Утро.
  Приоткрыв потайные оконца, два молодых человека с лихорадочным любопытством наблюдали за странной картиной: посреди гимнастического зала стояли две группы людей, одетых в тюремные робы – одна половина была черной, другая серой. Раздался звонок, и люди быстро разбрелись по скамейкам к противоположным стенкам в соответствии с формой, схватили карандаши и листочки бумаги. Быстро черкая, они непрерывно переговаривались внутри своих групп. Наконец, руководители групп, собрав народ в кружки, выявили по одному листку и положили их на специальный желоб, где пролегала транспортная резиновая дорожка.
Аккуратно закрыв окошечки, молодые люди прошли тихим неспешным шагом в пристройку в конце зала.
Там нажав кнопку, они привели в действие моторчик, крутивший ленту. Через минуту листочки приплыли и, будучи резко выхвачены, подверглись тщательному анализу.
  Парни были внешне различны, но огонь, трепетавший в их глазах, делал их похожими круче, чем однояйцовые братья-близнецы.
Один из них был рослый белокурый красавец, одетый в серый цивильный костюм, обутый в черные лодочки. Классический римский нос, темно-зеленые глаза.
Другой был ниже на полголовы, стройный в своей худобе - одет в зеленую рубашку, коричневые штаны, на ногах серые сандалии.  Он был курнос, подбородок с ямочкой и пронзительные синие глаза.
И красавец был шефом курносого.
  - Йохан! А ты проиграл – улыбнулся курносый.
  - Тебе просто поперло, Степан. Ты чертовски везучий парень – грустно поведал Йохан.

          Обед.
  Стоял отличный денек и солнце било прямыми лучами. Но светлые пятна на белоснежном снегу получались похожими на странных зверьков, когда ладошки человека переплетаются и оттопыренные пальцы формируют на стене разнообразные формы. Получалась такая пестрая картинка оттого, что свету приходилось просачиваться сквозь огромную сеть, накинутую над многочисленными строениями в глуши лесов Померании. Но разглядеть сверху все это хозяйство было практически невозможно, настолько ловко и грамотно было все сделано с исключительной немецкой аккуратностью.
  В одном из домиков - а все они были все весьма разнообразны - нежился на диванчике молодой человек: русый, курносый, с подбородком, рассеченном яблочком.
Его зовут Степан, как мы помним.
  Глухо задребезжал будильник, разбудив парня.
Сладко потянувшись, он не спеша встал, привет себя в порядок – умылся, оделся, обулся – и вышел вон.
  Пройдя по извилистой тропинке метров двести и миновав несколько коттеджей, он приблизился к длинному бараку.
  - Хай Гитлер, Ганс! – приветствовал он солдата в зеленой форме СД, стоявшего на дозоре у входной двери. Вся охрана лагеря была из дивизии СС «Мертвая Голова», но в целях безопасности даже высшие офицеры носили защитную форму.
Пройдя по коридору, молодой человек прошел свой кабинет – но взглянув на часы на левой руке, понял, что опаздывает – и, подошедши к черной кожаной двери, нажал звонок. Дверь немедля распахнулась.
  - Товарищ Пугачев, когда вы бросите свои гражданские закидоны? У нас опыт начинается в 18-00 – резко пролаял в его адрес, резко вставший с кресла рослый белокурый красавец, одетый в серый цивильный костюм. Это Йохан.
  - Да, но сейчас только 17-15, господин группеннфюрер – улыбнулся парень, без разрешенья плюхнувшийся на диванчик, стоявший вдоль стенки.
  - Ах, бросьте ваши шуточки Степан. Вы пользуетесь своей незаменимостью как щитом, но это гибельный путь – ответно улыбнувшись, офицер уселся верхом на стул, развернувши его спинкой к парню, продолжая – не забывайте, что у нас целый час уходит на окончательное обсужденье и шлифовку деталей опыта. Кстати, вы помните замысел эксперимента?
  Степан нахмурился и отвел взгляд в сторону. Тоскливо, в тысячный раз обозрел кабинет «Шефа», как он в шутку часто называл Йохана Штольца, групеннфюрера СС, подчинявшегося напрямую самому фюреру.

  Кабинет был полное отражение хозяина – помпезный, изысканный, разумный во всех деталях. Ничего лишнего, только громадный дубовый стол с удобным креслом; напротив диванчика книжная стенка во всю стену, где нет ни одной пустой книги; несколько больших стульев; на полу огромный персидский ковер.
Йохан – барон в седьмом поколении и имеет собственное имение в Баварии. Ему двадцать девять и он дьявольски умен и даже талантлив на грани с гениальностью. Он возглавляет спецпроект «Арийцы, как высшая раса – доказать экспериментально», или, как Степан коротко называет его – «Апорт» от фразы арийский проект.

  А вот как советский гениальный физик попал в лапы СС, в этот лагерь «Апорт».
(Идет повествование от первого лица).
  Странный юбилей я отмечаю в лагере «Апорт», спрятанный в глухих лесах Померании. Странный и торжественный одновременно, ибо он совпадает с Новым Годом. Три года, ровно три года моего плена. Как я попал в него? Как и большинство моих соотечественников – через котел. Мой был под Могилевом. Не буду утруждать внимание читателя пересказом всех мытарств, связанных с первыми минутами, часами, днями и месяцами моих лишений – это Вы поймете через авторов, посвятивших свое творчество военной теме. Я по другому профилю.
И вот, когда я полностью загибался в Освенциме, случилось чудо.
  Благодаря провидению и лучику Господа нашего, осенившего мою голову талантом, я, Степан Пугачев, вот уже два с половиной года занимаюсь научной работой. Да-да, Вы не ослышались, дорогой читатель, в самом секретном фашистском лагере советский ученый на равных ведет разработки невиданной прежде человечеству технологии, или, лучше сказать, проверке человеческого материала на прочность.
  Сегодня, в этот печальный мой праздник, мы с Йоханом Штольцем, группенфюрером СС будем проводить опыт «ЗИС - 4137М».
  Кстати говоря, этот Штольц является Гением в области изучения человеческой психики. И именно благодаря ему, мне «посчастливилось» стать его полноправным коллегой и с научной точки зрения, и с чисто административной. Я, фактически, живу на положении любимой канарейки, за которой любимый хозяин ухаживает трепетно и гламурно, позволяя все шалости, разрешенные границами клетки.
  Наш лагерь спрятан так надежно, а профиль деятельности его так засекречен, что ни одна разведка мира не проникла сюда и поэтому никто на всей Земле не представляет, какие опыты мы ставим с Йоханом.
  Я живу на территории лагеря в своем коттедже – он двухэтажный с мезонином на чердаке, где мой любимый кабинет. Мне разрешено свободно перемещаться по всей территории лагеря. Одежда цивильная, еда великолепная – мне даже доставляют любимую черную икру и настоящую русскую водку «Смирнов 21».
Я весь снаружи в шоколаде, хотя, понятное дело, что на душе скребут кошки. Но по здравому размышлению, я давно решил для себя все моральные вопросы: победа будет за нами, а результаты опытов я сохраню для блага своей Родины. А там знанье это и пригодится.
 
  Впрочем, давайте скажу пару слов об Йоханне.
Ему скоро исполнится тридцать лет – он с 1914 супротив моего 1919. Высок, строен, белокур, зеленоглаз и обладает сангвиническим характером. Любит юмор, великолепный знаток немецкой литературы и музыки.
Впрочем, он любопытен и не гнушается изучением даже русской культуры, не говоря уже об европейской, да  и вообще мировой. И он, конечно, Гений в своем деле.
Он барон и имеет свое родовое поместье где-то в Баварии – скрывает от меня точное место, но это секрет Полишинеля: достаточно мне будет покинуть расположение лагеря для этого – и Сезам откроется.

  Любопытна была наша первая встреча в Освенциме, когда я угасал в прямом и переносном смыслах.
    Тогда барон еще сам набирал себе подопытных кроликов, объезжая все лагеря.
  В холодный зимний вечер, когда прошла поверка и все улеглись спать, я смотрел в чистое небо – накануне умер старшина Василий Окопов и освободилось место у окна, которое я не преминул занять, согласно наших предварительных договоренностей. Мой взгляд нащупал одинокую (для меня) звезду оранжевого цвета и я стал беседовать с ней, делясь своей бедой:
    - Скоро я уйду к тебе моя звезда. Ты помоги мне достойно с жизнью попрощаться и направь к себе, протянув лучик свой волшебный. Хоть молод я и мне лишь двадцать три года исполнится через неделю, седьмого января (а было тридцать первое декабря 1941 года), пожил немало, а повидал достаточно я горя, чтобы смиренно и с надеждой уйти от этого тягостного мирка, где правит хам, или идиот с рожденья.
  Внезапно шум раздался и вот шаги – сдернут я с дощатой шконки и пинками погнан в темноту лагеря.
  Но охранникам пришлось тащить меня последние сто метров, ибо я упал в сугроб прям с головой – все, кончились физические силы организма.
  Но попав в тепло просторного кабинета, я ожил потихоньку, и, моргая, стал озираться по сторонам, не понимая, где я и за что такая благость – тепло, тепло и вот оно меня взбодрило понемногу.
  Я все лежал на коврике у входной двери, но тут склонился чей-то профиль надо мной и заговорил по-русски:
  Ну что, Степа Пугачев, ты оклемался? Хватит притворяться, давай вставай и проходи к столу.
От удивления у меня схватило спазмой горло, но кое-как пристав, я доковылял до стула. А на столе стояли яства, о которых даже не мечтают – икра красная и черная, масло и много-много хлеба. Стоял и самовар, что привело меня в смятенье и замешательство крутое.
  Высокий чин в звание штандартенфюрера СС, не погнушавшись, сделал мне пару бутербродов, и чай налил в круглую пиалу, разбавив молоком.
  Минуты шли, текли неторопливо – я насыщался легкою едою: от тяжелой я мог завернуться от заворота кишок. Мне полегчало, и я откинулся назад и стан свой выпрямил горделиво:
  - За что такие царские почести солдату рядовому?
В ответ белокурая бестия раскрыла коричневую папку,
и поглядывая на меня зачитала:
- Пугачев, Степан Емельянович, 1919 года, седьмое января. Кстати, поздравляю, но мой подарок будет позже. Из купеческого роду. А из мещан такие же породы у вас в России (спасибо и на этом, что не сказал СССР!)?
  - В анкете числюсь из мещан – я проговорил с ехидцей.
- Браво! Однако далее продолжим. Домашнее образование, в пятнадцать лет экстерном сдал на аттестат на все пятерки. Похвально, но не боле.
А вот попасть в ученики к Капице, а затем в семнадцать лет совершить открытие достойное Ньютона – как это правильно сказать, сверхпроводимость?
- А вы весьма осведомлены о состоянии современной физики шеф, можно так назову вас в шутку?
Он рассмеялся и жутко стал доволен. Вскочил со стула и, обогнувши стол справа, подошел ко мне вплотную. Глаза зеленые его смотрели дружелюбно и в них светился огонь искателя истины – уж я то это знаю: сам из таких. А он продолжил глушить меня анкетой:
  - В тридцать седьмом семь месяцев сидели вы в Бутырке. И что вам шили, если не секрет?
Я глухо рассмеялся, раскашлявшись в конце:
  - Один придурок написал заяву в бессильной злобе к моему таланту. Другой, что в органах сидел, пытался мне внушить, что я, будучи на воле, создать бы смог хитрое оружие на основе моих открытий и трудов, а с помощью него замочить и Сталина, и всю верхушку.
Восстановив тем самым царский режим, к которому я по мещанскому своему мировоззренью тяготею – товарищ следователь верил в сие безмерно.
Но заступился мой Учитель за меня, и вот отпущен был. Хорошо, что покалечить не сумели, иль не дано им было такое разрешенье – а сволочи отменные там служат, хотя, быть может, их рвенье из-за страха.
Штандартенфюрер вернулся на свое место, на стул присел. Минуту помолчал, отдавая дань моим лишеньям. Я был неприятно удивлен, что такой талант на службе у фашистов обретается. Неужели он разделяет их мировоззренье? Я бросился в омут откровенья:
  - Что связывает вас, а вы ученый, истинный похоже, с мракобесием фашистского ученья? Только не говорите мне о праве высшей расы – я не поверю.
Вздохнув печально, мой будущий шеф произнес тираду:
  - Давайте поговорим по душам и откровенно. Здесь нет лишних ушей, да и записывающей аппаратуры тоже.
Мы говорим tet-a-tet, но соблюдаем принцип баш на баш. OK? – он щеголял словами и знаньем языков.
Дождавшись безмолвного кивка в знак одобренья, он собравшись с мыслями и духом, произнес неторопливо, смакуя фразы и слова, как жемчуг драгоценный красотка перебирает в томлении душевном, когда его получит в дар от любовника страсти ее:
  - Мы, как ученые, должны быть выше всяких предрассудков, в том числе и политических систем, не так ли? Нет, нет, молчите, я продолжу монолог – меня пробило. Идея коммунизма более утопична идеи национал-социализма. Но обе они ложны, а как похожи наружным антуражем – одно государство на всей планете с одной идеологией, а что внутри, не так уж интересно: править будет быдляцкий пролетариат, или раса господ с рожденья. Детали эти мы обсудим в дальнейшем, если договоримся о контракте.
  А он простой в своей прозрачности хрустальной, как речка горная, или линзы бинокля от Цейса.
  Короче, мне разрешено с высоты от самого Риббентропа, в соответствии с арийской теории, изложенной в «Майн Кампф» - кстати, рекомендую прочитать внимательно сей труд фюрера нашего от Бога - провести полные и исчерпывающие исследования с применением различного человеческого материала, доказывающие превосходство наше над всем оставшимся сбродом на Земле.
Итак, Степан, простите за фамильярность – меня зовут, кстати, Иохан – прошу вас дать согласие на совместную работу. Я вас беру, как физика гениального, который мне поможет дать моим психологическим опытам соответствующий аспект, выраженный формулами, графиками и материальным отношением к массиву человеческого материала.
У нас будет свой лагерь, вы будете моим заместителем и пользоваться полною свободой в размерах тех пространств, которые нам выделят под опыты над телами и душами людей.
Прошу подумать и дать ответ в течение семи минут, так как знаю, что нет любимее этого числа для вас на свете никакого другого. Да, кстати, это день вашего гениального рожденья и это мой подарок вам – спасу я для человечества ваш великий мозг. А там, глядишь, обогатите открытиями революционными нас всех.
Ну как, каков будет ответ мудреца и корифея современной мысли?
  Призрак Кампанеллы витал в моем сознанье, хотя в конкретные труды его я не особо верил. Но сама постановка вопроса была интригующей донельзя  - ведь эти опыты могли приблизить человечество к ответу, какой оно ищет со своего рожденья: самое оптимальное устройство государства, но здесь важны основные аксиомы, которые и определяют все строенье.
Если брать равенство, братство и свободу – получится одна конструкция; а если возьмем верховенство нации единой, то получим смесь гремучую капитало-феодально-рабовладельческую. Возможных вариантов миллионы: мне нравится одна утопическая конструкция такая – все люди вдруг живут отдельно в своих домах в лесах глубоких, друг друга любят, ищут в себе Бога и развивают свой талант до сверканья бриллианта размером с голубиное яйцо.
  Я колебался лишь для вида, приняв решение сразу и бесповоротно. Наконец, я разомкнул спекшиеся уста (не забывайте, где я и сколько времени провел в животном положенье!):
  - Я согласен. Но требую одно лишь непреложно – результаты опытов и их научное обобщенье – должны быть общими и в равных долях, вернее целым обладать будете вы и я. А иначе, отправляйте меня в замороженный барак умирать в печали светлой.
Иохан подпрыгнул со стула и сделав полукруг (теперь налево), ко мне он подбежал и руку взял, не погнушавшись ее заскорузлости грязной и убогой.
  - Рад, очень рад вашему решенью. Один ум хорошо, а два гениальных лучше, не так ли?! – Иохан радостно вскричал, и глубоко вздохнув, продолжил трезво:
  - Сейчас я положу вас спать – утро вечера мудренее.
А с утреца отправимся в поход, как наш Мальбрук когда-то собирался.

  Ужин – праздничный.
Проведя последний опыт, Степан и Йохан долго обсуждали все его детали, а также подытоживали и сводили в графики и диаграммы все опыты 1944 года.
Основные итоги таковы: человек есть существо слабое, безвольное, стадное и тупое.
Но, в то же время, удивительно приспособляемое ко многим внешним условиям.
Жрет почти все, что шевелится или растет.
Главное то, что объединяясь в группы, даже маленькие коллективы эффективнее разрозненных кучек одиночек.

  За успешно выполненный план, Йохан разлил шампанское «Дом Периньон» по хрустальным бокалам и они со Степаном выпили, отмечая двойной праздник, а Степан даже тройной – опыт, спасение в 1941 и Новый победный год 1945!