Сказка о сыне крестьянском Ивашке
И о боченистой девке Малашке,
И о второй его верной подружке –
Болотной зеленой лягушке-квакушке,
И – чтобы не было в мудрости автора сомнения –
О свободе выбора и предопределении.

Ах, гулú, гулú, гулú –
Горы лесом поросли.
Курят мужики на сене –
Дом сгорел к ядрене фене.
Под окном петух кричал –
И тотчас же в суп попал.
Кошка хвостик вьет в колечко,
Мышка бегает под печкой.
Старый муж с женою бился
И в подполье провалился, -
Так в подполье и живет
И дивит честной народ.
Муж в подполье, как дурак,
А жена пошла в кабак,
Рюмку выпила, другую,
Третью, пятую, шестую –
И утерлась кушаком –
Хо-ро-шо быть мужиком!
Вот мы присказку кончаем
И сказанье зачинаем...

Как из славного из города из Мурома,
На коне, что уж десять лет при смерти,
Выезжает Иван-от, крестьянской сын,
Попробовать заморского суропу,
Себя показать, в рожу дать - получить,
Коньяка, самогона да виски попить,
На мир посмотреть, на Эвропу,
(И коросту содрать с жопы).

Дома печка-то нагрета, кот Васька мурчит,
А Малашка, соседка, ишь! -  криком кричит:
“Ох, Ванюша, куда ты, мой родненький,
Ох не езди, мой сокол, останься со мной,
Пироги бы тебе мигом сделала,
Испекла бы блины, да на печку с тобой…
Ах ты, сука шальная, поганая!
Разгорелись глаза твои мерзкие,
Завидущие, кобелиные!
Ты другую найти там попробуешь!
Блядь в парче, царском золоте, бархате,
И с болезнью французскою модною,
На цепочке со псом, желтым пубелем,
И на жопе нет жестких мозолиев!
У которой и сиськи поболее!”

Да и брат старшой корит Ивана-то:
“Ты, дурная башка, за своим же хвостом
Бегать бегаешь, зенки повылупив.
Оставайся, давай – тебя в долю возьму,
Будем пиво варить,
В ус не дуть, спать – гулять,
Знаменитыми, станем, богатыми,
Банк откроем, смотри –
Торговать на рубли
Перестанем, а будем на еуры,
Замастырим кому-нть фрезентацию,
И войдем с кем-нибудь в колпорацию!”

Старый дед тут же смотрит с завалинки,
На Ивана глядит с-под кустистых бровей
И сосет он потухшую трубочку.
Говорит он Ивану беспутному:
“Ты, дурная башка, бесталанный дурак!
Что ты прешься туда, где тебя остригут,
Обдерут тя, как лыко с той липки!
Едешь вон ты за шерстью –
Вернешься, Иван,
Воротишься, Ивашка, ты стриженым!
Не случилось с тобой чтоб чего не того
Ты бы хоть расспросил, как, куда и кого,
И хотя бы читать научился!”
Замолчал старый дед, почесал в голове
И добавил хриплеющим шепотом:
“Ты, хм, эта, Ванюшь, привези, не забудь
Мне таблеток мужчинских - хоть сколько-нибудь!
Уж на стенку давно баба лезет!
Притарань мне хотя б пачек десять!”

Выдвигается Иван за околицу,
Проезжает он темными чащами,
Сквозь холмы пробирается синие,
И в трясины, дурак, лезет гиблые.
От ужа там лягушку спасает
И кладет ту лягушку в карманию -
Не для чо-нть а ради кумпании.

На девятый же день выезжает Иван
К камня дикому, камню горючему.
Видит – знаки на камне старинные…
Дни короткие, ночи уж длинные.
Достает самогону дурак из сумы,
Напивается так, как не пил у кумы,
Комары собираются тучею,
К ночи сон богатырский Ивашку морúт,
И во всю носовую закрутку дурак
Ночь храпит, день храпит, ночку снова он так –
Вот проснулся Иван, а башка так трещит!
Состояние томное, нежное,
И ругает ругмя свое зелие –
Просыпается, в общем, с похмелия.

А лягушка сидит, пузо на бок торчит,
Комарами то брюхо наполнено.
Застонал, почесался мечом, встал Иван -
Ни укуса на ём, вот везет дуракам! –
И ведет разговор он с лягушкою:
“Ты, отродье болотное, мерзкое!
Как мне быть, посоветуй, лягушечка!
Нет жилья, нет жратвы, нет людей здесь вокруг,
Хоть бы баба была – я её б на испуг…
Словно кто-то прошел здесь пожарищем!” –
И дохнул тут дурак перегарищем.

Отвечает ему лягва зеленая,
Говорит дураку с удивлением:
“Ты глаза-то разуй, рожа хмельная –
Вон читай, что на камне написано –
Там тебе дураку, указанья даны,
И даны направления стрелочкой!”
Харю хмурит дурак
И мычит, будто хряк:
“Дорогая моя ты лягушечка!
Помоги мне, дружок, и за труд не почти -
Словеса ты мне те энти, пожалста, прочти!
Ведь хоть я головой своей памятный,
Я ваще-т-ко парнишка неграмотный!”

И читает лягушка Иванушке:
“Мол, направо пойдешь – потеряешь коня,
А налево пойдешь – возьмешь в жены меня,
Ну, а прямо – желанье исполнится”.
Поскакала лягушка под дерево,
А Иван сел и думает думушку:
“Мне направо идти ну совсем не с руки –
Без коня в чистом поле что делать?
А поеду налево – поди-ка, найду
Бабу старую я, с ней совсем пропаду,
У которой по лавкам уж семеро,
И зовут-то, поди, её - Дуся…
Нет уж, блядь, без тебя обойдуся!”
И решил наш дурак еще ночку поспать…
С зорькой встанет Иванушка рано
И поутру поедет он прямо.

Вот тускнеет Луна, загорелся восток,
И зевнув, встал дурак и, сходив под мосток,
Молодецки вскочил он на клячу…
Но не едет, стоит, чуть не плачет.
Ведмедём он ревет и лягушку зовет –
Но далёко уж та ускакала…
А дурак бьет мечом, он и мечет и рвет:
Начинать он не может движение,
Позабыл он за ночь направление!

Что же делать детине беспутному?
Возвращается Ваня наш до дому,
Женится на Малашке и варит пивко;
Так проходит без малого сорок годков,
Шестьдесят бьет Ивану Иванычу…
Дом его – полна чаша, с братом дело идет,
Соловей по июням на ветке поет.
А Маланья мужиком не нахвалится,
Ночи ждет, как лебедка покорная,
А Иван петухом ходит в горнице,
Чешет брюхо,
Да псу треплет ухо:
Все-т-ки сметка чего-н-ть да значит –
Он таблеток мужчинских заначил!

И вдруг видит дурак – по дороге ползет
И к избе подползает змеюга,
Лишь один зуб торчит и слепая почти,
Говорит человеческим голосом:
“Ты, Ивашка, твою эдак мать и растак,
Не привел мне коня в свое время!
Ты налево поехать хоть раз должен был
И коня мне отдать на съедение!
Подавай скакуна,
Жрать хочу, мочи нет,
И совсем истощается сила
Но ты знай, подлый гад,
Сорок весен назад
Я лягушкой твоей закусила!”

“Ты, гадючье отродье, - кричит ей Иван, -
Конь издох тому лет уже с тридцать!”
Меч хватает, и бьет, и еще наддает,
И в конце, осерчав (меч тупой как доска),
Разрубает змею на два длинных куска,
И живую лягушку находит!
Он гадюку бросает в помоечный жбан,
И кладет он лягушку в заветный карман.

Внутрь заходит довольный Иван – и не видит,
Как во двор  - цугом лошади, бархат внутри,
Краше солнца и белого света,
Золотая въезжает карета.
Из кареты выходит царица–краса,

И глядит вкруг себя с удивлением:
Свиньи, двор, бочки пива, шипит граммофон,
Две телеги, навоз,
В будке спит старый пес,
Первача смрад висит над селением…

С пубельком на руках и в слезах, и в соплях…
Голова у царицы поникла,
И пред ней (в новой юбке и в новых туфлях),
Подбоченясь, Малашка возникла:

“Кто такая?” – “Царица…”
“Те чо?” – “Ваня-свет…”
“А зачем, за какой поебенью?”
“Он жених мой – тому сорок долгих уж лет
Как по миру скитаюсь я тенью”.
“Ах, жених?  Ах ты, блядь!
Ах ты, сучья жена!
За чужими мужьями шныряет!”
И Малашка, взмахнув, острие колуна,
Прямо в темя царице вгоняет.

Ваня сонно кричит из окна: “Что за хай?”
А Малашка: “Ничо не творится!”
Засыпает Иван, а Малашка – в сарай
И в навоз зарывает царицу.
Просыпается утром Иванушка наш,
Просыпается, похмеляется
Похмеляется, одевается,
И выходит Иван, и бурчит про себя,
Мол, убраться бы надо, живу как свинья,
Мол, не двор – Запорожская Сеча…
Тут последняя ждет его встреча.

На дороге – конверт, его имя на нем,
И печать – все по чину, по правилу.
Открывает, листает, читает… 
Ваня наш-от читать научился,
Десять лет он над грамотой бился!

А письмо говорит: так и так, мол, Иван,
Не поехал ты прямо когда-то
И живешь щас счастливым, богатым…
Но на всякий на случай, Иван, сын крестьян,
Вот подарок тебе на прощание!
Загадай ты любое желание!
(Хоть и нем должен быть я, как рыба,
За таблетки, дружочек, спасибо!)

И Иван выпрямляется, хочет Иван
Со своею судьбой разминуться:
“Я желаю опять
Молодым парнем стать,
И к горючему камню вернуться!”

И сместился, мигнул белый свет над селом,
И дурак наш от счастия плачет:
Камень тот перед ним,
Та же надпись на нём,
С ним лягушка – и верная кляча.

Смотрит, думает крепко Иванушка наш,
Влево-вправо глазами шныряет,
Ворон крикнул в ветвях, и подул ветерок,
А дурак наш стоит, размышляет…
Вот всю надпись читает он снова,
С первого до последнего слова…
Покряхтел, посопел, глаз скосил, в ус подул,
Сбил-посбил копием он сорняк-саксаул,
Повздыхал…
Посвистел…
Лег, поспал, вновь заснул…
Позевал…
                  …И назад повернул…


Норфолк, 4 декабря 2003.