит, когда возникла Река, что послужило тому причиной, откуда и куда она течёт и почему её воды так мерзко пахнут. 

Народы, населяющие территории справа и слева от границ Леса, прозывались соответственно “правыми” и “левыми”. Они жили взаимной нелюбовью, ею же подпитывались и видели в ней смысл своего существования. Так было не всегда. 
Но прошли время, когда два разъединённых нынче народа прекрасно уживались на одной территории, вели совместное хозяйство. Смешанные браки считались не только делом естественным, но и служили символом тесной дружбы народов. 
Конечно же, подобное взаимопроникновение и взаимообогащение двух культур, которое вылилось и в материальное богатство, не могло не вызывать обильного слюноотделения у народов менее развитых. Спорадические набеги дикарей в то время не приближали их к цели и всякий раз десятки коней возвращались в стойла без всадников. Победители ликовали и закатывали пиры, побеждённые скалились и мотали обиду на ус. 

Сущая мелочь послужила отправной точкой к разладу единства. Народы отгородились один от другого. Довольно скоро память о тех временах, об эпохе братства, была опорочена в их исторических хрониках, а затем и вовсе оказалась вычеркнута из них. 

Правые стремились к новизне, ценили свободу и уважительно относились к собеседнику. Улыбка не сходила с их лиц. Политическая верхушка правых состояла из народных избранников и оправдывала оказанное ей доверие; ни разу не было принято закона, ущемлявшего интересы обывателей. Они развивали науку, особенное значение отводилось всему, что, так или иначе, связано с приёмом и передачей информации. На улицах городов царили тишина и покой. Двери были открыты в любое время дня и ночи. Правые не знали что такое зависть и ненависть, потому что каждый из них мыслил себя цельной личностью. 

Левые тяготели к традиционному укладу жизни. Ко всему новому они относились предвзято, с нескрываемым подозрением, старое же, якобы прошедшее проверку временем, прославлялось ими как благо. Левые, за вычетом немногочисленной элиты, были нищи, неграмотны, бескультурны и агрессивны. Вожди-кровопийцы обладали в глазах народа непререкаемым авторитетом: им поклонялись, их речей ожидали с трепетом, а слушали со слезами, их указы беспрекословно исполнялись. Меж тем, вожди эти не относились к представителям зажиточных семейств, они всего лишь знали и умели чуть больше, нежели простой человек. 

Несмотря на то, что правые и левые во многом являлись антиподами, имелось и кое-что, свойственное обоим народам – отношение к “потусторонним”. В общественной мысли как у тех, так и у других истинное знание отступило в тень перед фольклором. Про соседей придумывались небылицы, им приписывались немыслимые изъяны души и тела, взаимно перевирались нравственные ориентиры, высмеивался образ жизни. 
Сочинители правых действовали в этом плане тонко, изящно и с юмором, их противники руководствовались примитивной тактикой атаки в лоб. 
Ввиду того, что прямое общение между народами давно было прервано, люди оказались лишены возможности проверить, чего на самом деле стоят эти игры разума. Откровенно говоря, они и сами в массе своей не испытывали нужды в правде, а немногочисленные смельчаки из тех, кто мог бы сподобиться на такую проверку, шли против течения на свой страх и риск. Никто не хотел помогать им в их нелёгком деле, и не нашлось никого, кто мог бы выслушать их по возвращении. В конечном счёте, болезненные фантазии приняли объективный характер и люди, изолированные друг от друга, вынужденно в них уверовали. 
Затем принялись запугивать страшилками о зловредных соседях с той стороны Леса своих детей, когда те ещё помещались поперёк кроватки. Взрослые, вышивая собственные жизни по канве преданий, заблуждений и невытравленных мракобесий, словно бы походя определяли участь своим детям. 
Их историографы отобразили данную эпоху в своих хрониках под названием “периода наивысшей неуязвимости для врага”. Под эвфемизмом “враг” понятно кто имелся в виду. 

Примерно в это же время к границам их владений снова подступили варвары, и для них неуязвимость противника, разбитого напополам, не была неоспоримой истиной. 
И правые и левые не устояли против дикарства, нечеловеческой злости и разнузданности. В ужасе от осознания собственной незащищённости они оставили свои дома и обратились в бегство. Преследуемые топотом копыт и гиканьем всадников, они удирали, не разбирая направления. Когда шум погони утих и светлое время суток сменилось густыми сумерками, беглецы опомнились: они уже в Лесу. 
В том самом страшном Лесу, образ которого с детства по капле просачивался в мозги. Замешательство длилось недолго. Ноги сами понесли их в обратную сторону. Они увидели, как солнечные лучи вспороли темень, как в узких светящихся туннелях заиграли пылинки. А затем движущиеся в задних рядах увидели, как те, кто бежал впереди, поднялись в воздух, нанизанные на вражьи дреколья. 
Варвары в благости своей позволили живым похоронить мертвецов. Потом вновь ощетинились древками копий. Тем самым они, не умея сказать, недвусмысленно намекали: “отныне и навсегда ваши народы должны уйти жить в Лес”. И народы пошли, унося в руках куски дерева, с которых ещё капала кровь их товарищей, а в сердцах – руины времён. Изначально, будучи крепки задним умом, они ясно представляли себе, чем могут заняться с Лесу. Раз уж так сложились обстоятельства, они перебьют здешнюю нечисть, окрепнут и спустя месяц, самое большое – два, сметут с лица земли пащенков цивилизации, изъясняющихся на лае. 

Шла вторая неделя их блужданий по Лесу, а данное ими обещание уже представлялось невыполнимым. Ведь, как оказалось, человеку здесь нечем поживиться. В качестве воды эти несчастные использовали мутные дождевые потоки, впрочем, и к этому прибегали довольно редко, так что ощущение жажды было непреходящим. С пищей дела обстояли ничуть ни лучше. Однажды на общем собрании левые условились разбиться на группы по два-три человека и углубиться в чащу в поисках еды. Продвигаться вперёд следовало так, чтобы каждая группа всё время оставалась в поле зрения двух соседних с нею групп, и ни в коем случае не забираться слишком далеко. В установленный срок все должны вернуться во временный лагерь. Сын одного из лидеров высказался в том духе, что либо он пойдёт один, либо останется охранять пустые кастрюли, и, чтобы не навлечь позора на семью и не подмочить собственную репутацию, отец согласился. Довольно скоро люди, шедшие в двадцати шагах от него, потеряли юношу из вида. Назад он не вернулся. Отец вместе с несколькими крепкими мужчинами отправился по его следу и обнаружил парня: тот сидел, привалившись спиной к дереву, руки его были черны, лицо чумазо, а рот набит землёй. 
Помимо описанных выше физических неудобств борьба за собственное существование причиняла также немалый психический урон. Всякий раз, когда ночью в глуши что-то начинало хрустеть, скрипеть или трещать или, того хуже, – падало дерево, людей немедленно выдёргивало из сладких объятий Морфея, они содрогались всем телом; сон уходил, словно его и не было. Голод, жажда, многочисленные болезни и расстроенные нервы не только поубавили в них воинственного энтузиазма, но и методично выкашивали их ряды. 

Они шли и шли дальше. Над их головами солнце сменялось луной, одно время года приходило на смену другому, а они этого не замечали. Они продолжали свой путь. 

Пройдёт ещё много времени и однажды жалкая горстка людей, обессилевших, в порченой одежде, изъясняющихся между собой на истой тарабарщине (в которой, впрочем, ещё угадывались нотки высокого слога правых), выйдет из дремучих зарослей на крутой обрыв. Поначалу им будет казаться, будто они смотрятся в гигантское зеркало, ибо на противоположном уступе они увидят столь же истощённых и смертельно уставших людей. Это были левые, не более десятка человек. Никаких внешних изъянов, ни следов от проказы, никаких противоестественных наклонностей – лишь опустившиеся плечи, сгорбленные спины да неуверенная шаркающая поступь. Оба народа, как и много-много лет назад, казались мало отличимыми друг от друга. Одинаковые лица, одинаковые глаза и одинаковые души, в которых отразилось одно на всех проникновение в суть вещей: они пребывали в обмане, их жизни бездарно растрачены. Нет в этом лесу ни чудовищ, что прогуливались по его земле, ни богопротивных тварей, обитающих в дуплах. Нет здесь и реки, и никогда не было: балка, разделяющая людей сейчас, имела искусственное происхождение. Запах нечистот распространял сам лес, деревья, распадающиеся в труху и преющие. Сияние, мистическая природа которого послужила сюжетом для стольких легенд, но которое воочию не довелось увидеть не только тем, кого разделяла глубокая расселина, но и их далёким предкам, также оказалось выдуманным. Для пущего страху. Мол, даже не вздумай сходить к Тем, они с самим дьяволом водятся. Что всё вышеперечисленное – только ложь и ничего больше, стало понятно лишь теперь, когда от смерти их отделяло два мгновения. Одно – на то, чтобы осознать, что уже ничто в мире их не трогает, и второе – чтобы свыкнуться с этой мыслью. 

Когда они испустили дух, опять пришли варвары. Орудуя отломленными ветками, дикари подталкивали бездыханные тела к краю обрыва и сбрасывали на дно. 

Их истлевшие кости и разложившееся мясо послужат прекрасным удобрением, и земля даст обильные всходы. Буйство зелёного оживит экосистему Лесу. Здесь появятся насекомые, грызуны и хищники. На месте старых, сгнивших деревьев вырастут новые, в их кронах птицы совьют гнёзда. 
Словом, уже ничто не будет напоминать о трагедии некогда великой цивилизации.

Tweet