Басня
Раз как-то с дятлами бакланили кенты.
Свистит пальцовка, да дешевые понты:
Над полем с колосящейся гриной
Кентов и дятлов стоголосый вой.
Базар о том, что делать с той голдой
Что за ночь выросла и шевелит ботвой.
Ну, слово за слово - царит переполох.
Тут рад ботвиться и последний лох.
<В натуре, дятлы, вас, с таким базаром
таежный клоуж отпердолит даром!>
<Слышь, кентовня! - им дятлы отвечают.
- На зоне ниже вас не опускают!>
А между тем, грины и пейджера,
О коих шел базар еще с утра.
Сажал, лелеял, поливал Гошан.
С Тамбова, подментованный пацан.
И, как мичуринцы, с зари и до зари,
Его братки пололи лишние рубли.
А тут, глядишь, мобильные взошли,
Но вдруг такие мазы Гошану пришли,
Что,типа, дятлов и кентов армады
Кричат: <Алло Гошан, делиться б надо!>
А меж собой уж поделили урожай.
Оставив Гошану голимый пай.
Не покатила Гошану картина.
Гошан достал через ментов волыну.
А так же, у любимого мента
Он одолжил фуражку до утра:
: Когда ж на землю пал ночной покров
Фуражку на поле поклал - и был таков.
По логике он действовал прямой:
У Дятлов страх перед фуражкой той.
На утро снова он на поле появился
На небо зыркнул, и в натуре удивилсмя:
Испуганные дятлы, без оглядки
Вязали коцы, аж сверкали пятки!
И, нарушая мир привычной красоты
Лежали на поле издохшие кенты.
Гошан глядит на дятлов, загляденье.
А все кенты пойдут на удобренье!

Сие нам донесла народная молва.
Так что мораль у басни такова:
На трудовой, на Гошин урожай,
Свое хлебало, лох, не разевай!

Это была басня. А теперь вот - что-то вроде журнала, или просто какого-то
мусора.

Н а н о с н о е,
рубрика главного редактора настенной газеты 14-го городского туберкулезного
госпиталя.

Давно мы не имели чести: Вернее было бы сказать - ВЫ - не имели чести
приобщатся к свежему источнику моих мыслей. Ох, и соскучились же, вы
наверное! Но ничего:
Время идет, я старею, становлюсь дряхлым, никому не нужным тридцатилетним
занудой с пустыми карманами и грустными от различных идей глазами. Иной раз,
проходя мимо помойки: Эх, да что говорить!
Патологической дугою парит орел в осеннем небе.
Вы, Маша, снова не со мною. Я двадцать дней на черном хлебе
И каше гречневой сижу.
Все ваши ноздри вспоминаю:

Как легким ласковым кольцом
Я шею вашу обнимаю с чуть перекошенным лицом.
Я помню спазмы странной неги
С которой целовал ваш стан
Скрипучей помню ход телеги
И полуночный Казахстан
И пол заплеванной уборной
В которой утро я встречал
И как прыщавый вор проворный
Мои карманы проверял:

Поэтическим обладая даром сызмальства, я почтенный деятель некоторых, особо
чернильных, муз, Божьей волею Плюша Пакетов расторгаю договор с дьяволом,
мною подписанный марта 14 года 1997.
Иными словами - больше я не гений. Все. Я - обычный человек отныне, со всеми
слабостями, неохотами, недомоганиями, аппетитами. Со всею бренностью и
скотской самопоглощенностью, людям свойственной. Больше никаких карт,
кутежей, пальбы и бросания вафельными тортами в дешевых забегаловках,
никакой водки с утра и некого, о, некого мне будет выставить больше на
лестничную клетку неглиже поутру, под стылый воздух голых этажей и взгляд
скептический соседки старой, под тихий стрекот обмороженных чижей, на
подоконнике сидящих смертной парой. Не будет больше пара изо рта, когда в
промозглый, ранний, стылый вечер, мной будет пройдена последняя черта, и в
снег падет недопрочтенный .

Но все это так... А что происходит в действительной жизни? Об этом, и еще о
чем-то другом, наш Пыйвел Шопотвски.
Вялая струя повседневности

Сегодня мы отмечаем годовщину постройки гигантского бетонного Куба на
Сухаревской площади. По статистике, сорок процентов граждан находят Куб
удобоваримым и удачно вписанным в концепцию градостроительства. Вот, что мне
удалось вытянуть у создателя Куба, Павла Гаврилова:
<Куб был делом всей моей жизни. Я ратовал за него еще студентом, но
правительство было против. Куб для меня ничего не значит, я строил его
просто ради забавы и самоутверждения>.

Также сегодня Москва встречает Нью-Орлеанский Оперный оркестр, ищущий
политического убежища на нашей Родине. Что привело знаменитых музыкантов к
столь плачевной ситуации, неизвестно. Правительство Москвы ведет переговоры
с соединенными штатами америки о наиболее выгодных для России условиях
выдачи музыкантов. Увидеть артистов можно в многочисленных подземных
переходах и улицах Москвы, где они по обычаю зарабатывают на жизнь.

Об остальном читайте в других изданиях.

КУПАЛЬЩИЦЫ
(натюрморт)

По дороге домой я встретил зимних купальщиц. Их тела были розово белы. Они
ныряли в черную воду проруби, похожую на мысли старика. Они звали меня к
себе и показывали мне груди, немного смущенно, раззадоривая друг дружку
глупым смехом.
Я стоял возле них и боролся с разными мыслями. Они брызгали в меня ледяной
водой, они были чисты, здоровы и неуязвимы, а я казался себе одетым и
никчемным неряхой.
Вдруг одной из купальщиц свело ногу, и остальные две стали выталкивать тихо
ойкающую подругу из воды. Было скользко вокруг проруби, а купальщица была
довольно крупной женщиной. Она испугалась и ослабла, и никак не могла
вылезти. Купальщицы сначала еще смеялись и шутили, но потом быстро выбились
из сил, стали задыхаться и тонуть. Полувытащенная купальщица опять
соскользнула в воду, в глупой надежде спасти кого-нибудь, или просто не
желая жить дольше своих подруг.
В конце концов они исчезли под толщей ледяной воды, и я представлял скрытые
очаги тепла в их желудках и сердцах, когда они тихо опускались на черное дно
пруда.
Потом я продолжил путь, воображая себе, будто я спас купальщиц и они
пригласили меня к себе на чай. Но это совсем другая история.

О пользе идей

Мы с моим товарищем Петром частенько заходим в лавку букиниста Морфинова.
Там, на пропитанных вековой пылью книжных полках мы по долгу водим носами
над дешевенькими полуфанерными шкафами впитывая едкую удушающую книжную
пыль. На что надеемся мы, чего ждем от пыли бренной? Не знаем.
После книжного магазина мы с Петром идем в баню, шутливо переглядываясь и
между собой величая баню римской термой. В бане, где все люди в некотром
смысле приобнажены, мы идем в парную, где подолгу беседуем. К тому времени,
как однорукий банщик, хитро подмигивая чему-то своему и исходя привычно
потом, подбрасывает неисчислимую микроскопическую дозу ароматной водицы на
гудящую раскаленность черных камней печки, пыль окончательно рассасывается
внутри нас и входит в горячую кровь наших молодых организмов, жаждущих
правды, риска и пустоты. Мы с Петей некоторое время ошалело молчим, дивясь
силе действия пыли, а затем Петр говорит (обычно стихами).
Слушая Петра я нередко засыпаю, падаю с полки, разбиваюсь в красную, с
черными прожилками, кровь. Петр тогда ненадолго умолкает, устало потирая
виски, ожидая, когда я встану или хотя бы перестану стонать. Теряя кровь, я
теряю пыль и энтузиазм, начинаю просто париться и, наконец, иду в холодный
бассейн, где мужчины и женщины голышом проводят свободное от работы и
семейной жизни время.
Вот и все. И никаких проблем с диалектикой, самовозвратом и перестальтикой,
никакого телекинеза и мистики, доморощенной философии и мельканья умненьких
фразочек, навроде < и правильно сделали, что сожгли Джордано Бруно>:

Лирика

Огонь. Камин. Расплавленные куклы
Сидят жеманно в креслах у огня.
Их ломанные, холеные руки
Не знают муки холода и пня
Корчевки грустного занятья.
И слава Богу, думал про себя
Под полубокс подстриженный Игнатий
Полы дубленки вяло теребя.
Природа праздновала зимнюю прохладу
Стремилась незаметно умереть
Игнатий чувствовал какую-то отраду
Пытаясь в окна запотевшие глядеть.
Шептали что-то куклы у камина
Не без желанья показать себя
Краснела сухо рыжая рябина
Игнатий встал с кровати, не любя
И не любя прошел в библиотеку
Овеянную мраком и тоской.
Когда ж удастся в общем человеку
Хотя бы день пробыть самим собой?
Подумал, книгу с полки взяв, Игнатий.
В гостиной куклы начали скучать
И задирать друг перед дружкой платьев
Едва весомую, застиранную гладь::

Я был тогда довольно-таки странной
Игрушкой, безымянною притом.
Меня тогда манили только ванны
И лап дворняжьих коготистиый ком