1.
Однажды Петр Иванович захотел покончить жизнь самоубийством. Толкнуло его на это что-то не вполне понятное, что-то творящееся в душе его. Неизвестно почему и совсем беспричинно становилось ему иногда очень скверно. В те минуты он ругался про себя на свою жизнь, на людей, как близких, так и проходящих мимо, ругался на мир вообще и, в частности, на город свой. Поводов к этому, как я уже сказал, не было. Это могло даже случиться в разгар самого, что ни наесть, приятного веселья. Неожиданно Петр Иванович начинал думать о чем-то ему не понятном, и это же не понятное чувствовать. Будто бы он ловил невидимые как ему, так и остальным электромагнитные волны, настроенные таким специальным образом, чтобы как можно сильнее испортить ему настроение. Он ловил их каким-то загадочным образом, после чего обрабатывал и уже тогда чувствовал на себе их сильнейшее влияние. Ему хотелось плакать и метаться при этом по комнате, иногда хотелось прижаться к какому-нибудь близкому человеку и, смотря ему в глаза, рассказать то самое необъяснимое, что заполняло полностью его сердце и частично головной мозг.

Он читал в книжках, будто бы у многих людей есть это чувство. И называется оно обычной тоской. Тоской по чему-то необъяснимому. Будто бы душа мается в теле и хочет как можно быстрее его покинуть. Как можно быстрее освободиться от стесняющих её оков. Так же это чувство в книжках называли меланхолией. И это слово Петру Ивановичу с первого же его прочтения понравилось безумно. Что-то было в этом слове такого же, что так же нельзя было объяснить простыми бесчувственными словами.

Чем старше Петр Иванович становился, тем идея суицида все чаще стала посещать его голову.
Ему не нравилось в своей жизни абсолютно все, хотя жил он довольно таки богато и не знал нужды в средствах для своего существования. Многие тут, я думаю, сразу же перестанут понимать то о чем собственно идет речь. Они спросят: "Если у него были деньги, что же ему надо было еще. Что за меланхолия такая?" Более того, так же скажу, что у него была замечательная жена по красоте не уступающая самой Мадонне и такого мягкого характера, что любой, даже самый злой, человек, становился после разговора с ней намного добрее. И дочка у него то же была. Семи лет. Так же как и её мать, красавица и умница. И любил он их безумно, даже и в те самые моменты, когда его настигала эта самая меланхолия.

Но он с каждым днем все больше загнивал своей душой, и его все стремительнее тянуло прекратить свое здесь существование. Каждая минута его раздражала больше предыдущей. Покупая в дом новый музыкальный центр, он поймал себя на мысли, что он ему не нужен вовсе, и что ему просто не на что потратить деньги. Он почувствовал себя Плюшкиным, но в отличие от него который просто вещи собирал, Петр Иванович делал еще хуже - он их покупал. Петра Ивановича в тот момент посетила мысль - что он просто обрастает кучей ненужных вещей, покупка одной из которых заполнила сейчас его сердце.

-Я покупаю вещи, трачу на это свои силы, настроение, да и вообще время. Вместо того чтобы лишний раз отдохнуть, я неистово вкалываю. Ради чего? Ради того, чтобы выкинуть их после своей смерти. Есть ведь люди, которые голодают, которые глотки друг другу режут из-за куска черного хлеба. А я… Я покупаю то, что мне не нужно. Я покупаю только лишь для того, чтобы являться потребителем.

Петру Ивановичу тогда стало стыдно, и он так ничего и, не купив, вышел из магазина. На следующий же день он попробовал, как можно больше отдыхать. И в результате устал от этого даже немного больше обычного, когда трудился от рассвета и до долгожданного заката. Вечером его замучили мысли диаметрально противоположные мыслям вчерашним.

-Что я сделал за сегодняшний день? Да практически ничего. Только лишь отдыхал. Сидел и отдыхал. И день прошел. Просто так ведь прошел. Чего я за сегодняшний день добился? Ну? Что запомнилось мне? Что узнал я нового? Поднялось ли у меня от этого настроение?

Много раз Петр Иванович задумывался о цели своей жизни. Он никогда не ставил ею свою карьеру и уж тем более не ставил целью как можно больше заработать денег и обзавестись самыми необходимыми вещами. Нет. Целью жизни он это называть ни хотел, поскольку все это относилось к материальной стороне окружающего нас мира. А он искренне считал, что жить стоит только ради чего-то возвышенного и одухотворенного. А такого он не находил ни в своей жизни, ни в жизни окружающего его города. Все ползало, летало и квакало именно ради того, чтобы как можно лучше пожрать, как можно дольше поебаться и как можно больше унавозить окружавшую их землю. Да Петр Иванович тосковал об этом возвышенном не находя его среди спешащих на работу озабоченных потребителей.

Ему несколько раз хотелось бросить все, сесть на проходящий мимо поезд и уехать неизвестно куда. Однажды он даже собрал в доме вещи, поцеловал жену, дочку и сказал на прощание, чтобы те за него не волновались, что он уезжает в монастырь. Жена заплакала, дочка тоже. Петр Иванович сдержался, махнул рукой и вышел на улицу. Пройдя несколько кварталов, он сел на деревянную лавочку и закрыл лицо руками. Так он просидел около трех часов, после чего, оставив около лавочки свои вещи, побежал домой. И как только он открыл дверь, ему на шею кинулась дочка, а жена, вытирая слезы, стояла в дверном проеме. Тут Петр Иванович то же расплакался, будто маленький ребенок, и, целуя дочь начал что-то непонятное говорить. Был он словно в лихорадке, словно в бреду каком-то.

На следующее же утро ему стало невыносимо скверно оттого, что слишком он слаб душой, и что он не смог выполнить задуманное. Он ругал себя, свои чувства и свою душевную мягкость. Он ненавидел свое сердце и свою подвластную ему голову.

Петр Иванович считал, что помимо цели в жизни каждого человека должно присутствовать так же и ожидание чего-нибудь. Пусть даже самого, что ни наесть, не сбыточного и фантастичного. Без ожидания, как он считал, человек просто не может спокойно жить и работать, даже если у него есть и цель. Потому как цель без ожидания её выполнения - это соты без пчел. И вот Петр Иванович понял, что в его жизни нет никакого ожидания, т.е. он абсолютно в ней больше ничего не хочет, и что он уже насытился тем, что в ней присутствует. "Так зачем же дальше жить то?" - спросил он себя однажды. "Для чего работать то?" - спрашивал он у своего разума. И разум ему отвечал: "Как для чего? А разве ради своего ребенка не стоит? Его ведь обувать и одевать надо".

Разум его говорил " в самую точку". Разум как всегда был прав. И тут Петр Иванович понял, почему всех не заботят мысли о чем-то духовном и несуществующем. Все просто отдались в руки природе и заложенным ею в них материнским инстинктам. Все безропотно жили и бездумно работали во благо своих детей и внуков. Природа знала, что творилось на земле, и чувствовала все последствия своего творения.

-Но почему же я такой? Неужели я не люблю свою дочь…

От этой мысли дрожь пробежала по его телу. И как он раньше не подумал об этом. Ведь он самый, что ни наесть, эгоист. И как же он не подумал о своей дочери. Ведь ей нужны новые ботиночки, новая шубка. Ведь она уже взрослая. Ей нужна хорошая косметика. Чтобы нравиться мальчикам. Она ведь красивая, как и мамка её. Она ведь… Петр Иванович снова не сдержался и заплакал.

Тут разум сказал, что Петру Ивановичу почаще надо обливаться холодной водой и необходимо прямо с завтрашнего дня начать бегать по утрам. Иначе жить так нельзя. Сердце не выдержит.

Петр Иванович послушался советов своего разума. По утрам он начал бегать и два раза в день стал обливаться холодной водой. О своих прежних мыслях он совсем позабыл, отдавая свою жизнь любимой дочери и не мене любимой жене. Он в эти полгода работал так, как не работал никогда раньше, и в эти полгода он по настоящему был счастлив. Не просто как-то там. А по самому настоящему.

Но все когда-то кончается. Кончилось однажды и счастье его. Дочку сбил грузовой автомобиль, оставив от неё то, что родители не сумели бы опознать, не увидев на теле её знакомые джинсы, а в их кармане номер чьего-то телефона, написанный до боли знакомым подчерком. Петр Иванович сразу же после этого происшествия слег и даже не присутствовал на её похоронах. Все прежние мысли вновь вернулись к нему с большей, чем прежде, настойчивостью. Пролежал он около месяца, с каждым днем все больше затухая и бледнея. Он видел убитую горем жену свою, ухаживающую ещё и за ним. И от этих видений ему становилось скверно на душе. Будто её кто-то грыз. Будто что-то этот кто-то от него хотел.

Однажды ночью Петр Иванович кое-как встал с постели и прошел в комнату, в которой помимо разной не интересующей нас вовсе мебели стоял железный сейф со спрятанным в нем ружьем….

2.
Раздался выстрел. Перепуганная Надежда Герасимовна, жена Петра Ивановича, вскочила с постели. Может, это был всего лишь сон? Она сидела неподвижно и слушала окружавшую её тишину. Вскоре до её ушей, до её мозга и уж потом до её сердца донеслись чьи-то стоны. Она поднялась с постели и быстрым шагом прошла в ту комнату, из которой как ей показалось, они исходили. Чем ближе она к ней подходила, тем отчетливее становились запахи горелого пороха и свежей крови. Она открыла дверь, зашла в неё и, увидев лежащего на полу своего мужа, не произнеся ни слова, села на краешек стоявшего там дивана и тихонько заплакала.

Петр Иванович чувствовал, как из тела его постепенно выходит душа. Он чувствовал, как холодеют его конечности и как намокшая от крови пижама становится невыносима для его раненного тела. Он чувствовал, что ему всего лишь достаточно вот прямо сейчас закрыть глаза и все. Все. Завтра уже для него не наступит. Не этого ли он хотел, стреляя из ружья себе в живот. "Нет, если ты имеешь в виду, что он хотел умереть. Нет, он этого не хотел", - заступился за него его разум. "Я то уж точно знаю, чего он хотел, а чего не хотел. Если бы он хотел себя убить, он бы стрелял в голову…"

Петр Иванович толи от стыда, толи от страстного желания жить, а, может быть, просто по причине своего в последнее время нездоровья взял да и заплакал. Опомнившаяся от этого Надежда Герасимовна побежала вызывать скорую помощь.

3.
Петра Ивановича поместили в реанимацию. Жене его сказали, что он не выживет. У нее есть примерно часа три, чтобы с ними попрощаться. Сейчас они вкололи ему обезболивающее, и поэтому он как бы немного не в себе, хотя вполне может различать слова и понимать их смысл.

Она прошла в палату еле стоя на своих подгибающихся от горя ногах. Села рядом с его койкой на поставленный специально для неё санитаром табурет. Взглянула на лежавшего Петра Ивановича, на его желто-синее лицо, на впалые обесцвеченные глаза, на словно не живые руки его. Она дотронулась до его ладони. Она была холодная и бесчувственная. Она погладила ее, и слезы вновь сполна омыли убитое от горя её лицо.

-Зачем? Зачем ты это сделал? Петь. Петя. Зачем? Ты последний, кто оставался у меня после смерти дочки нашей. И вот.…И вот и ты. Я знаю, знаю милый…

Она погладила его по щеке.

…как ты любил её, дочку то нашу. Наташеньку.…Но зачем? Зачем стреляться то? Как же я теперь одна то. Скажи мне как?

Петр Иванович молчал, из его левого глаза потекла одинокая слеза, оставляя за собой на лице мокрый след. Минут пять Надежда Герасимовна плакала молча, потом вновь начал обращаться как будто бы к Петру Ивановичу, но на самом деле, скорее всего, она обращалась к самой себе.

…Как же мне жить то теперь. Сначала дочь. Потом ты. И я одна осталась. Что мне делать то? Ну что ты смотришь так. Что молчишь то. Я тебя спрашиваю. Я тебя спрашиваю. Тебя. Ну почему. За что ты меня так наказываешь? За что? Мы бы с тобой все пережили. Все невзгоды. Все. Слышишь меня. Петя. Петр.

Она схватила его руку и уткнулась в неё лицом.

…За что?

Стоявшая рядом медсестра, наблюдая за Надеждой Герасимовной и ее мужем, тоже разрыдалась и вышла из палаты.

…Говорят, тебе жить осталось всего два часа осталось. И все. На этом конец. Не только твоей жизни, но моей. Двадцать лет вместе прожили, и вот теперь остается всего лишь каких-то два часа.
Сто двадцать минут. Как будто только вчера поженились, и…и теперь с тобой прощаюсь. А сколько раз мы с тобой ругались, помнишь, не разговаривали друг с другом, помнишь, не жалели драгоценное время. Сейчас бы его. Правда, Петь? Ведь, правда? Но что все молчишь да молчишь. Ну, простись хоть со мной.

Она закрыла лицо руками.

…А помнишь, как ты встречал меня из роддома. Тогда погода ужасная была. Слякоть не выносимая. Помнишь, как ты радовался своему ребенку, когда нес его. Помнишь. А помнишь, как однажды ты его уронил. В тот вечер мы еще с тобой поругались. Ты ушел из дома и ночевал несколько ночей у своей матери. Ведь тогда даже смешно говорить. Помнишь причину то? Помнишь. Опять скажешь, не виноват был? Хотя может и не виноват. Сейчас уже все равно. И почему я тогда не настояла, чтобы ты продал это проклятое ружье. Вот он подарок то. Знал твой отец, что тебе подарить. Ведь чувствовала я тогда, что принесет он нам горе.

А помнишь, как мы с тобой к моей маме на Украину ездили. Еще до Наташеньки.…Ведь помнишь?

Петр Иванович не прожил обещанных ему врачами два часа. В какую-то минуту, теперь уже не известно в какую именно, ему стало невыносимо больно. Не физически, конечно, потому как был обколот обезболивающими, а душевно. Душа у него заболела. Он мысленно простился со своей женой и теперь уже навсегда закрыл свои глаза.

Минут через двадцать в палату зашла медсестра.

От стен и от койки разило холодом и сыростью. Свет стал, как её показалось намного бледнее, чем был до того, как она отсюда вышла. Мертвый Петр Иванович неподвижно лежал на помятой мокрой простыне. Надежда Герасимовна сидела на табурете возле окна и, не моргая, смотрела куда-то вдаль. На лице её не было заметно никаких эмоций. Будто оно стало совсем сухим и безжизненным из-за вытекших в огромных количествах из него слез.

Сергей А.Н.