После смерти Ивана Петровича от моей струи, люди окончательно перестали со мной общаться. Должность начальника лагеря временно до окончания следствия занял его брат Фарид Сарехеддинович Отто, отставник из Конторы. Даже тогда, у многих закралось сомнение, как может брат Ивана Петровича пусть даже Сведровича иметь такой ФИО. Причем национальность была в паспорте латыш. Это, давясь от смеха, рассказал лагерный писарь. Откуда начальник проведал об этом неизвестно, но писарь вскоре на собственной шкуре узнал, что латыш это не национальность, а должность. Наш лагерь усиленного режима и так был образцово-показательный, но после трех суток бега писаря вокруг домика начальника с тележкой кирпичей. При виде пионервожатых многие теперь переходили на строевой шаг и отдавали честь. Писарчука списали в лазарет, где он сошел с ума. А вскоре его нашли повешенным на колготках дежурной медсестры. Сама «сестричка», пудовая баба, была жестоко выебана сумасшедшим в подмышку и умерла от щекотки.

Стоит ли говорить, что всю свою нерастраченную любовь товарищ Отто перенес на меня. Так как меня уже давно лишили постельного белья - отобрали еще матрас, оставив только проволочную сетку на кровати. Вместо зубной пасты с апельсиновыми химикалиями выдали зубной порошок и чью-то сифозную щетку. Посетовав, что невозможно из-за младости лет применить главное средство пытки – советский бритвенный станок, меня лишили столовой, заменив это общественно-полезным трудом по уборке территории. 

Мне, юному и невинному все казалось ужасным кошмаром. Я не знал, насколько стоило благодарить товарища Отто за такую прививку к будущей жизни. Армия? Перестройка? Бычки в трехлитровых банках? Я хохотал, стоя на помойках Родины, вспоминая это мое лето. Когда мне приходилось осторожно вставать, чтобы не скрипнула кровать и пробираться к мусорным бакам, в надежде найти надкусанную котлету или прокисший пакет молока. Поднимали в шесть утра, при том, что с уборки отпускали не раньше полуночи. Два часа зарядки и снова уборка, работы было много, потому как верные шавки товарища Отто высыпали на дорожки и старательно втаптывали весь собранный накануне мусор.

Всеми покинутый и несчастный, я хотел перекинуться словом с живым существом. Однако занятые уборкой территории всего 4 часа в день, остальные боялись меня и обходили стороной, спеша на политинформацию проводимую товарищем Отто ежедневно никак не меньше 3 часов. Единственным другом стал бездомный пес без клички, с которым я познакомился у бачков ночью. Казалось, он вот-вот заговорит, такие умные были глаза у собаки. Псина таскалась за мной, в лагере все привыкли видеть нас вместе. Начальник лагеря, увидав как я глажу собаку, вытащил пистолет и пристрелил ее. Пока жгучие слезы жгли мое лицо, Отто стоял рядом с невозмутимым видом, его тонкие губы были сжаты, бледная кожа казалась холодной и только глаза, как мне показалось, горели дьявольским синим пламенем. Даже не дав попрощаться с убитым другом меня погнали на другой конец лагеря, а труп пса бросили рядом с домом начальника.

Весь день я рыдал. И ночь тоже, под утро молча встал и побрел к домику начальника. Пес лежал там, холодный и мертвый. Извинившись перед другом, я привязал к его лапам бечевку и перебросив через турник натянул. Пес висел как живой в полуметре от земли, шевелил лапами и головой. Я начал лаять, но свет в окошке не загорался. Тогда пришлось запустить камнем и лаять громче. Вскоре показалась заспанная рожа начальника. Увидев собаку и услышав мой лай из кустов, он вскричал дурным голосом: «Ленин всемилостивый и всеблагой: спаси и сохрани! Слава КПСС! Слава КПСС!» после чего рухнул в обморок. Стоит ли говорить, что спал я на жесткой сетке как на перине. Даже уборка территории мне доставляла радость – я видел бледного Отто с подергивающейся щекой. Начальник лагеря что-то шептал про себя, заламывал кисти рук и пускал шептунов. Вожатые, как мухи у кучи гавна кружившие вокруг тирана, морщились, но отойти не решались.

Ночью история повторилась. Отто выскочил на крыльцо и разрядил всю обойму, снова упав в обморок. Я отцепил все бечевки, оттащил несчастного пса, изрешеченного пулями в кусты и едва успел убежать. Утром скорая помощь привела в чувства начальника, он тут же потребовал сжечь адскую собаку. Перечить пионервожатые ему не могли, поэтому на плацу сложили большой костер и труп моего друга, политый бензином сгорел. Меня вызвали к Отто.

Шторы были задернуты, стул привинчен к полу, а лампа била в лицо. Изощреннейший допрос предстоял мне, два часа или больше изводил меня начальник хитрыми вопросами. Мало того, что вопросами изводил – зажимал мне пальцы ящиком стола, хватал за яйца, бил томищем Маркса по голове. Затем он подвинул стул, снял сапоги, размотал портянки и положив ноги мне на колени стал с видимым удовольствием шевелить пальцами. Слезы, казалось уже закончившиеся полились новым потоком. Тут зазвонил телефон и товарищ Отто отвернувшись от меня, стал отдавать строгим тоном приказы.

Отто закончил рычать в трубку и сел на стул, злобно скалясь. Молясь в душе, чтобы все получилось, я принялся ссать, начальник с омерзением посмотрел на лужу мочи в которой оказались его ноги. По лицу я понял, что жить мне осталось недолго, поэтому с криком ПОЛУЧИ, я скинул в лужу настольную лампу, а сам поднял ноги. Тело начальника выгнулось дугой, волосы в носу встали дыбом и закоротившись обдали все вокруг обуглившимися соплями. Моча кипела как сера под его ногами, конвульсии заставляли выплясывать жутковатый танец. Дополните это моим сатанинским смехом и картина станет ясная. Схоронили его через три дня, новый начальник угощал меня леденцами и мороженым, собак на территорию, а тем более пидорасов не пускали усиленные отряды милиции.   

После этого случая меня стали бояться и уважать, за глаза называя Заслуженный Омен Удмуртии. А когда я с успехом окончил юрфак Всеудмуртсокго ПТУ им.Шопенгауэра, то среди сведущих личностей пробежал слух, что я и есть тот Темный Мессия, появлнение которого предрекла ХЛМ в каментах к первому выпуску «Интоксикации» Геши.