- Ну ты, Паша, нахимичил! – директор НИИ Бибуков источал радость, - Это видел? – он сунул Цвайштейну конверт, – Понимаешь, какие горизонты открываются? Теперь и Мак-Дональдс, и Кока-Кола – наши!
    Павлу Абрамовичу Цвайштейну, кандидату химических наук, было около пятидесяти и жил он с мамой в двухкомнатной квартире. Защитился он рано. Диссертация "Жизнь в фекальных средах" наделала много шума в узких кругах; поговаривали, что Цвайштейна засекретят. Однако произошла осечка, и он продолжал копаться в фекалиях на свободе.
    И вот, наконец, результат. Как отмечалось в постановлении Шнобелевского комитета, "Полифуфлон, полученный посредством переработки фекальных сред, в ближайшем будущем, несомненно, станет основой питания человечества и заменит собой традиционное сельское хозяйство, в первую очередь в развивающихся странах". Также была отмечена вся важность открытия для осуществления космических полётов, для путешественников-одиночек и ресторанов быстрого питания.
    Зазвонил телефон и Бибуков снял трубку.
    - Алло, здравствуйте, Никита Серафимович! Да! Получили! Да? Ждём!
    - Уф-ф! Шестиглазов, министр будущей промышленности звонил!
    - Какой промышленности?
    - Будущей, есть такое министерство. Управляют тем, чего ещё нет.
    - Ну…
    - Лапти гну! Приедед завтра в девять, понимаешь? Готовься к встрече.
    Паша почесал затылок и пошёл в лабораторию ликвидировать следы хронической загаженности. Ночь прошла тревожно: всё время снился министр Шестиглазов в образе лаборантки Полины, которая крутила задом, подмигивала и, облизывая верхнюю губу, утробно шептала:
    - Возьми, возьми меня численными методами!
    От корявой Цвайштейн оборонялся вырванной с мясом крышкой барботера. Когда, казалось уже, надежда на спасение пропала, и Шестиглазов-Полина навалился на Цвайштейна всем своим весом, Цвайштейн проснулся.
    Павел Абрамович быстро оделся и поспешил на работу. Войдя в лабораторию, он сразу почувствовал неладное. В пробирках было неспокойно, кое-где напряжённо. Большая колба с полифуфлоном через стеклянную трубку пускала в сосуд с буферной водой мерзкие липкие пузыри.
    - Хм! – Павел Маркович озабоченно почесал затылок. Зазвонил телефон.
    - Алло! Паша, это Бибуков. Через десять минут будет Шестиглазов.
    - Леонид Аркадьевич, тут такое дело… кто-то был в лаборатории.
    - И что?
    - Я не могу сказать уверенно, но, похоже, что образцы…
    - Плевать на образцы! Некогда, Паша, некогда!
    Шестиглазов оказался немолодым, мужчиной ста семидесяти сантиметров и весом в полтора центнера. Он тяжело переваливался с ноги на ногу и неутомимо потел. С ним в лабораторию загрузились неприметные мужчины, репортёр центрального телеканала с оператором, а также Бибуков.
    - Ну, здравствуйте, - дружелюбно поздоровался Шестиглазов.
    - Здравствуйте, Никита Серафимович.
    - Вот и у нас свои таланты есть. Могём, если хочим! А я, признаться, в детстве тоже науками баловался. В домашних условиях разводил разные палочки и кокки. Эх, молодость! Ну, показывайте.
    Цвайштейн провёл делегацию в дальний угол лаборатории.
    - Вот, господа, установка, – в углу стоял металлический бак, опутанный трубами водяной рубашки. Из него выходило множество трубок, соединявшихся с бачками поменьше, а также с колбами и какими-то сложными стеклянными приборами.
    - А это что? – Шестиглазов указал на бачок с маслянистой жидкостью.
    - Это гипохренола дигидрокошмар, химически чистый.
    - А он зачем?
    - Он выделяет сущность.
    - А это что? – министр ткнул в колбу с вязкой красноватой жидкостью.
    - Это 2-окси-3-хлор-этилшизофренол, наш lapis philosophorum.
    - А он зачем?
    - Он осаждает сущность.
    - А это что?
    - Это труба. Подводит воду.
    - А это что?
    - Это тоже труба. Подводит сырьё из нашего cacatorium.
    - Откуда?
    - Ну, из туалета.
    - А-а, показывайте!
    - Туалет?
    - На кой ляд? Как установка работает!
    Цвайштейн включил вакуумный насос, проверил ёмкости с компонентами, проконтролировал подачу рабочей воды и нажал на кнопку "Пуск".
    В баке забулькало, заработали мешалки. Из отводящего патрубка в приёмный бункер полезла субстанция цвета и консистенции коровьей лепёшки.
    - А это что? – снова спросил министр.
    - Это и есть полифуфлон, искомая величина, так сказать.
    - Его едят?
    - Да, но установка несовершенная, могут быть побочные продукты. Однако мы кормили разных меховых зверьков: привес впечатляет.
    - Не гони, - Шестиглазов нахмурился, - сам ешь и не морщишься!
    - Я конечно… Но я учёный, на себе, так сказать…
    - Ладно, доставай свой фуфлон, или как его там.
    Цвайштейн разгерметизировал приёмный бункер и, зачерпнув ложкой субстанцию, плюхнул её в бюксу. Министр взял бюксу, понюхал продукт.
    - А чего это оно ничем не пахнет совсем?
    - Полифуфлон – вещество почти без запаха.
    Министр осторожно подцепил пальцем небольшое количество субстанции и отправил её в рот. Обсосал палец.
    - Гы-гы! Из дерьма - конфетку! Ай да Цвайштейн, ай да сукин сын!
    Шестиглазов выхватил у Цвайштейна стеклянную ложку и принялся пожирать кашицу. Затем облизал бюксу и, оттолкнув учёного, стал зачёрпывать ложкой содержимое приёмного бункера. Он пожирал столь жадно, столь поспешно, что испачкал галстук и рубашку.
    - Молодец, Цвайштейн, хорошо поработал!
    - Никита Серафимович, - вкрадчиво вступил Бибуков, - мы для учёных ничего не жалеем, условия создаём, как могём. Тяжеловато, конечно…
    Неожиданно Шестиглазов достал какие-то бумажки. Это были наклейки, те самые, что впаривают в обмен на пожертвования представители сомнительных международных организаций.
    - Купите у меня наклейки, - предложил министр Цвайштейну.
    - Как? – с трудом сумел выдавить из себя ошарашенный Цвайштейн.
    - Легко! Я предлагаю Вам купить эти превосходные наклейки всего за пятьдесят долларов США, в рублях по текущему курсу.
    - Как? – опять тупо переспросил Цвайштейн.
    Бибуков лихорадочно махал руками, показывая, что нужно соглашаться. Цвайштейн вспомнил, как на днях какой-то прыщавый юнош, представившийся представителем международно-христианского братства, пытался вдуть ему такую же дрянь за десять долларов, а когда Паша отказался, долго ныл, прося хотя бы пятьдесят рублей. Цвайштейн почувствовал злость.
    - Извините, но у меня уже есть точно такие же наклейки.
    - А Вы купите ещё, - Шестиглазов не унимался.
    - Третьего дня я купил такие же по два рубля за штуку.
    - А сегодня – пятьдесят долларов за дюжину!
    - Да не буду я покупать у Вас эти наклейки!
    - Что так? – удивился Шестиглазов.
    - Я же вам сказал, что третьего дня…
    - Это эксклюзивное предложение! Другого такого вам никто не сделает.
    - Но мне же эти наклейки совсем не нужны!
    - Мне тоже. Мне пятьдесят баксов нужно срочно. Прямо здесь и сейчас!
    - Но позвольте, а причём тут я?
    - Вы учёный, лауреат и всё такое. Вам просто необходимо купить у меня эти отличные наклейки!
    - Никита Серафимович! – встрял Бибуков, - позвольте я куплю у Вас эти замечательные  наклейки. Мне они как раз очень даже срочно нужны.
    - А вам я не продам! Вы мне не нравитесь! Я продаю наклейки только тем, кто мне нравится. А Вы – какой-то Вы гунявый!
    - Позвольте…
    - Молчать! Я с учёным разговариваю. Будете наклейки приобретать?!
    - Ни за что! – в Цвайштейне проснулась отвага маленького зверька, загнанного в угол, - ни за что не стану я покупать Ваших наклеек! Больно мне их надо!
    - Ну, раз не надо, так не надо. – Шестиглазов убрал наклейки в карман. Министр как-то быстро остыл и уже собирался выходить, когда увидел колбу со вчерашним полифуфлоном. Коричневатое содержимое колбы пенилось, пуская пузыри в водяной буфер.
    - А это что? – снова спросил министр.
    - Это вчерашний продукт. Но он, похоже, подпорчен.
    - Это Леонид Аркадьевич, - вмешалась в разговор лаборантка Полина.
    Все повернулись к Бибукову. Возникла немая сцена.
    - Леонид, - Цвайштейн прервал молчание, - объяснитесь же, наконец!
    - А-а, суки! - заорал Бибуков, бросился из лаборатории и, жахнувшись с лестницы, сильно повредился в части опорно-двигательного аппарата.
    - Павел Абрамович, Леонид Аркадьевич Вам так завидует, так завидует! Вчера, когда вы утром отлучались, он в колбу нагадил. Я видела!
    - Как-как? – переспросил министр.
    - Именно так, как вы говорите, и нагадил.
    - Негодяй! – возмутился Шестиглазов, - какой негодяй!
    Он открыл колбу и понюхал, - Дюже шибает, беру! – Министр решительно хлебнул из колбы. На миг всего его вспучило; затем ударная волна, пришедшая из недр желудка, стремительно распространилась по телу. Шестиглазов подпрыгнул и с размаху саданулся об стену. На глазах у всех его швыряло в разные стороны и било об стены и потолок, но, в конце концов, отпустило.
    - Бгы-ы-ы! Во щас вставило! – Шестиглазов глупо хрюкал и странно приплясывал в сторону двери. На выходе он остановился, вынул злополучные наклейки и суетливо засунул их Цвайштейну в карман пиджака, - В расчёте!
    * * *
    Повреждённый Бибуков был снят с должности директора НИИ и сослан в Бобруйск. Министерство будущей промышленности расформировали, так как Шестиглазова уличили в лоббизме и прогрессирующей недееспособности. Премию Цвайштейну не дали: письмо возникло по ошибке. Время от времени к нему просачивались мужчины в штатском, прятали за пазухой очередную колбу с забористой субстанцией и, передав пачку купюр, крались прочь. Коллеги завидовали: повезло сука, открыл лавочку и рубит капусту! Однако почему-то наотрез отказывались пить кока-колу и вместо Мак-Дональдса терзали шницеля из местной столовки.