Жили-были Дурачок и Дурочка – не брат с сестрой, не муж с женой, а так – ни пришей, ни пристегни. Жили они в большой-пребольшой избе, такой большой, что даже «аукаться» можно было.

     Бывало, пойдет Дурочка утром умыться, да так и заблудится. Видит Дурачок, что нет её долго, и думает: ну вот, стерва, опять, небось, заблудилась где-нибудь…      
    Подумает он так, покричит, «поаукает», - куда ты, мол, тупая сука, делась, – и успокоится: ну ее к чёрту, транду  небритую, небось, не сгинет бесследно, к вечеру придёт…

     А Дурочка  тем временем ходит по избе, радостная такая, что руки и рожа после мытья чистыми стали, и поет себе под нос:

                                                       We shell over come,
                                                       We shell over come,
                                                       We shell over come some day!                            
                                                    
     Поёт она, поёт, а сама думает: вот блядская жилплощадь, уже полдня хожу, а к Дурачку вернуться не могу… Что тут делать?
    
     Думала она, думала и  придумала: стала по клочку-лоскутику-тряпочке от платья отрывать да за собой из них след оставлять, чтобы верней к Дурачку выйти. Рвала она, рвала свою одёжку, и, как к Дурачку вернулась, ничего от неё не осталось…  

     Увидел Дурачок, что Дурочка голой пришла, и говорит ей:
   «Совсем спятила, тварь похотливая, нимфоманка проклятая! Ужо я покажу тебе, как блудить-потаскушничать!»  И давай её оглоблей охаживать – аж щепки летят да белизна телесна девичья синяками покрывается…

     Стерпела Дурочка побои лютые, не застонала, не заплакала, а только оделась в дерюжку рваную и легла спать смирнёхонько, благо солнце к тому времени закатилося и в темноте Дурачок  всё больше себе по пальцам охаживать стал, чем по телесам страдалицы блаженненькой…

     Лежит Дурочка на перине соломенной, синяки соплями смазывает, а сама думу думает, как отомстить ей извергу поганому, Дурачку-Дуриле окаянному…

    Целу ночку думала, две подушки изжевала – наконец придумала: возьму, говорит себе, топор булатный и зарублю пойду Дурачка к чёртовой матери, пока тот спит беспробудно-бессовестно…

    Встала тихонько и пошла топор искать…

    Искала-искала, наконец – нашла. Идёт обратно – глядь: а места-то всё незнакомые, темнота – хоть глаз коли, и никак ей постель Дурачкова не встречается.

    Поняла тут Дурочка, что опять заблудилась она в избе своей дремучей, и загоревала: «Ой, я баба глупая-неразумная! Как же мне теперь к Дурачку-то выйти? Сейчас бы компас какой али астролябию…» Хотела она было и дерюжку свою рваненьку на клочки-тряпочки-лоскутики пустить, чтоб дорогу сподручней искать было, да убоялась побоев-надругательства. Села тут Дурочка на дощатый пол, пожевала корочку завалящую да легла спать, благо и день прошел, и ночь наступила.

     А Дурачок-то увидал, что Дурочка опять куда-то делась, приготовил оглоблю и стал, ожидаючи, придумывать казни-пытки разные, да все пострашней норовит придумать пытку-то, полютей казнюшку… Вот ждет он её, а сам думает: коли снова Дурочка голой вернётся, так я её сначала оглоблей отхожу до полусмерти, потом все ногти-волосы щипцами повырву начисто, а затем уж и обушком её пристукну сердешную, а пристукнув – изнасилую, изнасилую – не помилую!

      Так и день прождал, и ночь, и ещё день, и опять ночь…

     Долго ли коротко ли, а прошло уж полгодика, как сгинула Дурочка. Не стерпел Дурачок – пошёл сам искать. Шёл он, шёл, пять пар лаптей износил, а Дурочки всё не видать…  И вдруг – глядь: посередь избы, на дощатом полу, лежат кости белые да в дерюжку завернуты. Понял тут Дурачок, что с ней сталося, что погибла она смертью голодной от истощения…

     …Погоревал он, примерился так и сяк – нет, кости уж не изнасилуешь, - и пошёл восвояси…

      Достал Дурачок перо-бумагу и отписал, куда следует: мол, пришлите мне нову Дурочку, ибо прежняя надысь представилась. И прислали ему девицу красну, Дурочку, лучше прежней: и работяшша она, и голышом не гуляшша, да ещё с компасом-астролябией в придачу, коли как заблудится.

      И стали они жить-поживать да туры-круизы по избе своей большущей совершать.
      На том и сказке конец.