Мало кто пачиму-та знаит, какая у вадянога любимая рыба. Хуле, эта сом, беспесды. Он разьизжайет на нем па падводнаму царству, и имена это жывотное даставляет к ниму всяких далбайобов-утоплинников, каторые здохли от нищасной любви.

Но раскас нихуя ни пра сома, а пра диревню, рядам с каторой этот рыбачюд пражывал в глубоком шо песдетс омуте, са всей сваей астальной кодлой, и с работой сваей справлялся тоже нихуйово, так как посли таго как вирховьях реки княсь дал песды какой-то ачиридной чухне, полесшей на матушку-Русь, мимо аписываемой диревни ни праплыло ни однаво зомби. Но в диревне хватало достапримичательностей и бес зомби, в лесу выли и злобно хахатали лешые, а на дальнем балоте жыла кикимора, пра каторую мужыки гаварили, што на самом деле она теща аднаво далбайоба из саседней диревни, но вазможно это была дезинформацыя, так как фсе праисхадило давно и хуй иво знаит как было на самом дели.
Ни будим отвлекацца. Однажды в диревню пришла девушко странного виду, и начала набиватсо ка фсем в гости, утвирждая, што враги сажгли радную хату и жыть ей типерь негде. В наше жыстокайе время ей бы канешна хуй кто паверил и вся диревня дружно паслала бы бамжиху в пешые эрратическое путишествие, но тогда народ был ни в премер дабрее, и диривенские поселили песдаболку в крайней исбе. Пару дней все было ахуительно, навернойе патаму што бамжиха выходила на улицу только да ветру ( веть в исбах в те страшныи вримина не было даже намекоф на теплый сартир) но аднажды ей взбрило в голаву прогуляццо па диревне. Решэние списдить чего-нибуть пожевадь аказалось рокавым. Ис саседней исбы выскачила баба, узнавшая в лахмотьях пришэлицы сваи тряпки, разложенные нидавно окало речки на просушку, и вцыпилазь варовке в волоса.

-Тряпьйо писдят только русалки, - афтаритетно заявил самый древний маразматик в диревне, катораго фсе почитали за умение выпивать дохуйа халявной вотки, и папытался зачем-то датянуться клюкой до абвиняемой бамжыхи. Ф те даистарические вримина фсе были очинь суиверны и дедужко знавший много песдатых преданий, нисамненно бы л в бальшом пачете, ни только потомушто умел лучше фсех пить вотку, паэтаму мужыки и бабы накинулись на нещастную с кроважадным выраженийем в глазах.
Дефка каким-то чюдом вырвалась из талпы нигадующих паселян, плюнула в харю главнаму пракурору, каторым как вы дагадались являлся старый алкоголег, и пабижала к рике. Вся диревня кинулась за ней, желание дать песды за аскарбление далжнастнога леца пирисиливало в них страх перед ниапознанным, но бамжиха оказалась не лыком шыта. На абрыве она фстала в красивую позу и страшным голасам сказав «вы фсе падохнете!!!» кинулась в реку.

В ту страннуйю эпоху сбывались многие проклятия, как мы типерь с вами знаем исключительно патаму што людижки верили в их ниибически страшную силу и аутотрененгом убиждали себя и акружающех . Хуле, неандертальтсы… Паэтаму ниудевительно, што русалка, вни всякого самнения абладавшая навыками НЛП, сумела запраграммировать ниграматную диривенщину на самоуничтаженее.

Ушетшие на реку стирать или лавить рыбу (читай пить вотку) не возвращались. Вой кикиморы, каторая вазможно была тещой, с каждым днем слышался фсе ближе к диревне. Даже у дамавых, каторые в обычное время были безобиднее кошег, сарвало крышу и они начали справлять свайу ничистивую нужду в крынки с молоком. Кароче, падрывали сельское хозяйство, пытаясь, как сказали бы в новастях, «полнастью деморализавать противнека».

Бабе, каторая апознала русалку, успели три раза набить морду, но дажэ имправезированый суд Линча праблемы не решыл. Нечистыи прадалжали свое чорное дело, с каждым днем становясь всио наглее. Дамавые павылезали из своих захаронок, и каждый вечер уйютно распалагались за хазяйским сталом, до отвала наливаясь свежысваренным самагонам и мидовухой. Внутриннасти паследнего мужыка, ришившего парыбачить нашли художиствинна развешанными на прибрежных кустах.
Людишке рыдале от страха день и ночь, но как гаварит народная мудрость, слизами горю не паможешь, паэтому фсей диревней было ришыно пойти к омуту и прасить милости у самих русалог.
На следующий день, залив для храбрости глаза нидапитым дамавыми самагоном, диривенские нестройной толпой двинулись к рике. На зоф никто не выплыл, пасилянам ясно дали понять: извинения не приняты нах!

Прашла ищо одна ниделя. Одна диривенская деффка поссорилась со сваим женихом, и падтвирждая гипотезу сваего папашы, каторый всегда утвирждал что их род пашел от прарадителя-Дуба, атправилась тапиться. Дефку звали Прибава.(Йа думаю, это имя дасталось ей исключительно патмушто фсяких там дунь и фекл тагда ищо не было. Хуле, до крещенийа Руси аставалась тысяча лет…).
На самом деле Прибава не сабиралась канчать жизнь самаубийством. Ей всиволишь хателось, штобы жаних прибижал и спас ее от аццких чюдовищ притаившихся на биригу. Про русалог она в рамантическом угаре как-то падзабыла, хотя вазможно это нидотрах атшыб ее и бес того кароткую память.

Любовничег оказался не ис храбрых, паэтаму Прибава сидела на этом грешном биригу уже около чяса, пожерая взятые из дому пироги, каторыми она расщитывала угастить сваего ниибаца гироя-жениха. Сидеть было скучно, паэтаму дивице пришла в голаву замичательная идея. С перагом в руке она подабралась к омуту и, раняя в ниго крошки, громким шопотом вапрасила:
-Эй, русалки, пажрать не хотите?
-Дагадалась наканетс – то! –вазмутилась высунувшаяся ис-под воды галава падводной жытельницы.
-Ну так вылазь! – обрадовалась Прибава. Русалка, каторую видимо давно заибало пажерать водарасли и атвратительных моллюсков, быстринько выбралась на берег и уселась рядом.
-Ну чо типа как, смертная, жених кинул? – скроиф типа сочувственное еблисче спросила она.
-Угу… - скроиф в атвет грустное ебло атазвалась Прибава.
-Хуле, фсе мужыки казлы… - филасофски вздахнула русалка, для разнаабразия не скроиф никакого еблисча. – Я тоже па этаму поводу утапилась. И ваще, наш сом па фсей реке таких вылавлевает…
-Даа, сцуко-любофь... – сагласилась Прибава. – А правда, что кикимора на самам деле чья-то тещща?
-Пиздеж и провокацыя! – уверинно заявила русалка. – Кстате, она падбирается фсе ближе к вашей диривне. Вы обидели дочку самаво вадяного, паэтаму тваим аднасельчанам песдетс.
-И чо типерь ничего нильзя сделать? Мы фсе умрем? – заинтирисовалась Прибава, чювствуя в сибе задатки супергироини. Пачимуто ей очинь захотелось спасти родную диревню.
-Ваще-то есть адин способ. – с хитрым лененским прищуром саапщила русалка, намикающе рассматриваю вышивку с арнаментом из стелезованных фаллосов на рукаве новой падружки. – Песдатая рубашка…
-Я тибе такую жэ вышью, только скажы! – Прастая сельская деффка была готова на фсе ради спасения радной диревни.
-Заметано, - русалка в дисятый раз запустила клешню в мишок с пирагами. – Дочка вадяного хочит мужа, паэтаму она и вылезла из рики. Нужно бросить в наш омут маладого парня, и дапалнительно: свадибные падарки – рубашки, бусы, всячиские пероги и другие угащщенья. – пиричислила падводная жытельница.
-Какой мужык нужен для этого дела? – замышляя подласть спрасила Прибава. Ее моск начял параждать диавольский план мести.
Русалка ни стала делать драмотических пауз.
-Любой! – радастно заиивила она, прачитав мысли падруги. – Хатя бы даже твой жених. Скажи, что русалки придпачитают его.У ниго с патенцией фсе в парядке?
-Атлично.- Прибава патерла руки, и паежылась от васпоминаний. – Значит дагаварились.
-Ведите его к реке! Придупрежу нашых, пусть к свадьбе готовятся. Ты тоже… это … прихади к нам жыть!
-Приду. С миня рубашка.
И новаиспиченные падруги кинулись в разные стороны – адна в диревню, другая к омуту.

Ни прашло и чяса, как бывшего прибавинава женеха, абмотаного с ног до галавы красными бусами, и свадибными падарками, привязаными к обеим рукам, кинули в омут с камнем на шэе.
Сама Прибава, давышив рубашку, однажды атправилась вечиром к рике и с тех пор ее никто не видел.
Жизнь в диривне наладилась, в лес и на реку хадить стало ниопасно, улов рыбы (а значит и каличество выпитой вотки) значитильно вазрос, и только дамавым, патамушта они фсе-таки спились, аставляли типерь в блюдечке вместо малака палюбифшийся им самагон.