«Горе тебе человече, ибо вернется к тебе слово твое.
Тогда и возопиешь.»




Шел последний месяцы моей службы в армейке. Все было гуд. Спал я по 20 часов в день вставая лишь поссать, пожрать и посрать. Друзей в этой части я не успел завести, так как сослали меня сюда недавно. За распиздяйство. Прямо с гауптической вахты, из элитного батальона в черте большого города, в мухосранский лесной полк. Ну и хуй с ним!
Однако, скука в этом ебаном полку была ужасная. Нужно добавить, что личный состав этой части был очень хуевый – падонок на падонке. Две солдатских казармы. В одной жили славяне и прибалты, а в казарме напротив выходцы из Азии и Кавказа. В первой был почти уставной порядок, жесткая дедовщина, всегда чистый туалет и скучная стариковская жизнь. Во второй – отсутствие дедовшины, засранный туалет, грязь и гортанные крики. Но я не об этом.

От скуки, по вечерам, я травил байки. А так как я был первым, на их практике, человеком с Крайнего Севера, то слушали меня эти «дети леса» раскрыв рты. Видя, как они покупаются на все, что связано с жизнью на Севере, меня несло как золотушного. Чего я им только не плел! Прокатывало все. Любая придуманная мною байда накрепко повисала на их оттопыренных, конопатых ушах. Ну кто бы поверил, что до службы я: – бил белку в глаз, – пас оленей, – работал геологом, – постоянно мыл золото, – ездил на вездеходе, – летал на вертолете, – спал в снегу, – купался в проруби, – драл лопарских дочек не снимая лыж и пр. Мне верили. При этом уши оттопыривались не только у солдатни, но и у офицеров.

Стояла осень. Пришел приказ Министра обороны – «забить и отчитаться». Старые падонки знают, что в те застойные времена любая воинская часть в качестве потребителя пищевых отходов и приварка к солдатскому котлу, обязана была держать свинью или корову, Согласно приказу скотину следовало пустить в расход, скормить личному составу и отчитаться наверх. Как назло, в этот волнующий момент, на месте не оказалось старого хохла-прапорщика осуществлявшего забой в прошлом году.

Командир этого полка был настоящий падонок, если бы он знал грамоту и умел писать, он заткнул бы за пояс многих. По совету ушастых офицеров, на роль забойщика, он назначил меня, как имеющего опыт. Откуда?  Дело в том, что в своих лживых байках, я неоднократно жонглировал описаниями сцен убоя оленей, подробностями обламывания рогов и особенностями сдирания шкур. Истина заключалась в том, что оленей я видел только по телевизору.
Короче, я попал. На мою просьбу – пристрелить животное из автомата, было категорически отказано. Все, что я сумел выторговать, готовясь к экзекуции, это двух помошников-салаг. 

Настало утро. Моросил дождь. Повылазив из своих нор, разношерстная толпа падонков: солдат и офицеров, собралась вокруг мрачного загона. На краю загона стоял покосившийся, некрашеный сарай – прибежище жертвенного животного. Плебс жаждал крови. Когда, в сопровождении своих секундантов, я появился перед загоном – толпа оживилась. Внутри меня все тряслось. Войдя в загон по чавкающей смеси чернозема и поросячьего говна, я остановился. В руке: обмотанный изолентой, кусок заточенного железа – мой меч.
- Выводи нахуй!
Помощники открыли дверку и из темноты сарайки показался приговоренный. То, что по документам числилось свиньей, оказалось волосатым, покрытым черными пятнами, уебищным поросенком, ростом с дворовую собаку. Он был голодный и жалкий. Оглядев собравшихся, он принялся обнюхивать говно. Зрители замерли ожидая развязки.
«Будь, что будет» - подумал я, мысленно перекрестился и дал отмашку.
Помощники, получившие инструкцию – «поймать, свалить с ног и душить» – резко бросились ловить хряка. Это было не просто. Бегал и прыгал он хорошо. Через пару минут прыгающий поросенок и, бегающие за ним бойцы стали одним дружным комком говна. Это был ритуальный танец. Голова-жопа-ноги, голова-жопа-ноги. Публика была довольна.

Наконец бойцы схватили несчастного. Дико визжа, предчувствуя скорую погибель, бедняга лежал на боку, а чумазые опричники держали его. Настал час казни. Я лихорадочно решал с какой стороны у него сердце. Наконец решился и встав на колени, закрыл глаза и сунул в него заточку… Визг оборвался. Наступила короткая тишина.

Я поднялся. Публика одобрительно загудела и стала заходить в загон. Раскочегарили паяльную лампу. Какие то ловкие хохлы уже отрезали у покойника ухо и поджарив его в пламени горелки с аппетитом хрустели. Стоя посреди этого сборища, я тупо соображал что же делать дальше. И тут случилось странное.

Покойный шевельнулся, открыл глаз и…, к всеобщему удивлению, поднялся. От неожиданности все застыли. Это зрелище я буду помнить до конца дней: - одноухий, наполовину опаленный, он зло смотрел на алчных падонков пожирающих его хрящи.
Немая сцена длилась недолго. Ворота загона были открыты. За ними чернел лес…

Поиски длились двое суток, был задействован весь личный состав части, включая офицеров. Результатов они не дали. О произошедшем было доложено наверх. Командир полка получил взыскание. Меня уволили 28 декабря.