Как-то раз молодой правитель Ангкорского государства Яшоварман I решил устроить триумфальное шествие по столице, в честь одержанной им победы над союзом диких сиамских племён. Надавал он им нехилых пиздюлей, а посему и трофеев было много. Ехал он, значицца, на белом слоне во главе процессии, а за ним тянули трофеи и пленных. Народу, понятное дело, собралось поглазеть на это шествие уйма. Чтобы не стопорить ход представления, молодой царь приказал страже расчищать дорогу от набежавших подданных, а то ведь не иначе кого слоном растопчут или за террориста примут. Был дан чёткий приказ: кто перед движухой на дорогу выбежит – того бамбуковыми палками бить аккуратно, но сильно, и не очень долго. Зачем трупами праздник омрачать? Доехав до главной площади, царь начал высыпать в толпу золотые монеты, которые зачастую не успевали долетать до земли. Толчея поднялась страшная, но никто за оцепленный периметр не вышел. И пока людишки камбоджийские кружочки золотые выхватывали, заметил правитель, что прямо посреди расчищенной воинами дороги пиздует к нему, не спеша, грязный старый монах в порванной оранжевой тоге. И идёт не склонив голову почтительно, а нагло и гордо распрямившись во весь рост. Да вдобавок мнёт грязными босыми ступнями лепестки цветов, которые обыватели по дороге раскидали. Стража тут же метнулась к нему с намерением отпиздить сумасшедшего старика бамбуковыми дубинами до синей блевоты. Толпа замерла и затихла в ожидании расправы над монахом.
    И вот-то Яшоварман всех удивил до полнейшего охуения. Он слез со слона, велел стражникам остановицца, обматерил их последними словами, а одному даже в праведном гневе зарядил по хавальнику. Потом подошёл к монаху и распласталсо перед ним в вонючей пыли городской улицы. Когда первая волна охуевания от сего происшествия прошла, кто-то в толпе сказал, что монах весьма похож на старого правителя, который внезапно оставил престол 18-летнему сыну четыре года назад, и подалсо хуй знает куда на край света. И впрямь, это был тот самый старый царь, только постаревший, нищий и в буддийских монашеских шмотках. Поэтому и дальнейшее поведение царевича удивления уже не вызвало. Фтыкатели следили за диалогом, который развернулсо между отцом и сыном. Обняв отца, Яшоварман сказал:
- Здравствуй, отец! Как же я рад тебя видеть, да ещё и в момент моего триумфа! Погляди, сколько барахла я из сиамцев выбил. А ведь они ещё и тебе покоя не давали. Забирайсо на слона, поехали дальше.
- Не, сынок, наездилсо я на слонах шопесдец. Ну их нахуй, этих хоботных. Я за четыре года привык на своих двоих ходить. Пришёл поглядеть, как ты тут справляешьсо вместо меня. Вижу – заебись! Храмы строяцца, неимущих нет, все в работе, враги в жопе. Так и надо. А коли я посмотрел, так я дальше пойду.
- Ну чего ты, батька? Ты посмотри, на кого ты похож! Оставайсо у нас, будешь моим советником, мои-то управляющие все или коррупционеры, или дебилы из дебилов. Мы с тобой рулить будем так, что даже китайцы на севере поутихнут.
- Не, это я уже проходил. Монах – он монах и есть, пряником его во дворец не заманишь. У меня вот только одна просьба к тебе есть: видишь в руке моей кружень железный? Я в него милостыню собираю, на пропитание. Положи туда пару монет, и езжай дальше.
- Батя, не гони. Я этот кружень сейчас золотом и камешками до верха наполню, чтоб ты не побиралсо, как последний бомж.
    Старик только головой покачал, но кружень на землю поставил и стал рядом. Сынок евонный кликнул казначея и велел насыпать в кружень золотых монет. Но когда казначей насыпал полный кружень, монеты исчезли, как в воздухе растворились. Поглядев на такую систему, царь решил не сдаваццо и велел принести мешок с золотом (а заодно и стекляшек в него докинуть). Короче, на пятом мешке царь остановилсо, вознёс молитву к Будде Амитаба и бодхисатвам, и спросил у отца:
- Отец, что это за поеботина с ручкой? Как он может сжирать столько золота?!
- Эх, сынок, - грустно вздохнул бывший монарх, - насколько ты умнее меня! Ты только на пятом мешке золота остановилсо, а я в этот аццкий кружень спустил двух жён, половину территории царства, два десятка наложниц, несколько детей, завоёванные сокровища и тысячи подданных. Это моё проклятие. Потому что этот бездонный кружень – олицетворение человеческих желаний, в данном случае, моих. Это символ слова «хочу».
   
  Сказав это, монах пошёл скитацца дальше, а наследник церемонию отменил, часть трофеев велел самым бедным горожанам раздать, часть пленных освободил, стражникам, которые на отца руку подняли, велел пизды дать, и в глубоких раздумьях пешком отправилсо обратно во дворец.