Атака была страшная. Чертовы америкосы лезли на русские траншеи, как некогда взбесившийся, прогретый шнапсом фашист – их косили-молотили что спелые хлеба, а им допизды! Это здорово походило на атаку психов, то есть психическую атаку.
Таким маневром, хитрожопые янки тихой сапой подкрались на бросок гранаты, и вот-вот закидают ручными бомбами наши траншеи – ворвутся. Ситуация критическая – нужен огонь на передний край, почти что на себя…

– Завтра бой, товарищи! Бешеный враг рвется прорвать фронт, наша задача не позволить этого! Вся эта компьюторная графика, жуткие рожи, обезьяньи ужимки, рассчитаны на слабых духом. А у нас за спиной Союзмультфильм, а не хуй собачачий! – сказал накануне бойцам политрук Пятачок, с говорящим прозвищем «пол литрук».
«Не пропустим гадов, дорогой наш комиссар…» – с теплотой вспомнил Буратино одутловатое от усталости лицо комиссара, с заплывшими от недосыпу глазками.
Буратино затянулся напоследок – втоптал окурок в траву и оглядел расчет своей сорокопятки – Пьеро наводящий, глупый Арлекин подносящий, Артемон заряжающий, Мальвина для порядку – бояться. Позицию заняли на фланге, в маленькой рощице – скрытная такая позиция.
Он хотел что-то сказать верным товарищам, но тут завыли мины, застрекотали пулеметы, прошивая патронами полдень. Из наших траншей донеслось воодушевленное: «Пиздеец…а-а-а…!» – началось! Вот оно! Какой мать его подъем!

Испуг ушел. Хищно закусив кончик носка- колпачка с духом родимой ступни папы Карло, Буратино искал в подзорную трубу цель и отрывисто командовал: «Паа пидарасам, чтобы им пусто было, осколочным зааряжаай! Беглый огонь! Самый беглый! Прицельнаа пли! Ну и хули ждемс?!» – и театрально дергал веревочку,

«Бух!» – весело подпрыгнула пушка. Мальвина захлопала в ладоши и ресницы. «А-а! Все тут сдохнем..!» – доносилось несгибаемое из наших траншей – там решили стоять насмерть.
Пушчонку засекли с первого же залпа и не кошерно накрыли миной. Роща содрогнулась страшным разрывом, – все две березы осыпалась листвой и черными поперечными полосками.
Буратине дали охуенного пинка – теряя бумажные одежды, он взмыл над рощей, успев отметить промах – пушку следовало скрыть за деревьями, а не выдвигать на опушку. «Пушка-опушка…Вредоносная рифма…» – нащупал он тактическую ошибку.
Рифма стала фатальной – Пьеро наконец лишился хлопотных рукавов и очутился в безрукавке, от слова «венера милосская» – руки оторвало. Голова неунывающего Арлекино щербато и безглазо улыбалась из ромашек, – тельце паяца исчезло, Мальвина больше не пищала обидное: «Ой боюсь - боюсь сука, а ха-ха бля!». У самого командира все плыло перед глазами – контузия.

Он попытался сфокусировацца на кончике носа – фокус поплыл и замер на Мальвине, картинно прислоненной взрывной волной к березе – из фарфоровой глазницы выглядывала знакомая палка, а из треснувшей башки сыпались опилки…
«Это же мой нос… – сухо отметил Буратино пронзительную театральность момента. – И он ей не к лицу…Вот дура – переигрывает!»
От такой безвкусицы смерти, не полого комбата вытошнило ничем и матом: «Клал я на вас с прибором, пидары хуевы! Еще на ваших костях польку-бабочку врежу! Фпизду всё!» – и захромал к папке чиниться.
На беду, в норе суслика что-то мокро чернело.
– Иди сюда, собаченция! – приказал Буратино, вытягивая пальчиком за ноздрю Артемона. Нужна была яркая развязка схватки с вргом, и он обнял уцелевшего пса.
Растерянный таким нехарактерным поведением, тот вдруг почуял, что Буратино повесил на него что-то неудобное в нОске – типа упряжи.
– Что это, босс?
– Гранаты.
– Чё?! Нахуй они мне?! Я собака!
– Беги под танк, узнаешь. Вперед, славный Артемон!
Артемон заскулил и сел, трусливо перебирая лапами и как бы говоря: «На героя посмертно я не подписывался».
– Беги, пристрелю! – пообещал Буратино и привычно снял уебистый деревянный башмак. Без носа, колпачка и штанишек с курточкой, он походил на маленького, пиздец взбешенного терминатора в древесном трико.

Взвизгнув, подлый пес кинулся спасаться под верстаком в блиндаже Папы Карло – старик день и ночь стругал костыли и культяпки, – держал на паях ортопедическое ателье и кукольную агитбригаду «Анафема три Д» – грех жаловаться.
– Назад! – страшно прогундосил Буратино, но предательская пудель уже нырнула под вывеску «Куклы фронту. Костыли, протезы, суставы, лечебные пиявки, дипломированный массажист Карабас Б. Черепаха военный аналитик!»
Бдыщщщ!!! – взрыв.
Буратино с ужасом увидал, как половина небиологического отца – лучшая, верхняя часть, взлетела с тем самым детородным рубанком в руках и мягким выражением мертвого лица. Тут он потерял остатки кукольного сознания…


Без поддержки артиллерии, враг попер в наглую. Куда-то пропала полова…полевая связь. Не желая отвлекать бойцов, лейтенант Кибальчиш, лично кинулся на КП батальона, не обращая внимания на шутки в спину: «Предатель! Бей жидов комиссаров!».
На КП, он также не застал никакой паники – тлеющие на пеньке карты, военные билеты, россыпь погон, – и никого – все разбежались по делам.
Кибальчиш вежливо поднял трубочку полевого телефона и доложил в штаб: – Вы охуели, крысы тыловые?! Где поддержка огнем?! Горыныча сюда, мать вашу переёб! – вал огня, – не удержимся! А я ебу где комбат и комиссар?! Какая паника?! Кто говорит?! Ээ…аноним. – и тихо положил трубку.
Секунды тянулись вечностью – казалось натиск врага не удержать.
Наконец, из-за леса послышалось гудение, а потом без предупреждения, сверху хуйнуло напалмом по застланному дымом передку. Трехголовый заходил раз за разом, прижигая наступавших дрянным керосином, от которого в глотках изжога. Опроставшись, он ушел восвояси, икая под горячие аплодисменты и аромат барбекю.
Раздалось победное «Ураа!» и… тут же оборвалось, – из стены огня, со скрипом, вылезло нечто ужасающее и замысловатое – блестящий как кончик градусника скелет с турелью, и давай хуярить как сто Максимов, и все по нам. Пули уныло засвистели над бойцами, навевая тоску и пораженчество, запахло тушенкой – амба! – стали подъедать НЗ…
Это был страшно скорострельный пиздец… И вдруг, – чу! – одинокий заунывный мотор. Медлительный от бомб, а паче сырого мотора, шел на бреющем наш штурмовик – подавить уцелевшие огневые точки.
Скелет вздернул блядскую пушку и шутя срезал соколика. Кувыркаясь, матерясь и дымя, с течью малинового варенья из системы питания, он лег на последний боевой курс – со всей дури въебал в загадошную машину смерти – только стальные мослы взметнулись. Ура! – кричали в наших окопах, – так, в расцвете мужских сил, погиб коминтерновец товарищ Карлсон.
Атаку отбили. Воя как шакалы, враги откатились зализывать ужасные раны, оставив трупы и победный запах пареной репы в наших траншеях – мужественный запах тяжелой победы…

– О бляя, опять…! – Гена с проклятьями полез из траншеи за стремительным Чебурашкой, вздымающим штык нож как шашку.
Он настиг ушана возле парного вражеского трупа.
Чебуршка озадаченно тыкал ножиком в затухающий глаз врага и неумело, как ребенок, матерился:
– Вот жеж ёбаный ты рот! Чё за хуйня бля! – ни носа, ни ушек, ни волос, – как скальп сымать? А, залупа ты хуева?! Ферштейн? – он пнул когтистым валенком англомолчащий труп.
– Это черепашка ниндзя. – догадался Гена, и задрыгал лапой, словно отгоняя ссущего Тобика – вытряс героический навоз из штанов. – Уходим, Чебур, щас очухаются, стрелять начнут.
– А скальп?! Не бля, я так не согласен…
В воздухе нежно заиграла тревожная флейта пикколо – это надвигались тяжелые мины. Гена сгреб друга в охапку и кинулся назад – весьма стремительно для прямоходящего крокодила в кирзачах – уши Че трепетали, как трусы на веревке. Целкие мины ложились все ближе, но крокодил маневрировал как китайский дракон Ушу – вжик вжик блядь.
В траншее, Чебурашка горячо освободился из дружеских когтей и до вечера не разговаривал с другом – обиделся – он обожал скальпы как ребенок и примерял кожаные тряпицы в блиндаже, перед зеркальцем, – гордо, как карликовый Наполеон треуголку… Это был его половой, или фронтовой фетиш, хуй генетического уродца разберешь…

Перед рассветом, Кибальчиш закимарил. Как не тревожила лейтенанта судьба ночного поиска и разведчиков, но сон сморил. Снилась ему санинструктор товарищ Медуница.
Она смазывала Кибальчишу свежую сыпь на лобке, и напевала: «Младший лейтенант, мальчик молодой…» – от нее волнующе пахло карболкой и месячными, а где - то в подсобке, он знал – держит она медовуху на чистом спирту – Кибальчиш обожал сладкое. И если хорошенько попросить (как она любит), то можно...
– Вставайте, товарищ лейтенант, вернулись... – разбудил мальчиша ординарец на самом интересном месте – утерев вечно окиданные губы, Медуница отворила закрома...
Пошел по траншее. На передовой тревожное затишье – враг подло накапливался и готовил низкое наступление. Веселые огоньки ебущихся свально светлячков, густо облепили рощицу, где размещался КП комбата и куда лежал мальчишов путь.
«Демаскируют гады, – подумал Кибальчиш о любвеобильных светляках, – Хоть бы батя костров развел с дымком. Или у интенданта дихлофос вышел? Накроют буржуины минами…»
«Жидовская морда…», с неприязнью помянул он интенданта, тов. Плохиша – вороватую гниду, щеголеватую как царский адъютант (тов. Плохиш с годами сильно изменился – диета, гимнастика). Не раз с ним цапался по поводу «излишков» военного имущества.
В просторном блиндаже царила веселая предгрозовая атмосфера. Живы разведчики! – вот они, – сидят на лавке чумазые и помятые – у Чебурашки болтается на честном слове ухо, а Гена как Кутузов – с кровавой тряпкой через хвост, пришивает лопух на место.
Чебуршка в горячке поиска, с дребезжащими пуговицами глаз, стискивал кобуру ТТ, и докладывал голоском понервничавшей актрисы Румяновой:
– Хули, миновали нейтральную, доползли до окопов, и на пейзаж наткнулись, – в траншее гриль, сосиски, джаз хуяз, кока-колу пьют, резиновая баба конечно – санаторий ВЦСПС бля, а не передовая. Типичные пендосы, – воспитания нуль! Окурки, бутылки, гандоны из воронки хуярят.
– Гандоны? – насторожился комбат Вини Пух.
– Так точно. У них же СПИД поголовно, а баба одна на роту. – пояснил Чебурашка. – Генчику вон глаз подбили. Бутылкой…– уточнил он. – А этот сука, пьяный в жопу, поссать вылез. Тут мы его и взяли, а им гранату.
– Гранату! – передразнил комбат. – Баба-то, стало быть в лоскуты. По-тихому, сказано же было, колтун ты с мудей собачьих!
– Так точно, в лоскуты. Да латекс-то хуевенький, – натуральный….– оправдался Чебурашка.
– Ладно, ступайте. – сказал Винни-Пух и подумал, что хорошо, что в лоскуты, – СПИД не лечиться, а гандонов в военторге нет.
– Спиртику бы, – жалобно помахал раненым ухом Чебурашка, – Гене хвост продезинфицировать, – может эта падла бешеная.
– Он меня в хвост ужалил и зуб выбил, во… – Гена покривил губу, за которой смертоносная пила, и махнул прикладом на связанную мышь, – У, гнида холливудская!
– Начисли. – приказал ординарцу комбат.
Разведчики поднялись, по-русски, с чувством выпили.
Въебав граненый, ушан крякнул, и лишь понюхал горбушку черного и отложил – ну чистый бля комэск Титаренко, – Чебурашка любил красивые жесты и старые фильмы про войну.
Все ж передернуло, – замотал башкой, – комбат поежился в меховом жилете с погонами – старик боялся сквозняков:
– Спасибо за службу.
– Служу советскому мультискусству! – отчеканили те и вышли, – кобура Чебурашкиного ТТ волочилась не по уставу, но тут передовая, условности идут нахуй. Без оружия разведчику и не застрелиться ежели что, а к ППШ пришлось бы приделать колеса и веревочку, чтобы персОнаж мог с ним управляться.
На воздухе, захмелевший ушастый, цыкнул девяносто градусной слюной и развязно потребовал:
– Дай закурить, портсигар кожаный, – и хрипло затянул, – Я ЯК истребитель, мотор мой звенит..., – казалось, поет пьяный ребенок под ангиной.
Гена протянул трубочку товарищу.
– Ну…! – начал было Чебурашка, принимая курево, но лишь махнул лапой, – Будем жить, Геннадий ёпта! – и яростно затянулся, пёрнул винным духом и рухнул на кобуру.
Тепло усмехнувшись, насколько дано крокодилу и солдату, Гена сунул чубук в пасть, взвалил пистолет с другом на плечо и побрел «домой», дымя как пароход.
Нежно просвистело, и фетровая шляпа с головы крокодила улетела в ночь.
– Ёбаный Гуд! – выругался Гена. – Лонгбоу с ночным прицелом, не иначе. Пиздец… – и рассерженно запыхтел трубкой, – пошел быстрее, не давая вольному снайперу прицелиться на костерок.
Гена разбирался в оружии и сам замастырил зазубренный штык нож к своему ППШ и ленточное питание. О хорошей оптике приходилось только мечтать. Робин Гуд уже неделю третировал расположение батальона и был неуловим. Все ждали прибытия нашего секретного снайпера, чтобы тот вышиб мозги лучнику.


Тем временем, к комбату явился политрук: – Здорово, Михлыч.
– Заходи. – сказал Пух и зазяб под тяжелым взглядом комиссара. – Вот, наши приволокли. Допросить надо.
– Допросим-допросим…, – протянул заматеревший в борова Пятачок, снимая кожаный реглан, и не сводя стылых глаз с «языка». Медленно выкладывал на струганный стол: портсигар, спички, тибетский разговорник, и ржавый местами, но верный наган.
– Нальеш, Михалыч? – скорее потребовал, чем попросил он. – Застудился, черт.
– Все вышло, – соврал комбат, – хороший мужик, он держал спирт для разведчиков и растирания лап и радикулита и компрессов на душу и пораженную ранним бессилием залупу.
– Ладно, – сказал Пятачок и выудил из шевиотовых галифе флягу наркомовской. Налил два стакана подряд и опрокинул один за другим что ситро – убедительно подтвердил прозвище «пол литрук».
Размял Беломорину, закурил – все нарочито молча, угрюмо, и уселся перед пленным – рулька - на рульку, покачивая копытом, увенчанным обмотками – скрипучая портупея с иголочки, одутловатое лицо, страшный срез двуствольного носа – ебаная Берия блядь – и срать не хочешь, да обхезаешься до кишок! Мышь аж застонала от хуевых предчувствий – о русском плене ходили страшные, разлагающие боевой дух слухи.
– Как тя зовут сукаблядь? Номер части! Я тя щас табуретом опиздячу! Мозги выну, блядина! Номер части! В ноздри мне смотреть! Какое вооружение?! Хер вырву и сожру! – вдруг бешено заорала свинья, брызгая дурной слюной, и дернула со стола наган.
– My… му… name Jerry! I'm a..а… mouse! – заикалась обмочившаяся мышь – русский оказался простым, понятный на уровне рефлексии!

Кибальчиш сидел на лавке и делал вид, что внимательно присутствует на допросе. В глазах все плавало, дьявольски хотелось выпить спирту и укрыться шинелью в своем блиндаже. Мышь выложила все.
– Кибальчиш! Лейтенат бля! Спишь?! – Пятачок тряс Мальчиша за плечо. – Охуел?!
– Никак нет, товарищ политрук! – сорвался тот с лавки, вылупившись на свинью.
– Отведи падаль в рощицу и шлепни. Вернешься, военсовет держать будем.
– Есть шлепнуть.

Спустя пару минут, снаружи долетел нежный хлопок. Warner Bros лишилась звездного актива, а Tom закадыки. Саперная лопатка, играючи угандошила, казалось неуязвимую мышь, – превратила ее в наглядный рисунок «Устройство мыши домовой» из биологии.
Кибальчиш зевнул, выругался и побрел держать советь. Просто с патронами была напряженка...



Гена свалил обмякшего приятеля на патронный ящик, повесил кобуру на стену.
– Кнопочка…– застонал во сне Чебурашка. – Где у тебя это…кнопочка бля…
Гена устало стянул разбитые кирзачи, угвазданную гимнастерку и полез под шинель на топчан. Успокаивающе куковал вражеский пулимет, убаюкивающее шептали осветительные ракеты, взмывая с обеих сторон как заводные, – освещали ничейную полосу изрытую воронками. Заебись как уютно на фронте!
«А бабу жаль, пригодилась бы…» – подумал, засыпая Гена.


Утро было ничем не примечательное. Прилетали мины, разбомбили полевую кухню, убило дурака - повара Петрушку, – широко разметало кашу, наконец-то с мясом.

По традиции, Робин Гуд прикончил комбатовского ординарца. Его зарыли подле могил с дощечками «Нуф Нуф» и «Наф Наф» – братья воссоединились. Все легли от стрел майора ВМС США Гуда.
Взбешенный Винни Пух звонил в штаб дивизии и требовал контр снайпера. Сказали, – будет...

Наши постреляли для порядка из Максима (холостыми ясен хуй – не дураки), и занялись делами – надо было скрыть от врагов танк – отрыть капонир для печи, напичканной взрывчаткой.
Танкист Ванька дурак руководил работами, весело покрикивая на унылых пехотинцев. Те понимали, что танк пригнали неспроста, значит скоро начнется пиздец – атаки, откаты, пули, кровь, кишки, сухомятка, запоры, и та же кровь ...

Чебуршка валялся, завесив отекшую морду ухом – болел сердешный. Гена точил штык нож на силикатном кирпиче. Ежик занял весть стол разобранным пулиметом системы Льис, и добивался от машины современных ТТХ матом и отверточкой.

Чебурашка сел на ящике и тяжело оглядел товарищей – был он страшен с похмелья и старше лет на сорок. Рядом хлопнула мина – никто и ухом не повел. Протяжно запела тревожным Витасом другая.
– Сто шестьдесят мм. Первонах.
– Перелет. – согласился Ежик.
– Недолет. – отверг Гена.

Взрыва не последовало. Говорить стало не о чем…

Зычно пернув, Чебурашка подытожил утро: – Пойдемте пробздимся, господа. Позырим чё делается в батальоне. На языке разведки это значило – найти похмелиться.

Разведчики, как привилегированный класс, были освобождены от всякой хуеты, кроме смертельного риска и отдыха – уверенно разлагались между заданиями.

Тут вошел лейтенант, и все встали по стойке.
– Здоровы, хлопцы. – сказал он. – Приведите себя в порядок, в пятнадцать ноль ноль политрук придет, выступать будет, а у тебя рожа, – он осуждающе взглянул на Чебурашку. – Побрейся, урка!
– Есть побриться!
– Радуйтесь, говорят снайпер прибыл. К вам пришлю. Введете в курс дела, покажите позиции. Ясно?
– Так точно.
– А кто он? – оживился Чебурашка. – Не баба?

Кибальчиш сокрушенно покрутил головой: – Не видал. Может и баба. Только прозвище у стрелка Мягкий Внук.

С этим, Кибальчиш вышел...

Tweet