С деревьев в темноту падают прозрачные капли только что закончившегося дождя. В старом парке пахнет мокрыми листьями, осенью и школьной любовью. Сейчас десятые числа, значит, скоро начнётся листопад, холодный ветер с Невы заставит нас надеть свитера с тёплыми воротами, зашнуровать покрепче ботинки на толстой подошве… И три года назад мы пошли бы «пошуршать по аллеям». Время стирает все гадости, которые были пережиты когда-то, а то что не стёрлось – перестаёт иметь значение. Боль проходит, изжитая новыми болями, и остаётся только память о хорошем, и светлая лёгкая грусть. О том, что больше, наверное, никогда не получится чувствовать так искренно и так глупо, и так упоённо отдаваться наивным заблуждениям, как в 15 лет.

Он вообще любил плохую погоду – чёрт знает почему: дождь, снег, промозглую сырость. Помню отчётливо, как мы первый раз шли вдвоём в кино: под серым-серым тёплым летним ливнем, по серому асфальту Невского проспекта, мимо серых громадин клодтовских диоскуров на Аничковом мосту, над серой, пупырчатой лентой Фонтанки. Пили кока-колу из больших красных стаканов и хватали друг друга за руки во время страшных моментов на экране. А вот что смотрели – не помню…

Помню, как ехали в его машине: была зима, 18-е декабря, и надо было во чтобы то ни стало попасть к моему отцу, чтобы сообщить ему о смерти деда. Телефон у папы не работал, а кроме него похоронами заниматься было некому. Сначала был ослепительно-солнечный день, голубые сугробы сверкали под голубым небом, голубые блики плясали по лобовому стеклу. Я ела мандарины и складывала ароматные рыжие корки в полиэтиленовый пакет, до сих пор помню его прозрачную, плотную новизну. А на обратном пути пошёл снег, на дворники кидало белые хризантемы расцветающей метели, в тёплом салоне стало сразу уютно и спокойно: среди обступившей бессмысленности смерти мне удалось сделать хоть что-то полезное. На щеках подсыхали слёзы, всё ещё пахло мандаринами, а по радио вдруг заиграла любимая нами обоими песня.

Помню, как стояли на мостике над прудом, была уже поздняя осень, и мы оба кутались во что-то тёплое и по-подростковому бесформенное, и кормили уток мякишем белого хлеба. Это детское занятие неожиданно привело его в полнейший восторг – тогда уже вполне взрослого мальчика, нам было лет по 18. Он кидал комочки свежего, вкусно пахнущего домом теста в кучу толпившихся на мелководье птиц, увлечённо и радостно, особо выделяя понравившихся ему селезней и подбадривая толстых неуклюжих уток. «С ума сойти, я последний раз так лет в пять с дедом кормил этих зверюг» – воскликнул он, обернувшись ко мне совершенно счастливым лицом. А у меня дома была больная мать, и я на полчаса вырвалась из сумасшествия домашнего хоспеса, и в эту минуту забыла вдруг совершенно про всё на свете и также азартно принялась кормить крикливых суетных «зверюг».

Помню, как было темно и сыро, и чтобы я не мёрзла, на плечах у меня была его куртка, сидели на лавочке с ногами и смотрели на чёрную, отливающую маслянистым золотом фонарей реку. Говорили о девушке, которой случилось стать от него беременной. Было больно и горько, но всё что было или могло быть давно уже должно было пройти: в 18 лет полгода кажутся страшно долгим сроком. И надо было рассудительно, по-дружески, поддерживающим и приободряющим тоном говорить какую-то чушь насчёт того, что работу он, конечно, найдёт самую что ни на есть высокооплачиваемую, и вообще, все в этой жизни к лучшему, что ни происходит. Я была первой, кто поздравил его с будущим отцовством. Обнял меня крепко и глупо, прижался лбом к плечу. «Господи, ну хоть ты что-то хорошее сказала…Я знал, что если мне от чего и станет лучше – так это от разговора с тобой» Тепло и приятно стало на минуту там, где было пусто и холодно последние пол года.

Другая ночь, на этот раз не по-зимнему тёплая: был февраль, но отчего-то в небе случились неполадки, и разразилась настоящая гроза. По фиолетовому небу носились клочья чёрных туч, и звёзды, как безумные, дрожали под порывами тёплого ветра. Я тоже дрожала, обнятая его рукой. Сидели на лавочке, тоже с ногами, только на этот раз на лавочке во дворе. В парке к этому времени уже посидели, и там я плакала, уткнувшись в холодное плечо надетой впопыхах куртки. Позвонила в три часа ночи: «Алё, привет, как дела? Спишь уже? А у меня мама только что умерла…» Плакала и говорила, сама себе скорее говорила, потому что он не мог ничем помочь тогда: «Что же мне теперь делать? Господи, что же мне теперь делать?» Но помог вдруг неожиданно, сам, наверное, не зная, что потом сотню раз повторяла себе эти слова, и до сих пор приговариваю, когда вдруг припрёт. Хотя давно уже не плачу ни на чьих плечах. «Ты сильная, - сказал, - ты справишься». А во дворе сидели до самого рассвета, потому что не хотелось идти домой, но потом пошли всё-таки и уснули – он на диване, а я в кресле, извернувшись калачом. Страшно было ложиться, страшно было – что лёжа отшибёт ненароком память, и вскочу среди ночи к пустой уже маминой кровати.

Помню мирные, смешные посиделки на его кухне, маленькой, заставленной банками с заготовками на зиму. Большие стулья, на которые можно было забраться с ногами, его бесконечные мерзко вонючие сигареты – до сих пор не выношу синий пеллмелл, сизый дым в открытое окно. А за ним – дождь, дождь, дождь… А он всё говорит и говорит, про то что он хочет новую машину, отдельную квартиру, и ещё часы вчера в журнале видел. А мне смешно и немножко грустно, потому что вроде бы уже и не люблю этого заносчивого, недалёкого, но доброго парня, а всё же кажутся ещё безумно красивыми его серые, с жёлтыми звёздочками у зрачка, глаза, а длинные тонкие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями с тех пор так и действуют на меня  гипнотически.

Последний раз встречались, кажется, года два тому как. Посидели в кафе, попили чай. «Какого чёрта ты куришь? Ну хоть ты-то брось, тебе так не идёт! И волосы ты зря отрезала. Тогда ещё, в 9-ом классе». А так – всё вроде нормально. У меня идёт потихонечку жизнь, работаю, учусь, справляюсь. И машину вожу, да-да, я помню тоже, как первый раз села за руль после получения прав. А ты был рядом – и на полдороги до папиного дома с криком «Да у меня за эти полчаса волосы поседели!» - ты выгнал меня с водительского сиденья. А у тебя как? Как дочь? Как мама, сестра? Учёба нормально? Ну вот видишь, я же всегда говорила, что ты умный, а всё остальное – просто притворство.

Отвозил меня до дома. Было поздно, как раз осень, темнота в парке призывно качнула зелёными фонарями. Переглянулись и с улыбкой покачали головами. «Мы с тобой оба уже не в том возрасте». А жаль…

Tweet