1 часть: http://udaff.com/creo/69595.html

    Климат странный, гнилой какой-то. Болота кругом. Вечная сырость. Сушилки не работают, утром натягиваешь на себя холодные влажные тряпки.
    Порежешь палец – месяц рана не зажвает. У всех поголовно – грибок на ногах.
    Кто-то из второй роты подхватил лобковых вшей. Причём не от девки, а через выданные в бане трусы. Теперь, прежде чем надеть сменку, разглядываем каждый шов.

    Привыкаешь к особому языку. Начинаешь “шарить” и “рюхать”, стараешься не “тормозить”. Не “залетать” и не “влезать в залупу”. Знаешь, что такое “тренчик” и “чипок”.
    Привыкаешь, что человека зовут, скажем, не Сергей Иванович, а “товарищ капитан”. А когда тот получает майора, какое-то время путаешься и зовёшь его по-старому, капитаном. И кажется тебе, что человек взял и сменил себе имя.
    Обнаружил, что забыл, как называется в университете должность главного человека на кафедре. Полдня вспоминал. Ну не может же быть, чтобы “начальник кафедры”… Так недалеко и до того, чтобы декана “командиром факультета” назвать…

    От постоянного общения с хохлами замечаю, что начал “шокать”. “Шо? А цэ шо? А вин тоби шо казав?” – раздаётся весь день вокруг и начинает проникать в тебя, хочешь ты того или нет.
    Мат вообще въедается в речь намертво, и я немного беспокоюсь, как я буду общаться с людьми на гражданке.
    Встречаются мастера жанра, но  в основном – грязная бессмысленная ругань. Некоторые слова слышу впервые. Из обновлённой коллекции: “пиздопроёбина”, “триебучий блядохуй”, “промандоблядь”, “хуепутало”, почему-то обязательно ещё и “грешное”.
В армейском языке огромное количество аббревиатур разного типа. ОЗК, КПП, ГСМ, ПХД, БПП... Начпо, помдеж, начхим, оргзанятия…

- Товарищ подполковник, разрешите обратиться!
Замполит полка подполковник Алексеев, ждущий в нашей курилке командира роты МТО, недоверчиво косится на нашего взводовского клоуна Укола. Обычно солдаты замполита избегают. Не тот это человек, с кем поговорить хочется. Хам, сволочь и “гнида подзалупная”.
На общеполковых собраниях Алексеев призывает нас, невзирая на разницу в званиях, чувствовать в нём друга и старшего товарища. Заходить к нему в приёмное время, если кому надо поговорить по душам. Попить чайку даже.
Алексеев – человек выдающийся. У него выдаётся всё – пузо, жопа, лоснящаяся круглая рожа… Воняет от него постоянно то водкой и луком, то чесноком и одеколоном.
- Слушаю вас, товарищ солдат.
Все находящиеся в курилке замирают.
- А почему ваша должность неправильно называется?
Алексеев собирает на лбу одинокую складку и вкрадчиво произносит:
    - Разрешите вас не понять?
    Уколов того и ждет:
    - Ну вот есть заместитель комадира полка – замкомполка, если заместитель по тылу – зампотылу, есть заместитель по вооружению – замповооружению… Так? А вы заместитель командира по политическому воспитанию. Должны быть – зампополвос. Или хотя бы зампополит…
    Алексеев минуту сидит молча, размышляя. Затем его осеняет:
    - А пошёл-ка ты на хуй, товарищ солдат! Два наряда вне очереди!

    Замполит “мандавох” старший лейтенант Сайгаров, Сайгак.
    Читает роте политинформацию.
    - Долго, годами, веками, столетиями человека занимал, волновал, беспокоил вопрос об устройстве, так сказать, строении и сруктуре нашего мира, мироздания, нашей вселенной, одним словом, всего Космоса. Войска, в оторых вам выпала честь служить, или, лучше сказать, проходить воинскую службу, носят название, а точнее, именуются Военно-Космическими силами. Для чего они нужны, необходимы, для чего они требуются нашей Отчизне, нашей Родине, нашему государству? Это главный, ключевой, основопологающий и коренной вопрос нашей с вами сегодняшней лекции, или, если быть точным, политинформации…

    Всё это Сайгак монотонно бубнит, перебирая какие-то мятые бумажки.
    Сам замполит длинный, тощий и унылый.
    “Мандавохи” впадают в транс, прикрывая глаза и кивая головами. Сайгак, не делая замечаний, аккуратно записывает фымилии спящих в свою тетрадочку и докладывает потом ротному.
По внеочередному наряду каждому обеспечено, но сил противостоять бубнежу замполита нет. 

    Интересно - все говорят “поставь” вместо “положи”. “Поставь письмо на тумбочку!” “Тетради, ручки - ставим в сторону и строимся на обед!” - командует в ленинской комнате Старцев.
    Иногда говорят “поклай”. “Поклай сюды пилотку”. Но так говорят интеллигенты, которые знают, что неправильно говорить “ложить”, надо - “класть”.

    - Где мои ножницы? - с тревогой спрашиваю я Костюка.
    - Яки? - искренне удивляется тот.
    - Я тебе дам, блядь, яки! Таки, которые утром взял у меня! - замахиваюсь я на Сашко локтём. - Не дай Бог, проебал! Убью!
    Минуту Костюк напряжённо думает. Радостно улыбается:
    - Так я тоби их пид подушку пиставыл!
    Мне представляется картина.
    По команде “отбой” я прыгаю в койку, опускаю голову на подушку, и в мой мозжечок с хрустом входят лезвия вертикально стоящих парикмахерских ножниц.
    Откидываю подушку и вижу под ней ножницы. В целости и сохранности. Мирно лежащие.
    - Как это ты их не проебал? - теперь моя очередь удивляться.
    - Вот! - ещё радостней улыбается Сашко.
    Проебал он их в следующий раз.
    Зато через год у него уже был целый набор - от щипчиков для ногтей до украденного где-то садового секатора.

Секатором любит стричь ногти на ногах Василий Иванович Свищ.
    По призыву Свищ старше нас на полгода, то есть шнурок. Однако по возрасту старше всех - ему двадцать четыре года.
    Призвался он с какого-то глухого хутора Западной Украины. Настолько глухого, что только в армии Вася первый раз в жизни увидел телефон. Он знал, конечно, что это за штука и для чего она, но вот увидел впервые.
    У себя на хуторе Вася занимался суровым и тяжёлым крестьянским трудом.
    Несколько лет ждал повестки. Потом ему это надоело и он сам добрался до военкомата.
    Там только развели руками, извинились и выписали военный билет.

    Физической силы Вася Свищ необычайной. Запросто раздавливает одной рукой банку сгущёнки. Плоскую батарейку “Элемент” сминает в гармошку. Бляху ремня сгибал и разгибал тремя пальцами.

    Прапорщик Воронцов в Васе души не чает. Называет уважительно Василием Ивановичем. Сватает в сержанты.
    - Та ни... Нэ хочу... – всякий раз качает головой Свищ.

    Перед заступлением в наряд Вася идёт в чипок и покупает полтора килограмма карамелек.
    За сутки съедает весь пакет.
    Если конфет вдруг нету, может есть всё что угодно.
    Однажды спокойно съел пачку сухих макарон. Просто отламывал и жевал, запивая дегтярной крепкости чаем. Чай он пил из двухлитровой банки.
    Повара ему не жалеют каши, и Вася осиливает по пять-шесть порций.
    Правда, после этого в течении получаса беспомощен, как остриженный Самсон.
    Вася снимает с себя ремень, и  волоча его за собой, плетётся в казарму. Едва одолевает лестницу на второй этаж, затаскивая себя по перилам. Добирается до своей койки и с размаху плюхается на неё спиной.
    Эта привычка хорошо всем известна.
    Однажды ему под пружины койки поставили табуретку.
    Табуретка одной высоты с койкой. Даже чуть приподняла провисшие пружины. Но ни с боку, ни с верху ничего не заметно.
    Входит Василий Иванович.
    Взвод и “мандавохи” замирают. Все делают вид, что занимаются своими делами.
    Василий Иванович кладёт ремень, поворачивается к койке спиной...
    Падает...
    Ы-ы-ыхх!
    Раздаётся ужасный хруст.
    Вася лежит неподвижно.
    - Всё, бля, пиздец! - произносит кто-то.
    Тут Вася поворачивается на бок, свешивает руку с кровати и принимается шарить под ней.
    - Якись, шо-то сломав... - задумчиво так говорит и извлекает ножку от табуретки.

    Так ржали, что к нам заглянули из роты снизу: что у вас происходит?..

    Зимой, когда Вася стоял в наряде на КПП, над ним подшутили так.
    Перед КПП - огромная асфальтовая площадь. Летом и осенью её подметают, а зимой, соответственно, расчищают от снега.
    Простой лопатой тут не справиться, площадь большая.
    Поэтому имеется специальный, удлинённый скребок для двух человек. Один берётся за одну ручку, второй за другую, и поехали...
    Впереди, сбиваясь слоями, нарастает и тяжелеет с каждой секундой, с каждым пройденным метром, снежный вал... Хватаешься за самый конец ручки, весь подаёшься вперёд,  наваливаешься грудью...

    Вася запросто управлялся таким скребком в одиночку.
    Поглазеть на это останавливались даже офицеры.

    Ребята из роты МТО не поленились и изготовили ещё один скребок. Только ковш сделали из куска стали миллиметров пять толщиной, а вместо ручек приварили два огромных лома.
    Васин скребок украли, а на его место прислонили к стенке новый.
    Вышел Вася. Удивлённо осмотрел новый инструмент.  Даже ощупал.
    Затем пожал плечами и потащил его на площадь.
    Через час, красный и распаренный, Вася пил чай в дежурке.
    Площадь была чиста.

    - Ты как, Вася, не устал? - не выдержал наконец дежурный по КПП.
    Вася, улыбаясь, закивал головой:
    - Трохи стомывси сёходни!.. Почэму - не знаю...

    Однажды, летом ещё, меня и Васю послали залатать проржавевшую “колючку” на дальнем периметре части.
    Мы, стараясь попадать в ногу, идём по шоссе. Вася впереди, я сзади. За Васиной широченной спиной мне ничего не видать. На наших плечах – толстая палка с огромным мотком новенькой проволки.
    Жарко. Идти далеко.
Скучно. Вася – собеседник тот ещё.
    Зная, что этот хохол закоренелый “бендеровец” и терпеть не может ничего исконно русского, я запеваю, нарочито “окая” и “якая”, песенку, которую запомнил ещё в университете на занятиях по фольклористике:

                    Ой, бяда! Бяда!
                    В огороде лебяда!
                    Черямуха белая!
                    Ай, что лябовь наделала!

    Вася шагает и сопит. Наконец, вполоборота повернув ко мне голову, басит:
    - Дурацкы писны у вас, москалэй… Нэ умеэте спиват як надо…
    - Вася, а ты заспивай, як надо, а я послухаю, - подначиваю я ещё, но Вася снова лишь сопит в ответ и качает головой.
    Приятно подоставать здоровенного парня, зная, что тебе за это ничего не будет.
    Мы проходим мимо дорожного знака “Ограничение по скорости – 20 км.”
    - Вася, перекур! – прошу я.
    Некурящий Свищ пожимает свободным плечом и кивает. Мы сбрасываем нашу бобину под дорожный знак и усаживаемся рядом, в пожухлую траву.
    Я расстёгиваю крючок воротника и закуриваю. Свищ – на полгода старше меня по призыву, прекрасно знает, что расстёгиваться мне ещё не положено. Однако ему это глубоко безразлично.
    Вася поймал мелкого серого кузнечика и сосредоточенно разглядывает его. Кузнечик едва различим между Васиных толстых пальцев.
    Мимо нас по шоссе изредка пролетают легковушки, на скорости далеко за сто.    
Вася отпускает, наконец, полураздавленное насекомое и удручённо говорит:
    - Якы ж такы усё у вас, москалэй, трохышно… Ничохо нэма бильшохо…
    Я откидываюсь на спину и выпуская дым в синее небо, лениво роняю:
    - А у вас в Хохляндии кузнечики, небось, с корову размером, да?
    Вася обижается на “Холяндию”. Срывает травинку и принимается обкусывать её кончик.
    С быстрым шелестом проносится ещё пара легковушек.
    - Ладно, Василий Иванович, не парься. Мы пока одна страна. Знаешь, как один дядька говорил? “Одна страна, один народ, один фюрер!”
    Вася удивлённо поворачивается:
    - Якой фюрер? Хытлер, шо ли?
    Машу рукой:
    - Ладно, проехали… Ты на политзанятии не вздумай только ляпнуть это. А то скажешь ещё, что я научил… С тебя взятки гладки, а мне ещё после армии в универ восстанавливаться. Характеристику от замполита получать… Ты лучше вот что…
    Я приподнимаюсь на локте и тычу сигаретой в дорожный знак:
    - Видишь, знак стоит?
    Вася кивает.
    - А ведь он, Вася, никому тут на хер не нужен. Вон, козлы, как гоняют! И притом, действительно, с какой стати тут скорость ограничивать?.. Людям нужна свобода!
    Вася давно привык к моей болтовне и лишь усмехается.
    - А вот слабо тебе, Вася, подарить людям свободу? Радость передвижения без границ? А?
    Вася недоуменно смотрит то на меня, то на знак. Машет рукой:
    - Та ни… Рази можно!.. ХАЫ нарухаэт, колы пиймают…
    Понимаю, что надо дожимать:
    - Да кто тебя здесь “пиймаэт”? Тут глухомань такая, не хуже, чем у тебя на хуторе! Давай, Вася, вырви этот знак к ебеням собачьим!
    - Покурыв, и пишлы дальше! Працуваты трэба! – переходя в оборону, Вася изрекает командным голосом и поднимается с земли, стряхивая с кителя невесть откуда набежавших муравьёв. Наверно, учуяли полкило карамелек в его кармане.
    - Ну, пишлы, пишлы, - встаю я тоже. – Просто вам, хохлам, слабо москальские знаки вот так вот взять и выдернуть.
    Вообще-то я знаю, что подначивать Васю – всё равно что обманывать ребёнка. И легко, вроде бы, но и нехорошо как-то.
Но…
    Вася смотрит на меня с укоризной, затем делает решительный шаг к знаку, пригибается слегка, расставляет ноги пошире и хватает обеими руками облупленный столб почти у самой земли.
    - Вась, ты чего, не надо… Я ж так, прикола ради сказал…
    Лицо Свища краснеет, щёки надуваются и я слышу какой-то треск.
    Наверное, лопнули его штаны, думаю я.
    Нет – это трещат корни выдираемой травы. Земля у основания знака вспучивается, и под Васино кряхтенье из недр появляется на свет божий огромная бетонная чушка – фундамент указателя.
    Вася делает ещё одно усилие, и отбрасывает поверженный знак в сторону. Я вижу, как по грязному и влажному пористому бетону в беспокойстве снуют мокрицы и ещё какие-то насекомые.
    - Вася… - сдавленно говорю, наконец.. – Пошли “колючку” чинить, а?      
    

    По ночам по казарме снуют крысы.
    Шебуршатся под крашеными досками пола, запрыгивают на койки и лазили в тумбочки.
    В казарме живёт котёнок Душман. Ночи уже холодные, сентябрьские.
    Душман сворачивается клубком у кого-нибудь в ногах, и урча, как моторчик детской игрушки, засыпает, согреваясь.
    Однажды посреди ночи просыпаюсь от непонятного копошения у самого лица.
    “Душман, сгинь, паскуда!” - вытаскиваю из-под одеяла руку и открываю глаза.
    Ору. Правда, шёпотом.
    Невероятных размеров крыса шугается тоже. Тяжело спыгивает на пол и исчезает в темноте.
    “Наверное, беременная,” - думаю.
    Долго ещё не могу уснуть. Всё кажется, что меня ощупывают её длинные, тонкие, мелко подрагивающие усики.

    Крысы грызут всё, что им попадается - мыло, конверты, сигареты. У тех, кто ныкает в карманы хлеб или конфеты, просто выгрызают карманы.
    Отрава их не берёт. Крысоловки помогают мало, чаще в них попадаем пальцами мы сами. Решили прибегнуть к помощи природного врага.
    Взрослого кота достать не удалось. Пеплов притащил откуда-то серого трёхмесячного котёнка.
    Так в казарме появился Душман.
    Котёнок крыс боялся до смерти.
    Они его и загрызли в конце концов.

    Мы ловим крыс тазиком.
    Над приманкой - коркой хлеба, крепится перевёрнутый таз. Таз держится на короткой палочке. К палочке привязывается нитка.
    Крыса появляется всегда неожиданно.
    Хвостатой меховой рукавицей она стремительно пересекает взлётку и подбегает к приманке. Усаживается на задние лапы и подозрительно оглядывается.
    Затаив дыхание, мы вжимаемся глубже в койки.
    Наконец крыса вытягивает морду вдоль пола и подползает к самой корке.
    Тут охотник - обычно это Мишаня Гончаров, дёргает за нитку.
    Тазик падает и крыса попадает в ловушку. Теперь главное - вскочить и подбежав к тазику, наступить на него ногой. Потому что пойманная зверюга начинает под ним метаться и пронзительно пищать. Таз ходит ходуном.
    Кто-нибудь, обязательно в сапогах, приподнимает самый краешек таза. Когда показывается голый шнур хвоста, таз снова прижимается к полу.
    На торчащий хвост наступают сапогом и убирают таз. Разъярённая крыса, изогнувшись, впивается зубами в рант кирзача.
    Сверху ей наносится удар шваброй.

    С одного удара крысу убить не удаваётся никогда.
    Бывает, что оглушённой, полумёртвой уже, принимаются играть в хоккей, швыряя швабрами её по всей взлётке.
    Вся переломанная, безглазая, с разбитым черепом, крыса упорно пытается куда-то ползти.
    Оставляя за собой тонкий кровяной след.


    Суббота.
    Сегодня баня и ПХД. Парково-хозяйственный день. Трусение одеял и уборка территории.
    Трусить одеяло - это значит, на пару с кем-то, взявшись за концы вытертого до крайности и местами дырявого полотна, вытряхивать из него пыль. При этом надо постараться, чтобы одеяло не порвалось.
    Потом наведение порядка в расположении и на прилегающей территории.
    Бычки, бумажки, листья - всё должно быть убрано. Дорожки должны сверкать “как у кота яйца”.
    Снимаешь с коек бельё и тащишь в каптёрку.
    Каптёрщик, шнурок, придирчиво пересчитывает простыни и наволочки. Выдаёт свежие.
    Всё надо тут же пересчитать и просмотреть на предмет целости. Дырявые вернуть и потребовать заменить.  Каптёрщик выёбывается и отказывается.
    - Хорошо, - говоришь. – щас я вот эти Бороде отдам.
    Получаешь другие. Заправляешь их себе.

    По натянутой нитке ровняются тумбочки и полоски одеял на койках.
    В руках - две дощечки с приделанными к ним оконными ручками. Дощечками разглаживаешь и “пробиваешь” одеяла.
    Койки все провисшие, с вылетевшими пружинами. Матрасы слежавшиеся, продавленные.
    Но одеяла на них должны быть ровными, идеально натянутыми.
    Даже если выполнил все поставленные задачи, лучше не садиться и не отдыхать. Мигом найдут тебе ещё кучу дел.
    Так и ходишь, подправляешь что-нибудь, разглаживаешь, ровняешь.

    По-другому ПХД расшифровывается как Пиздец Хорошему Дню.

    Помыться в бане толком не успеваешь - если припашут менять бельё и там.
    Если повезёт - успеешь вылить на себя пару шаек.
    Вода из кранов бьёт то ледяная, то до нестерпимости горячая. Неделя на неделю не приходится.
    Пол скользкий, весь в ошмётках грязной мыльной пены.
    Но под кипятком научились мыться быстро.
    Если присесть под душем на корточки, то долетающая вода успевает остыть на несколько градусов - двери постоянно распахнуты и всё пронизывается сквозняками.
    Вполне возможно намочиться, выскочить, натереться мочалкой, заскочить под струю снова и попытаться смыть.
    Гомон стоит страшный. Кто-то на кого-то орёт, кто-то ржёт и визжит, кто-то петь пытается. Двое не поделили что-то и теперь катаются по полу, пытаясь ухватить друг друга за скользкие руки. Их подбодряют воплями и свистом. В другой стороне играют в “снежки” – швыряются завязанной в узел мокрой мочалкой. Попадёт такой “снежок” в пах – мало не покажется.
    Шутка – окатить кого-нибудь полной шайкой кипятка или ледяной воды и посмотреть, как жертва дёргается.
    Желательно не только успеть помыться, но и постираться. Окатываешь разложенную на кафельном выступе форму водой из шайки, проходишь по самым грязным местам – воротник, край рукавов и задняя сторона брюк – огромной намыленной щёткой и быстро споласкиваешь.
    На ходу выжимая, бежишь в предбанник, надеясь, что твою подменку – рваньё четвёртого срока носки – не спиздили или не выбросили куда-нибудь. Иначе будешь в мокром ходить, на себе досушивать.

    После бани меня и Черепа назначают пищеносами.
    Мы должны забрать из караулки бачки с посудой, принести их в столовую, вымыть, наполнить ужином и отнести обратно.
В караулке нас встречают Соломон, Конюхов и Подкова - плюгавый, губастый хохол из Ивано-Франковска.
    Подкова тут же припахивает нас мыть полы.
    Начкар, старлей по фамилии Мамлеев, курит и смотрит телевизор. Нас он не замечает.
    Возвращается Борода - он в карауле разводящий.
    - Так, быстро в столовую, без хавчика нас ещё оставите! Через двадцать минут чтоб были здесь, докончите. Съебали!
    - Не дай боже, опоздаете! - кричит вслед Соломон.
    “Боже” он произносит с ударением на последнем слоге, и через “э” - “божЭ”
    Задыхаясь, мы с Черепом бежим по холму, кратчайшем путём, в столовую. На дорогу у нас уходит семь минут. Семь минут обратно - итого четырнадцать. Чтобы заполнить бачки - шесть минут.
    Должны успеть.
    
    В столовой нас немедленно припахивают повара - грузить какие-то ящики и мыть в разделочной пол. Там же мы встречаем Петручу - Славу Петраченко с нашего призыва.
    Петруча учился в кулинарном, и его распределили поваром. Завидовали ему по началу, да быстро перестали. Он один из поваров молодой. Остальные, четверо, черпаки, лупят его нещадно. Всю пахоту взвалили на него. На Петручу страшно смотреть - бледный, глаза ввалились.
    Двигается бочком, вздрагивая от малейшего шума.

    Череп пытается объяснить, что нас ждут, и получает по спине веслом - здоровенной палкой для перемешивания пищи.
    Один из поваров - молдаванин Гуля - в тапочках, трусах и тельняшке - открывает какой-то кран и на пол льются потоки горячей воды. Всё покрывается паром.
    - Две минуты! - орёт Гуля. - И я удивляюсь - всё сухо!

    В караулку мы прибегаем с опозданием в полчаса.
    Борода оттаскивает от нас Соломона с Подковой и ведёт обоих в сушилку.
    Мы обречённо заходим.
    Сейчас начнётся.
    Но Борода задумчив и спокоен.
    - Вы им сказали, что вас тут ждут? - спрашивает нас.
    Киваем.
    - И сказали, что Борода вас ждёт? - от вкрадчивого голоса сержанта нам не по себе.
     Обычно за этим следует вспышка бешеной ярости.
    Чем-то это напоминает мне сцену из мультфильма про Маугли, и я решаюсь пойти до конца:
    - Гуля сказал, что ему похуй.
    
    “Так ониии назвааали меняяя жёлтой рыыыбоййй? - Да, да, Каа! И ещё земляным червяком!”

    - Так, быстро домывайте и в казарму! - принимает решение Борода. - Завтра я сменяюсь, будем разбираться. Гуля вас пиздил?
    Наше молчание Борода принимает как ответ и выходит из сушилки.
    - Ну, что скажешь? - спрашиваю Черепа по дороге в казарму.
    - Жопа полная! - мрачно отвечает Череп.

    Вечером следующего дня Борода подзывает меня к своей койке:
    - Через полчаса ужин. Собери всех бойцов взводовских, кто не в наряде. Будет политинформация.
    Через несколько минут мы стоим. Я, Череп, Холодец, Паша Секс, Сахнюк и Кица.
    Борода садится на кровать по-турецки. Закуривает и оглядывает нас.
    На соседних койках лежат Соломон, Дьячко и Подкова.
    - Значит, воины, так, - неторопливо начинает Борода. - Вы служите во взводе охраны. Мы - элита части. Мы не стоим на тумбочке и не заступаем в столовую. Вас мало, и на всех не хватит. И ебать вас могут только ваши старые. Ни “мандавохи”, ни “буквари”, ни повара какие-то сраные. Только мы. Мы не лезем к чужим бойцам, и никто не лезет к нам. Это закон. И он нарушен.
    - Кирзач, Череп! Пизды Гуле вкатить сможете? - подаёт голос Соломон.
    Мы переглядываемся.
    - Сможем! - решительно говорит Череп.
    - Тогда вперёд! - Борода легко вскакивает с койки и влезает в сапоги. - Не зарываться! Скажу - хватит - значит, всё! Всосали?! Остальные бойцы остаются на месте! Соломон, Дьяк, Стёпа - пошли! До построения успеть надо!
    Скорым шагом двигаемся к столовой.
    - Главное, не бздеть! - говорит нам в спину Соломон. - Если что - мы рядом.
    Борода подходит к освещённому окошку поварской комнаты и стучит по стеклу.
    - Чё нада? - раздаётся голос.
    - Гуля, это Борода. Выйди на секунду. Насчёт хавчика базар есть.
    Через минуту на пороге появляется Гуля, с сигаретой в зубах.
    - Бля, ну чё нада, отдохнуть не да...
    Череп оказался разрядником-боксёром. Серией ударов он отбрасывает Гулю назад. Повар сползает по стене коридорчика.
    Соломон и Дьяк оттаскивают Черепа за ворот.
    Все впечатлены.
    - Теперь ты, - говорит мне Борода.
    Мне не хочется бить сидящего на полу молдавана. Тот держится за голову руками и потряхивает ей, не веря случившемуся.
    - Да, вроде, хватит с него, - неуверенно говорю я.
    - Тогда получишь сам, - отвечает Борода.
    Выбор невелик.
    Гуля начинает приподниматься.
    Я подбегаю и с размаха бью молдавана носком сапога. Попадаю куда-то в мягкое, очевидно, в живот. Повар издаёт странный звук, словно икает, и снова скрючивается на полу.
    На шум выбегают другие. В растерянности замирают в коридоре.
    - Так, бойцы! Бегом в казарму! Дяденьки говорить будут! - ухмыляется Борода и стягивает с себя ремень. - Вам ещё рано на такое смотреть.
    Повара хватают лежащего неподвижно Гулю и втаскивают обратно в поварскую. Запирают за собой дверь.
    - Домой! - командует Борода, и, поигрывая бляхой, первым отправляется в казарму.
    Мы следуем за ним.
    Неожиданно Борода оборачивается и несколько раз охаживает нас ремнём по спине и ногам. Боль жгучая.
    - Вы охерели, бойцы, так дедушек бить? - скалит зубы сержант. - Звери растут, Соломон! - обращается он к товарищу.
    Тот отвешивает нам по оплеухе:
    - Чтобы не борзели у меня, ясно? И ни кому ни слова!

    Больше нас в столовой не трогали.
    Отыгрались на Петруче.
    Выдержал он в столовой месяца три. Затем сунул левую руку под нож хлеборезки. Остался без большого пальца и двух фаланг указательного.
    Петручу увезли в госпиталь в Питер и больше он в часть не вернулся. Пальцы ему спасли, пришили. И комиссовали по инвалидности.

    - Помнишь, Паша, про госпиталь мы с тобой мечтали? - спрашиваю я Секса. - Когда по полосе в карантине бегали?
    - Помню... - вяло как-то отвечает Паша.