Дом стоял у самой дороги, поэтому подъезда к нему по-настоящему и не было. Те водители, которые решали остановиться, издали завидев большую выцветшую от зноя и ливней вывеску "У Гарри Олди. Перекуси и дальше в путь", оставляли свои машины прямо у обочины. Правда, в последнее время машины стали останавливаться все реже, да и на дороге их поубавилось. Папа как-то сразу ссутулился, почти перестал разговаривать, а если и говорил что, то все только бранные слова про правительство и русских. А однажды за ужином сказал : "Они построили новую дорогу в город, она проходит в пятнадцати милях от нашей, и скоро нам придется закрыть этот чертов придорожный кабак, потому что кормить можно будет только грифов и койотов". Мама только плечами пожала, и больше они в тот вечер не разговаривали.

Девочке было одиннадцать. Высокая и очень худая, такой худой не была в ее годы даже мама (сама так говорит иногда), хотя и сейчас она была не по своим годам стройной. И не по годам уставшей. Морщинки от бровей вверх и вокруг глаз не разглаживались, даже когда она улыбалась. Но это было редко. С тех пор, как после разговора с доктором Киги там, внизу, мама проплакала всю ночь (старалась тихо, но слышно было все равно) она и вовсе перестала улыбаться, а доктор стал появляться не чаще раза в месяц, и не надолго, только мерил температуру и щупал живот. Комната девочки была на втором этаже, окна выходили на дорогу. По утрам она любила, не вставая с постели, а только приподнявшись и положив подбородок на кулачок, которым хваталась за металлическую спинку кровати, подолгу смотреть на дорогу. Машины неслись мимо, быстро, разноцветно, разнозвучно, а она оставалась; она видела их все, а они даже не подозревали о том, что она сидит у себя наверху и глядит на них. Это была приятная мысль, хотелось обдумывать ее на разные лады и даже улыбаться. Была и еще одна мысль: когда она видела, как одновременно две машины, на мгновенье поравнявшись с домом, разъезжались, каждая в свою сторону, то, если разобраться, это было просто удивительное совпадение - именно здесь, у их дома, они встречались втроем : две летящие по своим делам машины и она! И больше они никогда не увидятся! И от этой мысли становилось как-то не по себе. Но не страшно и не противно, а просто чудно.

В тот день папа с утра уехал на родео в город, а мама как всегда возилась внизу : что-то мыла, терла, скоблила - терпеть не может грязи! Девочка была у себя. Этой ночью ее сильно рвало, мама была все время рядом, даже папа поднялся, а когда уходил, то долго смотрел ей в глаза, а потом отвернулся и что-то прошептал. Несмотря на бивший ее озноб она смогла уловить кое-какие слова : папа молился. Чудно. Шуршание шин по песку - кто-то подъехал - надо посмотреть - ведь уже несколько дней никто не останавливался, и это так огорчало папу и маму. С трудом приподнявшись (голова кружилась), девочка выглянула в окно да так и замерла с открытым от удивления ртом. Огромный нежно-розовый корабль (не корабль, конечно, а машина, но уж больно она была длинная, широкая, важная!) со сверкающими на солнце хромированными колесами, ручками, решеточками… таких она никогда не видела, это точно. Из машины вышли два молодых парня, один, пониже, одетый в ярко-малиновый костюм, подозрительно оглянулся по сторонам и что-то, улыбнувшись, сказал своему спутнику. Тот рассмеялся - даже наверху, через закрытое окно было слышно - в оба ряда ослепительных зубов. Он весь был ослепительный - в черных кожаных штанах, расшитых золотом, черной кружевной рубашке, расстегнутой чуть ли не до живота, и лаковых ботинках. Оба были очень странно подстрижены, волосы на голове стояли как-то торчком и назад и блестели, как будто их намазали чем-то жирным. Эти два господина были очень богаты, это уж точно! Превозмогая головокружение и хватаясь обеими руками за перила, чтобы не упасть, девочка кинулась вниз по ступенькам.

- …Ну скажи, кой черт тебя дернул ехать кататься в эту глухомань перед таким важным концертом, мы же опоздаем… Эй, осади, милая, не так быстро! - Малиновый вытянул вперед руку и встал между сбегавшей по лестнице девчушкой и тем, вторым, что повыше. - Один автограф и никаких поцелуйчиков!
- Простите, сэр? - Девочка опешила и смотрела на пришельцев большими шоколадными глазами.
- Я же говорю, только один автограф. Давай, мухой за пластинкой и скажи спасибо, что этого болвана занесло сюда "прокатиться". Небось подружки не поверят, когда будешь рассказывать… Ну?
- Извините, сэр, какая пластинка? Хотите пончиков в сахарной пудре? - Голос девочки дрогнул, она низко-низко опустила голову, чтобы никто не видел, как она покраснела.
Два господина переглянулись, их лица выражали крайнее удивление. Простояв так с минуту, малиновый, наконец, овладел собой и повернулся к маме, которая, насупившись, смотрела на молодых богатеньких разгильдяев.
- Вы не знаете, кто это? - он указал на своего спутника.
- Можно подумать, вы знали бы, что я - Миссис Гарри Олди, если бы не плакат у дороги - строго ответила мама.
Тот, что в черном, сначала прыснул, а потом расхохотался так, что вместе с ним засмеялся и малиновый, девочка подняла голову и улыбнулась, и даже мама перестала хмуриться.
- И точно, с чего бы интересно этим милым леди знать кто я такой, я же не какой-нибудь кузен Вилли из Техаса! - У него был приятный бархатный голос, а когда он смеялся, улыбались и его глаза. Не то, что малиновый - глазки маленькие и злые, хоть и хохочет.
- Чего изволите? - мама зашла за стойку.
- Наверное, эспрессо - малиновый посмотрел на товарища, тот кивнул - Два эспрессо.
- И дюжину пончиков в сахарной пудре - добавил тот, что повыше, и подмигнул девочке. Его глаза улыбались! Она опять опустила голову, но уже не так низко.
Они сели за стол. Несмотря на то, что хозяйничал и суетился малиновый ("Сядь сюда, так тебя не будет видно с дороги!", "Мэм, а скоро будет кофе?", "Сейчас быстро по кофе и отчаливаем!"), чувствовалось, что верховодит в этой парочке вовсе не он. Тот, второй, сидел, расслабленно откинувшись на деревянную спинку стула, курил и с интересом рассматривал окружавшую его скудную обстановку.
- Мы опоздаем на концерт - вновь занервничал малиновый, когда тот, что в черном, заказал еще кофе.
- К черту концерт - он опять подмигнул девочке, которая протирала и без того идеально чистую стойку - Можем начать его хоть сейчас! Эй, юная леди, не хотите ли, чтобы я для Вас спел?
- Вот еще глупости - мама нахмурилась и строго посмотрела на смазливого юнца.
- Это очень красивая песня, и вам она тоже понравится, мэм.
Не дожидаясь ответа, он встал, чуть согнул колени, правую руку поднес к лицу, как будто держал что-то перед глазами, а левую отвел в сторону. Когда он запел, его голос вроде не изменился, но стал нежнее, еще бархатистей, он "проникал в самую душу", как сказала бы тетушка Элис.

Люби меня нежно
Сладко люби
И не давай уйти от себя
Ты наполнила жизнь мою
И я так люблю тебя

Он в такт водил левой рукой по воздуху и чуть поворачивался всем телом. Когда опускал голову, все время держал правую руку перед лицом, но было видно, что глаза он закрыл. И пел.

Люби меня нежно
По-настоящему люби
Сбылись мои мечты
Ведь я люблю тебя, милая
И буду любить всегда

Это была та самая песня! Однажды, когда папа взял ее с собой на родео в город (мама уехала погостить на денек к тетушке Элис), их старый Бьюик сломался посреди дороги и папа стал копаться под капотом, иногда прося ее нажимать на какие-то педали. Она сидела на папином месте, как настоящий водитель, а по радио передавали бейсбольный матч - папа слушал только одну радиостанцию, по которой крутили новости и спортивные передачи. Отчего-то ей стало весело и радостно, хотя накануне опять тошнило и ничего не хотелось есть с прошлого вечера. Пока папа не видел и не слышал, она стала крутить колесико на радио и тут сквозь шумы и голоса до нее донеслась песня. Она была совсем не такая, как те, что с пластинок тетушки Элис, которые она заводила на своем стареньком граммофоне. Эта музыка, этот голос, были живыми, эти слова были настоящими, как будто пролетавший мимо ветер шептал их ей прямо там, на пустынной дороге, затерянной среди камней и песка.

Люби меня нежно
Долго меня люби
Пусти меня в сердце свое
Ведь там - мне место
И мы никогда уже не расстанемся

Папа захлопнул капот, и девочка быстро повернула колесико обратно - на бейсбольный матч.

Люби меня нежно
Люби меня, родная
Скажи, что ты моя
И я буду твоим навеки
До конца дней буду твоим

И как же похож был его голос на тот, по радио! Она-то запомнила его хорошо, эта песня до сих пор не выходила у нее из головы. А теперь она звучит здесь у нее в доме, и мама стоит рядом и тоже слушает. Закончив, он сказал:
- Спасибо всем, кто слушал.

- Ну все, идем - малиновый решительно поднялся из-за стола - Сколько мы Вам должны, мэм?
Не успела мама и слова сказать, как тот, что пел, достал из кармана огромный черный бумажник и вынул из него две бумажки.
- Двадцати долларов будет достаточно?
- Что Вы, сэр, это очень много!
- Ну значит, все в порядке!
Они обе вышли на порог вслед уходящим гостям. Малиновый оглянулся и зачем-то подмигнул маме, ужасно противно. Его спутник остановился перед машиной и посмотрел на девочку.
- Видишь, какая машина! Я подарю ее своей маме, когда приеду домой. Я всегда хотел подарить ей такую! Вырастишь, тоже сделай своей маме хороший, дорогой подарок. Обещаешь?
- Обещаю.
- Ну что вы, сэр - полно вам!
- Пока!

Вечером того дня, свернувшись под одеялом, девочка улыбалась. Что-то происходило у нее внутри, и она не могла понять, что же. Она и раньше просила Господа о маленьких одолжениях, вот и сейчас она подумала : "Господи, сделай так, чтобы я еще раз увидела его!"
Наутро она так и лежала на спине с открытыми глазами, так что пришлось класть ей на веки по четвертаку, чтобы закрылись : мать очень просила, не могла видеть ее такой.

Он нажал на кнопку пульта. "…вот тот вопрос, который интересует миллионы его поклонников по всей Америке. Ведь не секрет, что за последние месяцы он не только не дает концертов и интервью, но и вовсе заперся в своем поместье и не хочет показываться на публике". Говорящую голову с омерзительными усищами сменила картинка его особняка, за оградой которого дежурили сраные журналюги, вооруженные фотоаппаратами и телекамерами. Он равнодушно срыгнул и потянулся за следующей банкой бананового мороженого. Достаточно было выглянуть в окно, чтобы увидеть примерно ту же картину, только, слава Богу, в уменьшенном виде. Надо бы перебраться в другую комнату, лениво подумал он, только сначала поставить там такую же кровать. Говорящая голова тем временем опять вернулась в телевизор и приторно улыбалась. "…следить за происходящим. А теперь давайте вспомним самое начало этой ослепительной карьеры и посмотрим архивные кадры двадцатилетней давности. "Люби меня нежно" - так называ…" толстая линза разлетелась на куски, явив уныло повисшие на проводах электронные внутренности ящика красного дерева, еще мгновенье назад называвшегося телевизором. Он бросил револьвер на тумбочку, тяжело перевернулся и уткнулся лицом в подушку. Ему не давала покоя одна мысль, недавно нарушившая затишье, которое царило у него в голове и в душе уже несколько лет. Он неожиданно понял, что, воскрешая в памяти тысячи лиц и событий, не может найти среди них то главное, что было бы для него ценнее и главнее остальных, другими словами, его терзало полное незнание того, ради чего происходили эти события и вторгались в его жизнь эти лица. Деньги, машины, дома - он только и делал, что раздавал их всем вокруг, слава, признание - с удовольствием бы отдал и их, как тот носовой платок, который, после того как он утер им лоб и бросил в зал, был разорван по ниточкам истеричной толпой, любовь - какая к чертям любовь у того, кто имеет деньги и славу! Кризис среднего возраста, сказал его психоаналитик, после чего в качестве ответа услышал "Херня!" и получил чек на двадцать тысяч.
Он закрыл глаза и быстро заснул. Он увидел девочку с большими шоколадными глазами, и ее лицо показалось ему знакомым. Ему захотелось вспомнить, где он видел это лицо, он был уверен, что если это удастся - он продвинется в своем поиске. Как проснусь - надо будет обязательно вспомнить, сказал он себе.
Потом он увидел темноту.