1.

12 ноября 2007 года наша кампания встречала Мишку Котова из армии. Утром приняли его на руки из вагона, отпустили повидаться с родителями, а сами повалили в дом, который специально сняли под пьянку. Закупили самогона и наготовили салатов, хоть свадьбу играй.
Так почти и намечали. Мишку с Ольгой венчать.
- Солю всё я! - кричала она так, что отдавалось от русской печи, которая занимала полдома. – Только я знаю, как он любит!
«А как я люблю, ты еще лучше знаешь», - беззвучно огрызался я, нарезая огурец, влажный запах которого напоминал, как Ольга чисто и свежо потела.
Мишку ждали к восьми. Все ждали – Костя, Саня, Паша, Виктор и еще с дюжину тех, кого уже и не помню. Ольга тоже ждала.
- Ром, уйди с дороги! – отгоняла она меня, таская из кухни тарелки.
«Бегает, только шлепки щелкают о пятки. Этими пятками ты цеплялась за мои голени, когда я заходил слишком глубоко или не туда».
А Мишка приехал в обшитой белым шнуром форме. Круче меня в тысячу тысяч раз. Лицо, как у памятника, гладкое и жесткое, словно точили инструментами. До армии оно было нежнее, хотя уходил он уже в 24 года, после универа, и всего на год.
Перевалило за восемь, а он всё не шел. Позвонили ему – вне сети.
Я сидел перед печью и бил кочергой последнюю головню. Она горела красным пламенем, а угли вокруг нее мигали синими огоньками.
- Идет! – взвизгнула Ольга. – В плаще, как Дракула!
Это она уже стояла у окна, поставив локти на подоконник. В таком наклоне я ее тоже знал. Ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы входило не на излом.
Мишка, в самом деле, предстал в плаще и капюшоне. Ни снега, ни дождя на улице, а он нахлобучил капюшон.
- Точно Ольга сказала, - встретил я его первым. – Как вампирюга какой-то!
Я же лучший друг, вот и первым побежал встречать.
- Ага, привет, - сказал он голосом, который еще утром был другим. Этот голос осип и потерял всякую звонкость, будто Мишка весь день орал и хлебал ледяную воду.
- Прииивеееет! – выплыла из-за печи Ольга. – Ну ты и копуша, на полчаса опоздал.
- Слишком долго ждал этого дня, - сказал он. – Как свернул в эту улицу, так стало плохо сердцу. Шага не мог ступить.
- У меня тоже сердце чуть не выпрыгнуло, когда увидела тебя! – Ольга накинула ему на плечи руки, но он убрал их с таким бездушием, с каким грибники убирают встречные ветки.
«Знает! – ошеломило меня. - Откуда-то узнал!»
Лицо его прятала черная протикомариная сетка, пришитая к капюшону. Большей клоунады придумать было нельзя.
- Пойдемте, мне надо сказать, - прогудел он из-под маски своим «не своим» голосом.
Народ повалил за стол, и когда все уселись, в доме загремела тишина. Мишка сидел во главе стола рядом с Ольгой, и она косилась на него с восхищением. Я же думал, как вообще свалить с этого праздника. Ну его. Клоунада клоунадой, а развязка обещала стать увечной.
- Будем! – сказал он, хватая полторашку с кедровыми орешками на дне. – Наливаем!
Заглушая тишину, все бросились к бутылкам.
Мишка налил себе в стакан и выпил без содрогания. Перед этим он снял капюшон, и мы увидели, что это не Мишка.

2.

Как сказать. Человек-то тот же, но не тот. Если утром на его голове чернела только челочка, а другие волосы были сбриты догола, то теперь на месте челки блестела залысина, а с боков свисали седеющие лохмы. Если утром его лицо отливало солнцем, то теперь его наполняла желтизна, будто Мишка проходил курс интенсивной уринотерапии и ему закачивали шприцами концентрат кошачьей мочи.
- Классный грим, - сказал кто-то из тех, кого уже не помню. – Это тебя в какой-нибудь разведке научили так делать?
- Это не грим, - ответил Мишка.
- Значит, грим был утром, когда ты приехал, - сострил Паша, который умел играть на гитаре, но не умел шутить. – Ты охранял ядерный могильник и теперь у тебя все плохо, и Оля зря дожидалась. С тем, у кого на полшестого, бабе делать нечего.
Ольга глянула на меня, заклиная: «Спаси! Я ничего не понимаю!»
А я не мог придумать ничего другого, как потребовать у гостя паспорт или военник. Следовало разоблачить того, кто зачем-то прикидывался Мишкой Котовым. 
- Скажите, мужчина, у вас с собой ваш паспорт? – спросил я как мог басовито.
- Ром, ты хорошо натопил печь. Молодец, - улыбнулся он в ответ. – И ведь впервые в жизни топил.
- Дело нехитрое, - забыв про бас, потупился я.
- Но ты уже закрыл заслонку, и в дом идёт угарный газ. Тебе же никто не говорил, что синие огоньки должны прогореть? Скоро все вы незаметно для себя задремлите, а я выйду подышать на улицу и бухнусь на землю. Там меня и найдут, и я единственный выживу.

3.

Я метнулся к печи и выдернул заслонку. Кто-то распахнул окна и по дому заходил сырой ноябрьский сквозняк.
- Если честно, то кто вы? – спросила Ольга.
Она вышла из-за стола и, обняв себя руками, стояла у холодного окна.
- Кого ты ждала, - ответил он. – Разве что мне самому пришлось ждать этой встречи в двадцать раз дольше. Расскажу об этом, но ты не поверишь. И никто не поверит.
- Почему? – снова взялся острить опьяневший с одного глотка Паша-гитарист. – Ты был подопытный на военных экспериментах, тебя засунули в барокамеру с искривленным временем, ты там прожил фиг знает сколько лет, пока здесь шел один год, и теперь ты стареешь с каждой минутой.
- Рассуждаешь ты лучше, чем поешь, - сказал он. – Кстати, Ром! – он отвлек меня от наблюдения за синими огоньками в печи. – На тебе паспорт.
Я без охоты подошел, взял, открыл: Котов Михаил Александрович, дата рождения 1982. Сейчас 2007-й и ему должно быть 25. Так и есть, все верно. С фотографии смотрел юный Мишка а не тот, что сидел сейчас за столом и кого уже язык не поворачивался называть Мишкой. Только что паспорт был так измочален, будто несколько раз его забывали в одежде перед стиркой.

4.

- Можете закрывать окна, - сказал Михаил. – Никто уже не отравится.
- А откуда ты знал про заслонку? – спросил я.
Он будто не услышал. Поднялся, хотел подойти к Ольге, но она отступила от него. Отступила и посмотрела на меня: «Что мне делать-то? Я боюсь!»
Я шагнул к ней, взял за плечи, нырком поцеловал около губ и выставил вперед руку.
- Может быть, ты много пережил, Михаил, - пробасил я, - но будет тебе известно, что мы с Ольгой… - тут я задумался, о том, что именно должно быть известно ему: то, что я повлек ее в вокзальную гостиницу через полчаса после его отъезда или то, что она уже жить не может без моего «великого стояния», как сама же называет? При этом я честно говорил ей, что не люблю ее, а она мне говорила, что любит только Мишку. И я не озверел бы, узнай, что кроме меня, она еще с Пашей, Костей… Такое могло быть. В нее будто демон вселился, когда она проводила в армию своего «художника и поэта», как поет Никольский.
Так и не высказав ни одной мысли, я стоял с распростертой пятерней, а Михаил хмуро смотрел на нее и растягивал в улыбке губы.
- Это даже хорошо, - проговорил он, наконец. - Все-таки у меня и жена была, и четверо детей.

5.

- Когда вы все умирали от угарного газа в доме, а я, угоревший, лежал и умирал в грязи перед домом, мне кое-что привиделось.
Михаил расхаживал вдоль стола, а мы слушали его и не понимали.
- Сейчас поймёте. Я ведь уже говорил, что вышел тогда на улицу. Во-первых, опьянел с непривычки, а, во-вторых, хотелось лишний раз подышать воздухом «гражданки». Вот этот воздух и дал по угоревшей голове. Упал я, и вижу, что надо мной склонилась худая такая тетка с седой косой. «Я, - говорит, - Жизнь». И продолжает: «В этом мире нет никакой смерти, а к умирающим прихожу только я. Посмотреть, продолжать ли человеку путь или дать ему остановиться. Смерти нет, а есть остановки».
- Мишаня, ты чего-то гонишь, - влез Паша. – Ты о чем вообще?
- Подожди, - отмахнулся от него Михаил. – Еще она сказала, что, достигнув своих остановок, мы все равно живем. В прошлом. «До сих пор живут те, кто были за сто лет до тебя, и за тысячу, и Вавилон шумит, и в Египте строят пирамиды, - сказала она. – Только не сейчас живут, шумят и строят, а в своем времени. Они же не знают, что ты родился после них. И ты сам никуда не исчезнешь, если представишь, что кто-то будет жить через триста лет после тебя».
Михаил взял стакан, хотел выпить, но поставил обратно.
- А потом она прошептала: «Знаю, как ты любишь Ольгу. Красиво любишь, мне нравится, и мне жаль, что она там, в доме, вместе со всеми. У нее уже остановка. Но скажи мне, ты бы хотел ее снова увидеть живой?» Я ответил, что, конечно, хотел бы. «Только, знаешь, я ведь Жизнь, и я люблю шутить. Ты встретишь Ольгу ровно через двадцать лет, не раньше. Тебе уже будет сорок пять. Согласен?» Я ответил, что согласен.

6.

- Я очень старался не плакать над твоим гробом, Оль, но все равно меня пробило, и я ревел в голос. Тогда даже траур объявили в городе, все-таки за один вечер погибли семнадцать человек. То есть все вы погибли.
Он снова взял стакан и выпил его.
- Я тогда поклялся над твоим гробом, что буду вести отчет двадцати годам, чтобы снова встретить тебя. Я не верил в правдивость угарного видения, но все равно поклялся. Ты лежала с бумажным венчиком на лбу, этот венчик все целовали и я тоже поцеловал. Моя слеза упала на твое веко, и я задержался, чтобы увидеть, что тебе станет щёкотно, и твое веко дрогнет. Какое там. Тебя еще так одели, что было видно стянутую внизу шеи кожу. Это ее стянули швы после вскрытия.
Ольга снова открыла окно, и осталась рядом с ним.
- Писать стихи я после армии бросил, но продолжил рисовать. Работал на фабрике лифтером, и когда не нужно было таскать и возить грузы, останавливал лифт между этажами и сидел на катушке из-под проводов, рисовал. Как и до армии, я любил графику, и для рисования мне хватало бумаги и карандаша. За год у меня накопилось столько работ, что я решился на выставку. Как раз в наш город заглянул Илья Глазунов, который, скажу вам, умрет в 2017 году, он зашел в художественный салон, посмотрел на мои рисунки и сказал, что «в этом плохом много хорошего». Я обрадовался и стал рисовать еще больше. По вечерам и по выходным подрабатывал у нас на бульваре, рисовал портреты с натуры, а как-то взял и по фотографии накидал портрет певицы Валерии, у которой глаза похожи на твои, Оль. Так вот выставил этот портрет в соцсети, кто-то показал его певице или она сама случайно увидела, и со мной связался ее директор. Попросил продать.
Михаил снова выпил.
- И понеслось. В апреле 2009 года тот же директор пригласил меня в Кремлевский дворец, где Валерия пела вместе с британцами «Симпл Рэд». Я должен был сидеть перед концертом в фойе и как бы бесплатно рисовать всех желающих. А после концерта сама Валерия подошла ко мне и сказала спасибо за тот портрет. Тут-то я убедился, что она и ты – одно лицо. Наверное, она увидела в моих глазах что-то, чего не видела в глазах Иосифа Пригожина, и через полгода она бросила его и вышла за меня. Сорокалетняя с тремя детьми вышла за двадцатисемилетнего никому неизвестного портретиста. Гвалт тогда стоял несусветный.

7.

- К тому времени «Форбс» причислял ее к самым богатым женщинам России, но я не стал мужем своей жены, и, как говорится, тоже приносил в дом деньги. Правда, не буду скрывать, что без нее я не смог бы делать этого. Она очень нравилась президенту «РЖД» Якунину и каждый год она пела в Кремле на вручении премии фонда Андрея Первозванного, которым заведует тот же Якунин. После очередного такого праздника на традиционном фуршете Якунин подошел ко мне и попросил, чтобы я нарисовал его. А он ведь друг Путина и скоро я рисовал уже Путина. Может быть, в чем-то благодаря мне, в две тысячи двенадцатом году Валерия стала доверенным лицом президента, и уж точно благодаря мне, в пятнадцатом году он родила девочку Лизу.
Все слушали Михаила и боялись трогать вилки, чтобы не звенеть. Ольга хлопала своими огромными глазами, а я не уходил от нее и по-прежнему держал за плечи.
- Она много гастролировала, а когда начались дела на Украине – об этом я рассказывать не стану, это долго, - то занялась и политикой. Я же любил сидеть в своей мастерской на Манежной площади и рисовать тебя, Оль. Жена думала, что это я ее рисую, но я рисовал тебя. В семнадцатом году я решил устроить в Манеже выставку, посвященную только тебе, и сел за главную свою работу. Тебя должны были окружать несуществующие цветы. Я успел закончить как раз к 12 ноября, но когда оно настало, с рисунка исчезли финальные штрихи. Ничего не понимая, я восстановил их, но прошел еще день и кроме них исчезли лепестки с одного из цветков. А еще через день не стало самого цветка.
Михаил присел на свое место.
- Самое поразительное, что когда я просыпался в очередное утро, на телефоне стояло число, предыдущее прожитому вчера. Моя жизнь пошла в обратном порядке.

8.

- Это было страшно, и я начал страшно пить. Каждый день исчезали штрихи с моих рисунков, каждую неделю исчезали рисунки полностью, каждый месяц я не находил изданных с золотым тиснением альбомов со своими рисунками, но хуже всего было то, что уменьшалась на глазах моя дочь. Еще полгода назад она научилась выговаривать букву «р», а тут забыла.
Михаил налил полный полстакан, выпил, но мы его не поддержали. Слушали.
- Скрывать то, что со мной происходит, а также рассказывать об этом, не было смысла. Жена каждый день наблюдала мою катастрофу, но при этом жила вчерашним днем, а вчера со мной всё было хорошо. Это были не мои «вчера», а ее, вот в чем ужас. Дошло до того, что однажды я увидел не дочку Лизу, а беременную Лизой жену. Вы бы не рехнулись?
Михаил впервые за вечер закусил. Взял кусок черного хлеба.
- Хотя я не рехнулся. Со временем ко мне пришла радость, что я приближаюсь к встрече с тобой, Оль. И радость каждый день нарастала. Я прекратил рисовать, потому что нарисованное сегодня, исчезало завтра. Единственное, что при мне оставалась, это прочитанное. Я стал много читать и меня забавляло, что никогда не находил книги на прежнем месте и с прежними закладками.
Михаил снова встал и заходил.
- Жена каждое утро все больше и больше ужасалась. Если поначалу мое старение было не заметно для нее, то после нескольких лет обратного отсчета, она всякое утро видела меня таким, каким я должен был стать через много лет. Плюс – моё пьянство. Вчера певица Валерия ложилась спасть с человеком, который пригубил на ужин сухого вина, а утром из этого же человека выходили клубы водочного перегара. Не знаю, скорее всего, она развелась со мной еще в две тысячи девятом или вообще не выходила за меня, лишь раз проснувшись со мною до свадьбы.

9.

- Два дня назад на ваши похороны я пришел также в капюшоне с сеткой. Ваши родители, наверное, думали, что я не хочу показать слез. К твоему гробу, Оль, я даже не стал подходить, и смотрел на него, улыбаясь. Знал же, что скоро ты будешь живой.
Ольга уперлась в подоконник рукой, рука подогнулась в локте, и я едва успел подхватить ее, иначе бы она разбила о чугунную батарею голову.
- Ничего-ничего, - слабо сказала она. – Дайте только попить.
Михаил поднес ей чашку с клубничным компотом. В чашке плавало несколько выцветших ягод.
- Сегодня вы встретили меня на вокзале прежнего, прежний я повидался с родителями, позавтракал у них, прилег вздремнуть, а когда проснулся, то стал тем, кого вы видите. Хорошо, что отец курил на балконе, а мама готовила на кухне. Проскочил мимо них и болтался весь день по городу. Потом зашел в рыбацкий магазин и купил тот плащ, который уже покупал два дня назад перед вашими похоронами.
Михаил налил себе, выпил и закурил.
- Пытаюсь курить пореже, а то уже одышка мучает, - сказал он, глядя на Ольгу и на меня. – Тогда, двадцать лет назад, вы не выдали себя, и я очень благодарен вам. Иначе обратные десять лет жить было бы совсем не интересно.

10.

Сейчас октябрь 2017 года. Михаилу идет седьмой десяток и он живет то там, то там. Строит самовольные избушки размером с собачью конуру, пока не прогонят или не посадят. Дважды он сидел за то, что рубил на дрова деревья.
Валерия, разумеется, замужем Иосифом Пригожиным.
Ольга… Не знаю, где она сейчас. Слышал, что всё у нее хорошо, растит троих детей.
А я стал знаменит. Все вы, конечно, знаете режиссера Романа Безлепкина и все смотрели его фильм «Молниеносец в потемках», который следующей весной наверняка получит «Пальмовую ветвь» за лучшую режиссуру.
Чего я и боюсь, так это 12 ноября. Десять лет назад Михаил напутствовал нас словами о том, что Жизнь любит шутить.

Tweet