А также имелся у него особый ящик, сделанный из орехового дерева, на лапках, с тёмными серебряными ручками, в котором хранились специальные инструменты для прокалывания и вырезания глаз. Это был красивый ящик. Кто не знал о содержимом ящика, любовался им. Ящик притягивал взоры.

  Sebastian Knight. Девичья кладовка





    
1


Двое хмурых мужчин смутного возраста поднялись по служебной лестнице на технический этаж здания, напоминающего многочисленные московские оборонные институты, ранее хранимые колючей проволокой и зычным ВОХРом. Но и теперь практически все служащие института состояли из прежней просвещённой московской инженерии. Они небрежно называли свои заведения «ящиками» и, выпивая порой в совершенно незнакомых компаниях, легкомысленно пренебрегали остаточной государственной секретностью и в подробностях раскрывали военные тайны, рыдая при этом очень натурально. Впрочем, здание действительно было сконструировано ящикоподобно. Сейчас его крышу поливает тёплый июньский дождик, и мужчины расположились у двери, ведущей на крышу, подложив для гигиены сидения прихваченные с собой дармовые газетки; они прикрыли дверь от порывов ветра, оставив деликатную щель для вентиляции.
– Эй, на камбузе, покроши хлебушка, – полушёпотом завзятого эстрадного сатирика распорядился первый.
Второй достал и развернул из фольги вещество, похожее на кусочек шоколадки (между собой товарищи прозывали его «камень»), а первый для деловой проформы продул небольшую глиняную трубку. Потом товарищи молча выкурили из трубки по три щипка «шоколада» и некоторое количество секунд выжидающе вглядывались друг другу в беспринципные лица; после чего мужчины хохотнули, но – каждый кратко, по делу, и каждый о своём. Затем мужчины, немного суетясь и сутулясь, спрятали аксессуары в полезные щели стены стройбатовской кладки и отправились восвояси.

Василий Тутаев проснулся в нехорошем расположении духа. Он с трудом заворочался на диване, приподнялся на локте и медленно осмотрел обстановку. Его мутному взору явились следы ожесточённого пьянства с некоторыми элементами разврата. В банках с соленьями рядом с надкусанными корнишонами дрейфовали горбатые просоленные окурки. Остатки покупных салатов в тарелках подёрнулись корочкой и кое-где были приправлены пеплом. Линолеум, покрытый следами грязных подошв, щерился осколками битой посуды. Видно было, что рядом со столом кто-то щедро поскользнулся на крупном помидоре. На плоском мониторе вызывающе были растянуты чьи-то якро-зелёные стринги. Сам же Василий лежал, одет и обут, в неудобной позе на диване, белая рубашка отливала тонами марганцевых подтёков. Вася мучительно повернул голову и обнаружил возле подушки душистый большегрудый лифчик.
Василий ещё раз хмуро осмотрел помещение: «Хорошо, однако, повеселись, а где же девки? Были же вчера после клуба какие-то девки, куда они подевались? Да уж, не тот бабец пошёл, не тот… где они, нежные и заботливые, раздевающие тебя пьяного и немощного, укладывающие в тёплую чистую постель, делающие тебе на ночь «французика», моющие утром всю посуду и тихонько отваливающие, чтоб не побеспокоить капризный похмельный сон? Их нет, слились куда-то, а меня бросили. Сучки! Поголовно бессовестные сучки!»

Недурно сложенный Тутаев иногда баловал по утрам тело лёгкой гимнастикой, сейчас же об этом не могло быть и речи. Заметив в углу комнаты торчащие из-под стула чёрные лбы гантелей, он с трудом справился с подкатившей тошнотой.
Василий тяжело поднялся и, шатаясь, заглянул в зеркало. Это лицо было Васе определенно знакомо. Определенно. Правильные в общем славянские черты, недлинно стриженные, светлые прямые волосы, небольшой шрам под левым глазом – привет из детства от самодельного пугача. Василий прошаркал в ванную, открыл холодную воду, набрал полную пригоршню и окатил лицо. Лицо рефлекторно сморщилось, отвращаясь чуждой среды, и жалобно всхлипнул нос. Заплывшие красные глаза щурились из зеркала, пытаясь наладить резкость. Василию вспомнились белые лабораторные крысы с такими же глазами. Одному Васиному товарищу, по имени Игорь Круглыхин, по институтской учёбе нужно было препарировать таких крыс: выковыривать маленькие кишочки, губки лёгких, сердечко с ноготок, фасолину печени и другие интересные крысиные потроха. Суть опытов осталась за кадром студенческой памяти, однако хорошо помнилось, что крысам по врачебному этикету необходимо было давать перед вскрытием наркоз. Игорь и ещё пара студентов быстро разгадали химическую суть крысиного зелья – с его помощью можно было быстренько улететь на Луну, ну, или ещё куда подальше, всё зависело от количества. Два года подряд они довольно часто странствовали по тесноватой солнечной системе, лишая крыс законного предсмертного удовольствия…
Василий пустил горячую воду и с трудом схватил неуловимое мыло, разбухшее за ночь в небольшой мутной лужице; с рук, пузырясь, потекла клубная чернота. Он потянулся за зубной щеткой, но тут заметил на среднем пальце левой руки, на третьей фаланге, не отмывшееся синее пятно в форме буквы «V». Посредине буквы была едва заметная перемычка, отчего пятно походило на перевёрнутую букву «А».
Намылив руки ещё раз, как следует, с пристрастием, Василий с удивлением обнаружил, что пятно не смывается. «Хм. Куда ж это я так вляпался-то? Может, кто из девчонок вчера пошутил? Нарисовали косметикой какую-нибудь ерунду, когда я спёкся… Алёна? Могла и Алёна, она ведь с придурью. А вот неплохо было бы узнать, была ли вчера Алёна? Сейчас ведь такие химические карандаши делают – хрен сотрешь! Надо бы растворителем попробовать, на то он и растворитель, чтобы всякую дрянь растворять!» – мудро подытожил Василий.
Он закрыл горячую воду, дал холодную и жадно нахлебался из крана. Вроде немного полегчало, шум в голове, конечно же, не утих, но собраться с мыслями уже было можно. Во-первых, какой сегодня день? Так, ну какой может быть сегодня день... Конечно же понедельник. Потому что такое состояние может быть только после плодотворно проведённых выходных. Так, а что было на выходных? Сначала позвонил Вовка Петлин и предложил немного развеяться…
Вовка Петлин, институтский дружок, знал толк в развлечениях. Ходил эдаким пижоном и сёк все модные течения Москвы. Вовка Петлин – он первый гость на девичниках, пьянках на выбывание, на шведских групповых посиделках. Это он придумал делать «кальян на ацетоне» и ласково именовал фенобарбитал «Буратинкой». Вовка Петлин, конструктор порнографических сайтов и отчаянный распространитель интернет-спазмов, хвастал, что объездил Китай и весь мир, и утверждал даже, что на какой-то гламурной вечеринке он донжуанил во все просветы Наталью Подолькину, намартиненную в муку. Вроде певица есть такая, хотя кто её знает, какая она певица? Может, и не певица она никакая, а из простых, балерина, например… В общем, у Вовки никогда не было проблем ни со сговорчивыми девчонками, ни с разнообразными, веселящими жизнь веществами.
Значит так, сегодня понедельник. А раз сегодня понедельник, неплохо бы и на работу попасть, мил друг Василий. Или хотя бы позвонить. А то хватятся: «А где ж наш Вася?! А вот он наш Вася – стоит с опухшей мордой перед зеркалом, лыка не вяжет и бюстгальтер на свою тушу похмельную примеряет!» Он спохватился и брезгливо отшвырнул лифчик в сторону.
Есть совершенно не хотелось, но Тутаев знал, что какая-нибудь жирная, густая пища в таких случаях, как сегодня, облегчает похмельные страдания. Василий отворил дверь холодильника и начал осматривать скудный ассортимент. Одинокая половинка луковицы, маскировочные капустные листы, безымянная консерва, что-то ещё в углу под решёткой. В нос ударило зловоние, будто бы внутри кого-то обильно вырвало макаронами, и Тутаев, удерживая тошноту, захлопнул дверь. В запорошенной морозилке он с радостью обнаружил хрусткую пачку сибирских пельменей.
Василий не относился к тем людям, которые пересчитывают пельмени. Эти люди точно знают свою дозу, тщательно отсчитывают пятнадцать или двадцать штук, засекают ровно семь минут, вынимают, недосчитываются, отдирают со дна кастрюли прилипшие, искренне огорчаясь, когда тёмная мясная плоть выходит из распоротой кожи. У Тутаева был свой рецепт варки пельменей: кидай побольше, вари подольше. Выживут сильнейшие. Вася любил со сметаной и уксусом. Сметаны не было, а вот пузатенькая бутылочка с уксусом стояла на полке почти полная. Вася вспомнил своего отца, который часто любил говорить: «Пельмени без водки едят только собаки». Но водки, к счастью, не было. Пока пельмени варились, Тутаев шарился по квартире, собирая необходимые для похода на работу предметы.
Тело в разных местах нудно побаливало. Василий подошел к зеркалу и разглядел себя. «А я ведь в форме, хотя пяток килограмм можно было и того, долой», – Тутаев ещё некоторое время провёл перед зеркалом, выпячивая и втягивая натренированный пельменями живот. Затем он наскоро поел, ещё раз тщательно помыл руки. Синее пятно и не думало смываться, схематично оно напомнило Васе раздвинутые женские ноги. Он осуждающе осмотрел действующую в квартире разруху, надёжно запер её и торопливо затопал вниз по ступеням.

+ + +

На лавочках вокруг небольшого столика, отшлифованного добела доминушками, сидели приподъездные старички. Они оживлённо обсуждали вчерашнюю пульку в преферанс. Один особо бойкий, по имени Иннокентий Михайлович Колтыга, взахлеб рассказывал, как он вчера оставил Петра Ильича на восьми без трех. Иннокентий Михайлович показывал что-то такое руками, высоко замахивался воображаемой картой и при этом кричал: «А мы валентика ентого дамочкой – тр-р-рах! А она – шлеп, прям такая, и на ём аж завертелася. – Старичок разошёлся ещё пуще, выпрямился во весь свой горбатый рост и, отчаянно жестикулируя, продолжил: – А потом я беру и вот этой фоской крестовой его прорезаю, прореза-аю, прорезываю!» Руками в это время Иннокентий Михайлович делал вид, будто он действительно колет кого-то штыком или ещё чем. После этого он окончательно расправил свой горб, поставил одну ногу на лавку и заорал: «А теперь... В туза! Ети его мамо!» При этом пенсионер изобразил нокаутирующий апперкот, не удержал равновесия и неуклюже завалился под стол. Его товарищи закашляли, зашелестели ветхим смехом и зашлёпали ладонями по столу: «Ай, да Михалыч, чертяка осиновая!»
Иннокентий Михайлович был мрачным супругом-удальцом, о его алкогольной храбрости и мужской силе странствовали обширные легенды, сдаётся, часть из них была запущена им самим. Васе, например, больше всего запомнилась история про то, как на Михалыча возле кинотеатра «Рига» набросилась стайка хилых гомиков с дубинами наперевес. «И на что они рассчитывали?» – обычно с язвительнейшей усмешкой спрашивал Иннокентий Михайлович своих благодатных слушателей. Всё остальное время он горько размышлял о том, как ему извести свой горб, и слушать это было не так интересно.
В момент триумфального падения Иннокентия Михайловича Василий вышел из подъезда. Он поспешил помочь старику подняться, затем сказал: «Здорово, орлы!» и комично отдал честь. Взглянув на почтенное старчество, он вспомнил одного мужичка из ботанического сада, с огромным пористым носом, похожим на крупнозернистую пемзу; мужичок шнырял по саду и спрашивал миленьких девушек: «Девочки, а хотите потрогать мой нос?» Девочки, конечно, с криками разбегались, а мужик удовлетворённо посмеивался, тёр свой страшный нос и теребил пыльный подбородок. Об этом мужичке даже писали два раза в газетах. У Иннокентия Михайловича был очень похожий нос.
Василий направился к своей недавно приобретённой в кредит машине. Однако, к Васиному удивлению, автомобиля на месте не оказалось, а вместо него стояла убитая «шестёрка» с вытекшей фарой. «Может быть, на площади, возле универсама?» – с возрастающим беспокойством подумал Вася и пошёл на площадь. Но и возле универсама ничего не было, ночью брюхо площади разворотили труженики в оранжевых жилетах и теперь они не спеша возились в подземных металлических кишках, двое сверху курили цигарки, а из ямы валил молочный пар.  «Опять горячей воды всю неделю не будет», – совершенно равнодушно подумал Вася.
– Улям-тартам, – рявкнул хриплый голос из котлована.
Раскосый рабочий сверху выпустил дым, задумчиво сплюнул вниз и отвернулся.
Василий наконец рассеянно припомнил, что ночью бросил машину где-то в центре, и уныло направился в сторону перекрёстка ловить такси.
Водитель отечественного тарантаса смело представился Рафиком и быстро протянул Васе свою автолюбительскую ладонь. Он был очень сердит и на дороге вёл себя соответственно: шустро обкладывал смешным горским матом всех водителей, попадающихся ему на глаза. «Слышь, едь же уже, давай. Такой машина, а еле тащится! – и он лихо выруливал на соседнюю полосу. – А ты куда прёшь? Иди очки купи, мартышка!» – особенно доставалось совсем молоденьким девушкам за рулём высоких дорогих машин. Одной из них, стоя на светофоре, он даже показал неприличный жест, изобразив языком и рукой движения зубной щётки.
В процессе общения с Рафиком Василий вскоре выяснил причину этой сердитости. Рафик приехал в Москву уже давно, занимался всем помаленьку – таксовал, вертелся, приторговывал на рынке вьетнамскими сланцами, делал небольшой бизнес на тюльпанах и мимозе. И наконец смог себе позволить отличную двухкомнатную квартиру в только что построенном доме в Мытищах. Он затеял ремонт и начал строить грандиозные планы о том, как он будет обживать горное гнездо. Но однажды Рафик обнаружил свою квартиру похожей на танк, внутри которого рванул боекомплект: дверь была высажена с петель, почти все внутренние стены снесены и превращены в груду цемента и железобетонной пыли, унитаз почему-то стоял на кухонной плите, а на балконе источала миазмы умело скрученная куча дерьма. Страшным усилием воли укротив первичный гнев, Рафик стал выяснять, что же произошло в его квартире.
И вот что ему удалось узнать: весь прошлый день в его квартире жестоко работала банда солдат, происхождение которой тоже вскоре прояснилось. Дело было в том, что этажом выше получил квартиру полковник воздушного десанта Чеботарь, и ради устройства квартиры по собственному жилищному уставу он затеял перепланировку. Для чего и было вызвано поддатое подкрепление из подручного дембельского резерва. Весёлые дембеля ошиблись этажом, не смогли открыть дверь ключами, немного увлеклись процессом трудового акта и учинили в квартире Рафика форменный разгром с осквернением балкона.
Рафик подлатал жидкими реечками дверь, кое-как установил унитаз на его законное место и отправился на розыски разрушительного полковника. Чеботарь в момент своего обнаружения был глубоко подшофе и оттого благодушен; он радостно заверил Рафика, что да, мол, хлопцы погорячились, но они сами же всё и поправят, да так, что лучше прежнего будет. Рафик засомневался, запротестовал, обещал позвать дядю Ваху, однако полковнику с помощью задушевного слова и ящика коньяка удалось притупить бдительность новосёла.
На следующий же день солдаты пинком высадили дверь-времянку, наколотили бутылок, разбили все стёкла и многострадальный унитаз, притащили походный гусарский матрац и употребили на нём всю бригаду женщин-маляров из Молдавии, включая их несметную бригадиршу. А какой-то герой (как позже выяснилось, это был сержант Рыков) умудрился заблевать Рафику потолок в туалете.
После такой акции устрашения Рафик смалодушничал и решил продать нехорошую квартиру. Косметическую реставрацию своего жилья он, позарившись на дешевизну, вверил таджикской семье, которая проворно организовала в квартире Рафика небольшой табор, перекочевав туда с родственниками и чумазыми детьми. Из-за перебоев с поставкой стройматериалов ремонт затянулся, и таджики постепенно расползлись по всему подъезду, занимая подсобки, прихожие и незаселённые квартиры. Когда появлялся Рафик, таджики неторопливо и неумело прятались...                         Сейчас же Рафик направлялся на квартиру для выяснения отношений с редкими соседями, требовавшими изгнания табора с помощью безусого участкового и смутных вышестоящих инстанций.
Вася, не без доли радости, подивился злоключениям незадачливого Рафика и вышел у большого скопления офисных зданий, исполненных в стиле рококо-люкс. В цветочной клумбе весёлым пучком разрослись ложные конопята. Тутаев вспомнил, каким трудом и моральными лишениями обошлась ему квартира, в которой он сейчас проживает, и мгновенно, как негр, разозлился на всяких там Рафиков, которые поторгуют себе годик на рынке вьетнамскими тапками да халатиками и – нате вам! – накопили на рококо-люкс в Мытищах! «Нет, с этим надо как-то кончать, товарищи. И поскорее! – решительно подумал Василий. Он быстро взглянул в небо и на мгновение увидел, как вёртко там плодятся бесшумные и дурашливые ангелы. – Тьфу, ты!» – оскорбился Василий и как можно непринуждённее вошёл в офис.

+ + +

К счастью, никого из вышестоящего начальства на рабочих местах не присутствовало, хотя день уже струился к обеду. «Тоже, небось, сейчас мучаются, подлецы», – усмехаясь, подумал Тутаев про начальство. Выцепив из кофемашины дымящийся стаканчик, он сел в рабочее кресло с высокой спинкой и нетерпеливо покрутил мышкой. Мельком посмотрел на свою руку, машинально поплевал на палец и потёр посиневшее место. Возникла даже мысль обратиться к доктору, но на ум пришёл старый каламбур: «Это – херня, а херню мы не лечим». От долгого смотрения на палец Васе стало казаться, что синева стала как будто ярче. Буква «А» читалась очень разборчиво, если посмотреть на кулак анфас. Вскоре Вася отвлёкся от кулака и стал смотреть в монитор – зелёные холмы, уходящие за горизонт, природа, простор, и ни одной живой души. Вспомнились родные места: маленькая деревенька близ Рыбинска, краснорукий сосновый бор, неспешная зыбь Рыбинского моря, полуразрушенная церковь в Веретейском монастыре. Тутаев потянулся и мысленно углубился в своё сопливое рыбинское детство.
В детском саду, уже в старшей группе, родилась у них игра со смешным названием «Несуны». Игра появилась под влиянием угрюмых образов передачи «Прожектор перестройки», которую отец Тутаева часто смотрел, а потом громко спорил с матерью на кухне, и часто звучало в их разговоре таинственное для Васи слово «несун». Маленькому Василию слово очень понравилось, и он несколько раз обзывал своих детсадовских товарищей «несуны проклятые». Когда сущность слова прояснилась, появилась нехитрая игра. Смысл заключался в следующем: в группе нужно было как можно незаметнее умыкнуть какую-нибудь небольшую игрушку, а потом пронести её через «проходную» – ворота детского сада, причём желательно было, чтобы воспитательница на следующий день хватилась пропажи. Игрушек было мало, и они быстро кончились, зато было много пластилина, огромную коробку которого получила методист Мария Петровна по хоздоговору. Этот пластилин и тырили – рассовывали по карманам, раскатывали по подошвам сандалий, пихали в трусы, выбрасывали за забор, приклеивали под деревянные планочки санок. В общем, основная суть игры и заключалась в том, чтобы «несуны» придумали новый хитроумный способ, как обмануть «проходную» вместе с хищным «прожектором» – незлобивой воспитательницей Анной Васильевной, которая каждое утро страдала перегаром и вспучиванием.
Пластилин по большому счёту был им не нужен, никто им не увлекался, и Вася сотоварищи сдавали его за фантики старшим пацанам, которые делали из него поддельные жвачки «Турбо» и продавали у рынка по рублю малолетним охотникам за вкладышами. Эта невинная игра развила у детей очень нужные в современном мире качества: пронырливость и дерзость. Вкупе это давало формулу успеха в прогрессивном обществе.

В дверь к Василию ласково постучали:
– Василь Сергеич, вы на прошлой неделе сказали, чтоб я вам кулер поменял, вы жаловались – громко гудит и мешает, вроде, думать… – в кабинет Василия, с коробочкой под мышкой, просунулся Антон Бесхмелицын, системный администратор и интернет-шалопай. Василия всегда поражало, как это Антон умудряется ловко и быстро закручивать своими толстожопыми пальцами крохотные компьютерные винтики и печатать со скоростью робота. И фамилия такая… неужели и правда ни капли не пьёт?
– Не сейчас, не сейчас, Антон, дела навалились, зайди завтра ближе к вечеру, пожалуйста… – Василий махнул рукой, дверь закрылась, и он вернулся к своим детским воспоминаниям.
В школе были уже другие игры. Как-то Васе брат Коля привёз из Москвы очень модные часы «Монтана». Непривычно аккуратные и тонкие, шестнадцать мелодий, жёлтая мембрана внутри (Вася сразу же, подцепив легкую крышечку булавкой, осмотрел часовую суть), а главное – секундомер. Правила игры были очень простыми – нужно было двойным нажатием правой верхней кнопки набить как можно меньшую цифру. Девятку поймали практически сразу. Часы при этом издавали такой звук: «пипик», только очень быстро. Потом приловчились нажимать кнопку о парту, и была поймана шестёрка. Ваське после долгих скорострельных попыток удалось установить рекорд. На этом игра закончилась, и пойманной четверкой Тутаев похвастал перед всеми знакомыми. Потом у часов села батарейка, и Вася поставил их на кон в «пристенок».
Эта игра развивала у детей реакцию и волю к победе. Именно тогда, из-за этих заманчивых китайских часов, Василий крепко решил уехать в Москву, туда, где брат Коля, туда, где все люди счастливы и сыты, туда, откуда светит толстый луч прожектора, который и стал для Васи путеводной звездой на долгие школьные годы.
В кармане брюк затрепетал телефон, отчего Василию стало щекотно и противно. Пока вытаскивал телефон, умудрился нажать на кнопку «Ответ».
– Аллёна! – завопила трубка. И, чуть погодя, после небольшой паузы: – Это Яннна! –.И ещё немного погодя: – Здарова, узнал?
Ещё бы не узнать, звонил Вовка Петлин – человек, с которым не соскучишься, большой озорник и мастер розыгрыша. Это он перенастроил все каналы на другие кнопки на Васином телевизоре. Это Вовка в час пик запустил движение эскалатора в обратную сторону. Это он тайно нассал студентам в кальян и упорно утверждал, что там херес.
– Здорова у коровы. Чё хотел-то?
– Да хотел спросить, как сам, оклемался там?
– Вроде как, не напомнишь, чем вчера закончилось?
– Ну, кому закончилось, а кому и нет.
– В каком смысле?
– Да в простом смысле. Мы с бабцами только-только домой вернулись, а теперь думаем, чем бы взбодриться. У тебя есть чо?
– Хер в очо, нет ничо.
– Ну а взять?
– Вот сам и возьми, твоя очередь.
– А я очередь не занимал.
– Ты лучше скажи, где моя тачка?
– Эко тебя перекрыло, братишка. Забыл что ли, мы же вместе её на стоянку около моего дома поставили. Тебе точно поправиться надо, это я как твой лечащий врач говорю.
– Погоди, а ключи от неё где?
– А ключи ты там же оставил и сказал ни под каким предлогом тебе не отдавать, если ты этой ночью вернёшься.
– Ясно всё, я тогда попозже заеду.
– Ну и чёрт с тобой. Я думаю, что мы с девочками и без тебя придумаем, чем заняться, – сказал Вовка и по-английски повесил трубку.
Тут же в дверь постучала и лисой юркнула с охапкой листов секретарша Лидочка, сегодня она была в овечьей причёске.
– Вот, Василий Сергеич, пожалуйста! – худенькая Лидочка улыбнулась, положила на стол несколько листков и иссякла за дверью, оставив в кабинете запах своих таинственных феромонов. Василий потрогал бумагу руками, не снисходя до чтения, видимо, это были какие-то приказы.                     
На столе Василия тоскливо ожидал распахнутый ежедневник, в котором давно уже созрело одно неотложное дело, связанное с выплатой по кредиту, срочное и чреватое ненужными финансовыми злоключениями. Нужно было незамедлительно ехать в банк, режим работы которого был крайне неудобен. «В центре, наверное, сейчас такие пробки, что себе дороже. Поеду на метро, по-любому быстрее выйдет», – решил Василий, потом вспомнил, что машины у него всё равно нет, и уведомил босса о визите к стоматологу. А босс Василия Тутаева был мужчина мощный и многоликий, и звался он Виктор Николаевич Басаврюк.

Выходя из метро навстречу Василию, большинство людей торопливо и мощно закуривало, и Тутаев морщился от чужого дыма – сам он хоть и курил, но чужой дым казался сейчас особенно отвратительным. В подземном переходе, возле просительно раззявленной спортивной сумки, с надрывом и хрипотцой под шиховскую гитару рокотал неприлично голубоглазый стриженый мужчина в камуфляжной форме. Голоногие школьницы с визгом теснились у лотка с душистыми сдобами. Из аптечной лавки на Василия весело глянул интимный гель «Алёша» и лубрикант «Сергей». Под серебристо-синими таксофонами разложился и продавал целительное мазево тощий человек в хитрых очках. Неподалёку скучала начинающая торговка телом. Рекламный плакат слева от неё гласил: «МТС – Не дай гудку пропасть!» Чудесно раскормленный охранник лениво стоял и не знал, куда бы ему ещё посмотреть.
В подземку Василий спускался последнее время редко, поэтому билетика у него никогда в нужный момент не оказывалось, не было его и сейчас. Войдя, Василий сразу же наткнулся на тугой солитёр людской очереди. Турникетов Василий опасался и неоднократно был ими бит, и, стоя в очереди за билетиком, он ждал, что кого-нибудь сейчас ударит или зажмёт. Голос над ухом быстро спросил: «Проходка нужна?» Немного переплатив, Тутаев приобрёл билет неизвестного происхождения у бойкого очкарика в напоясной сумке.
Эскалатор утянул Васю во чрево метрополитена, где плотно забитые кишки поездов азартно разносили людские массы во все части подземного города. От нечего делать Василий вглядывался в трудные лица пассажиров. Здесь были многочисленные гости столицы, суетящиеся в мраморном аду, были шумливые школьники и медлительные пенсионеры, мужчины, похлёбывающие из бутылочек или баночек, и женщины, подмалёвывающие макияж. Калейдоскоп дремлющих, читающих, скучающих и любопытных, озадаченных и беззаботных лиц мелькает навстречу по вагонам и переходам. Иногда попадались люди с какой-нибудь телесной порчей, и Василий, по врождённой душевной широте, жалел их и помогал материально, отдавая предпочтения русским лицам с нехваткой какого-нибудь существенного органа. Он задавался таким вопросом: вот конкретный инвалид, от которого осталась одна верхняя половинка, стоящая на доске с колёсиками. Вот как этот обрубок по-крупному ходит, если ему нечем? «Парадокс!» – думал Василий и давал человеческой половинке «полтишок», боясь представить себя на его месте.
Но более всего, путешествуя в метро, Василий любил пялиться на какую-нибудь привлекательную бабёшку. Он выхватывал взглядом милое личико и, не отрываясь, строго смотрел на неё, вызывая на визуальный контакт. Если ему удавалось перехватить взгляд, то он старался долго не отпускать его, вкладывая в свой телепатический посыл флюиды могучего эротического зова. Василий часто тренировал этот зов дома, стоя перед зеркалом. При этом он придавал своему лицу то задумчивое выражение, то печальное, а то и вовсе мученическое. Ему почему-то казалось, что если девушка хоть немного пожалеет страдающего в метро мужчину, то обязательно сжалится и в конце концов прочно и навсегда полюбит его. Вот и сейчас Василий шарит соколиным взором по женским задам и, наконец, находит искомое. В нескольких метрах впереди идёт молодая мамаша, лет двадцати трёх, не больше, судя по маленькой родинке на тонкой шее. Василий довольно точно умел определять возраст человека по родинкам, бородавкам и другим посторонним наростам на человеческом теле. Девушка ведёт за пухлую ручку пацанёнка, тот схватился за указательный палец материнской руки. Девушка делает шаг, мальчик три, постоянно закидывает подбородок вверх, пытается найти лицо близкого человека. Он – три, она – один. «Три плюс один равняется четырём однокровным ногам разных размеров, длины и красоты, – думает Вася, глядя на её ноги. – Интересно, а про детские ноги можно сказать, что они красивые?»
Вдруг перед Тутаевым быстро прошла сутулая старушка, тащившая за плечами в рюкзаке огромную немецкую овчарку. Овчарка внимательно взглянула на Тутаева и облизнулась. Вася проводил взглядом странную бабку, преодолел некоторые человечьи запоры, прошёл по перрону и остановился рядом с молодой мамашей и её малолетним сыном. Жёлтая тонкая маечка смело обтягивала молочную грудь, с которой на Васю радостно смотрела пара аккуратных шоколадных пуль. «А ведь малец совсем недавно таскал её за это юное хозяйство», – подумалось Василию. Он поймал себя на том, что последнее время отдаёт предпочтение не молоденьким свистулькам с пирсинговаными пупками, а суровым и большегрудым женщинам.
Вскоре в глубине тоннеля послышался страшный шум; оттуда свирепо загудело, заскрежетало и протяжно заухало. «Определённо, метрополитен – это чистой воды демонизм!» – подумал Тутаев, поёжившись. Через несколько секунд поезд выскочил из тоннеля, повизгивая тормозами. Василий пристроился мамаше в хвост, норовя внешней стороной ладони как бы невзначай покрепче провести по её заднице. Народ бурно повалил в вагон. Большая женщина под давлением пассажирской массы слегка привалилась на Васю, и, когда состав рванул, он ощутил два женских колобка у себя на лопатках так искренне и ясно, будто руками их схватил. В середине перегона Василий совершил задуманное – провёл ладошкой и остался доволен безропотностью мамаши. Поезд вдруг начал стремительно тормозить; наконец он дёрнулся и встал. И, как обычно бывает в такой ситуации, кто-то в тишине вздохнул и со значением произнёс: «Приехали». В эротической тесноте метровагона Василий завозился и хотел было повторить опыт с блудливой ладошкой, но мамаша отстранилась и как-то подозрительно фыркнула.
– Что, мам? – спросил мальчуган. Тут снова вспыхнул свет, и поезд, урча, начал набирать скорость. На остановке отёкшая Тортилла в сизой шляпке стала бурно продираться в центр вагона и разъединила Василия и женское тело. Вася бесперспективно встал в углу и, опустив зоркий взгляд, увидел у себя под ногами маленький чёрный блокнотик. Василий подобрал его, аккуратно, брезгуя, стёр рукавом отпечаток чьей-то ноги и открыл на первой странице: «Дневник степного мужчины». Вася перелистнул несколько следующих нечистых страничек и побежал глазами по сучковатым строчкам:

8-е – В двенадцать часов разжижал похмельную душу кагором и в этом преуспел.
Днём баловал пивом и в этом преуспел.
Вечером преуспел водкой.

9-е – С утра быстро подрочил.

11-й день.
Утро. Ух, как попускает дагестанский коньяк!

12-е – Кушал тортик с водкой. Чуть было сладко не вырвало. Сдержался я, всё ж – интеллигенция.
Вечером раздражало слово «стипендия».

13-е – Поехал к Верочке занять денег, принялся хватать за жопу – не дала. Важно удалился.

16-е – Прочистил глоссарий. Купил марихуаны, всего-то спичечную коробку!
И ведь задёшево!
Это мне в актив я засчитываю.

19-е – С утра с тоской смотрел в окно, как школьники идут на уроки, некоторые по дороге баловались и скакали. Несли цветы, а в коробочках грелись учительницам подарки. Мне стало грустно и стыдно. Конечно, ведь и я был таким же. Слабо утешался. В гневе стукнул кулаком по подоконнику.

15-е – Забросил изучение фотошопа – как оказалось, это нам вовсе не нужно.

16-е – С алкоголем я связан видимо и невидимо.

18-е – Женская фамилия Корзун мне отвратительна… На что способна такая женщина? По-моему, на всё. Мне кажется, под такими фамилиями растят наёмных убийц. Таких женщин нужно изолировать. Но чем же лучше фамилия Санкин?

«Херня какая-то, но занятно», – Тутаев закрыл блокнот и увидел, что синий знак на его пальце приобрел законченную, отчетливую форму буквы «А». Он поспешно сунул руку в карман и огляделся по сторонам. Никто на него внимания не обращал; неугомонный карапуз устроился у мамаши на коленях, вертелся и тянул вниз горловину обтягивающей маечки. Неожиданно под локтем у Васи освободилось место, и он, потеснив плечом студента с рюкзаком (хоть бы в метро парашюты снимали), сел и снова открыл найденный манускрипт:

20-е – Сегодня семь раз курил травушку. Под конец совсем разозлился.
Одному быть очень плохо…
А грязные философы ещё смеют спорить!

23-е – Придумал забавный стих – «В мёртвом саду кулебяки творятся». Проговорил его про себя много-много раз.

24-е – Шёл ножками в пельменную, давно там не был, соскучился. Потом передумал и сел в автобус. Проходящий мимо кондуктор не потребовал за проезд, но как-то обидно толкнул меня в ногу коленкой. Сдержался. Но в пельменной меня ждали приятности и сюрпризы. Пирожок – 6 рублей, 50 грамм водки – 4 рубля. Дважды выпил, прослезился.

25-е – Проснулся с игривым настроением, стал кормить кошку стрижеными ногтями. Весёлой шутки она не оценила. Нахмурилась, отсела и стала делать вид, что чистит подушечки ног.
Как же поднять юмор животных на мою высоту?

26-е – С утра наблюдал, как тяжёлая старуха пытается подняться на три высокие ступеньки запущенного овощного магазина. Смеялся.

28-е – Познакомился с девушкой. Настаивал – не пошла, ухмылялся и гримасничал. Никакого стыда не испытывал.
Деградация – это не про нас.

«Забавный чувак, – ухмыльнулся Василий, – вот бы посмотреть на него, как он выглядит, наверняка уродец несуразный!» – и он продолжил тряское чтение. Напротив Василия путешествовали две огромные гориллы, одетые в милицейскую форму, одна мусолила журнал «Охотник», другая глухо дремала. На следующей остановке вошел и встал напротив кратко стриженый мальчуган со спортивной газетёнкой в нечистых руках. Он, что-то шепча, склонился над турнирной страницей, и Тутаев почти ясно увидел, как непросто сейчас ворочаются в голове его небольшие футбольные мысли. Мысли самого Василия после странного блокнотика стали неуместными и бесформенными:
«Постоянно следишь за собой, наблюдаешь, конспектируешь. Вот почему, например, человек, стоя в вагоне метро, который дёргается, визжит и шатается, совершает такие нелепые движения? Ну, это же движения равновесия, жизни. Но ведь они же неумолимо приближают нас к смерти. Да, дела!»
Сидящий рядом с обезьянами подросток купился на протянутую ему маленькую конфетку и мгновенно уступил место хитрой бабусе. И совсем уже перед выходом позабавила Васю бокастая бабёнка, которая, зачитавшись книжкой про маленького волшебника-переростка, хрипло вскрикнула и вскочила, давно проехав свою остановку. Василий вышел за ней.

В переходе сутулился человек с картонкой, на которой было написано: «Куплю сотовые телефоны». Многие проходившие люди невольно хватались за свои карманы и сумочки, видимо, проверяя присутствие своих мобильных друзей. Люди, терпеливо шаркающие в очереди на эскалатор, напоминали унылый ход погребальной процессии. Как всегда, в своём стеклянном стакане спала вечным сном скудная эскалаторша в толстых очках. Василий вышел из метро, огляделся. Было людно. «Много быдла», – подумал Василий, но не рассердился. Сдобный мужчина с хмурым лицом сторожа маленьким компрессором надувал огромный воздушный шар с двумя иероглифами на красном боку. Две смешливые девахи раздавали газету про здоровый образ жизни. Интеллигентного вида пенсионер вежливо интересовался у бойких торговок: «Ну-с, бабоньки, кому чего порекламировать?» Какой-то мрачный бородач, обставившись иконами, слушал магнитофон. Из динамика неслась несусветная чушь в исполнении очередного женского ВИА «Die Тёлкен»: «Наколочки, наколочки, гоп, татуировочки...» Толстый обормот в трико, очках и кепи увлечённо плясал рядом страшное подобие цыганочки. Две усталые женщины продавали какой-то странный плюш. К различным мягким игрушкам: тиграм, зайцам и лисицам – были приделаны кукольные лица.
– Какие страшные игрушки у вас, – сказал Вася женщинам.
– Почему это они страшные? – озлились женщины. – Это же дети в маскарадных костюмах.
– Да? А я подумал, что это звери с человечьими лицами.

Банк, к счастью, оказался открыт, и Вася, дождавшись своей очереди, подошёл к стойке, за которой вела приём средств неестественно высокая девица в оттопыренном грудью пиджаке и модных узких очках. Белобрысые волосы были собраны на затылке и болтались далеко позади. Хоть и сам Василий был немелок и всегда на физкультуре стоял одним из первых, но на банкиршу пришлось смотреть снизу вверх. «Ну и оглобля выросла!» – только и подумал Василий.
– Это хорошо, что вы сегодня пришли.
– Да, я знаю.
– Завтра был бы штраф, пересчёт процентов и пересмотр кредитной линии.
– Видите, как я вовремя.
– Деньги при вас? – деловито спросила она. «Деньги припас?» – послышалось Василию, он даже хотел указать банковской выскочке её место, однако лишь покорно ответил:
– Припас, а как же.
– Так доставайте, а то ведь рабочий день не резиновый, – она чрезвычайно глубоко посмотрела на Василия, на лбу у неё пылали две икринки прыщей.
Василий сосредоточенно пересчитывал непатриотичные купюры, как вдруг заметил, что на сгибе безымянного пальца появился новый знак синего цвета в форме полумесяца. Василий на секунду оторопел, глянул на банкиршу, но её взгляд был прикован исключительно к знакам денежным, которые механически отсчитывали мужские пальцы.
– Ни в чём себе не отказывайте, – мужественно съязвил Василий и вспомнил, как совсем недавно он вот так же рассчитывался долларами с другой блондинкой. Та была значительно ниже ростом, без очков, без пиджака, без бюста.
Василий покинул банк и направился к метро, дико рассматривая полумесяц на пальце. В голове его было пусто. У памятника неизвестному художнику четверо
длинных подростков лениво пинали друг другу носок, набитый зерном. Из динамика музыкального киоска упругий певец Валерий с грустинкой интересовался: «Куда уехал цирк?», а у метро Васю уже поджидал какой-то грудастый Хемингуэй с протянутой ладошкой; рядом с ним стояла кудрявая девушка, которая, отпив из армейской фляжки, сильно выдохнула и запела: «Я счастлива, когда гитару ты берёшь и льётся песня русского спецназа…»
    
    Вовка Петлин снимал дорогую двухкомнатную квартиру в центральной части столицы, к нему-то и направился Василий. Дверь в подъезд оказалась открытой, он проскочил мимо дремлющей консьержки и, перепрыгивая через несколько ступенек, метнулся по лестнице, игнорируя старый лифт с тяжёлой железной дверью. По дороге наверх он встретил подростков школьного возраста, которые что-то разложили на подоконнике и при Васином приближении закрыли таинство непринуждёнными спинами. Вася позвонил несколько раз. Потом постучал по косяку костяшками пальцев. Потом пнул в дверь и полез за телефоном. Набрал нужный номер и прислушался. Где-то глубоко в задверье послышалась старая мелодия группы Zodiac «Пурум-пурум-пурум-пум-пупу-пу-пум, пурум-пурум-пурум-пум-пупу-пу-пум». Послышались шаги, спотыки и матерки. Вскоре раздался Вовкин заспанный голос:
    – Кто там?
    – Открывай, чапа, убиваться будем, – ответил Тутаев прикладным голосом.
    – Хм. А там тогда кто? – Вовка, видимо, имел в виду свой не умолкающий до сих пор телефон.
    – Там тоже я, открывай, дурилка! – ответил Василий и, улыбаясь, сбросил звонок.
Наконец Вовка отворил, слепив сонную физиономию, и Василий прямым ходом, не разуваясь, направился в комнату, чтобы застигнуть врасплох истинную причину Вовкиной медлительности. На удивление в комнате никого не оказалось. Во второй комнате тоже, а также на кухне и в туалете ничегошеньки, никогошеньки. Только безногий попугай летал кругами по комнате – он не мог приземлиться и вырабатывал топливо. Безногим он был оттого, что одно время у Вовки жила крыса, которая и отгрызла спящему попугаю ноги. Когда попугай, наконец, свалился на пол, Вася заботливо поднял его и положил в законную клетку.
    – А где тёлки-то?
    – Ну, а сколько тебя ждать-то можно, уехали уже по домам отсыпаться, а вечером можно их вызвонить и ещё побарагозить по полной, – Вовка всегда беззастенчиво использовал все ресурсы женского организма.
    – Да мне уже чего-то не до веселья. На ногах еле стою. Ты вот мне только скажи одну вещь, Алёна вчера с нами была или нет?
    – Какая еще Алёна?
    – Ну, эта Алёна, придурочная. Которая ещё на спор голая на улицу за сигаретами бегала, да так, что у Иннокентия Михалыча с первого этажа чуть было инфаркт не случился. Скорую вызывать даже хотели.
    – Эта чмошница, что ли? «Плюс дорожка – минус извилина»?
    – Почему это она чмошница? – возмутился Василий, которому Алёна даже нравилась, если бы не её придурь. – Очень даже милая.
    – Так ты её, наверное, без пол-литры не видел. Разуй глаза, солдатик, на ней же прыщей больше, чем глазков на прошлогодней картошке.
    – А я тебе говорю... Да без толку тебе что-то говорить, скажи лучше, была Алёна или нет.
    – Вроде не было, а чего это ты про неё вспомнил? Трусы вернуть решил, которые я вчера на монитор тебе натянул? Так это не её.
    – Да мне по фигу, чьи это трусы, хоть твои.
    – Молодец. Уважаю. Вижу в тебе беспринципность махрового рукоблуда.
    – Да ну тебя на хер, – резюмировал Василий и подошёл к клетке с попугаем. – Отмучается скоро твой орёлик.
– Это ты скорее отмучаешься, птичка у меня кремень! А что это у тебя за херня на пальцах? Солидный человек, а ходишь, как студент, все руки в чернилах.
Василий посмотрел на свою кисть и увидел, что рядом с буквой «А» и полумесяцем, на указательном пальце, тоже образовалось ещё одно, еле различимое пятно, напоминающее восьмёрку. Василий слишком небрежно спрятал пальцы в карман, и Вовка презрительно улыбнулся, но тут же снисходительно добавил:
– Ладно тебе, все мы от сохи, сука! – вкратце рассказал свою генеалогию Петлин.    
– Всё, мне пора отваливать, – вдруг засобирался Василий. На душе у него стало тревожно и нехорошо.
– Как так отваливать, только пришёл и сразу отваливать? Не годится, – не особенно настаивая, сказал Вовка, – он собирался лечь на диван и посмотреть сновидений.
– Да машину надо ещё забрать и на работу заскочить. Скоро Владивосток проснётся, так мне с ними за бизнес надо перетереть.
– Да забей. В твоём состоянии труд противопоказан, только стационарный покой.
– Ага, а работать за меня кто будет, Вася Шукшин?
– Пусть медведь работает! – парировал Вовка.
– Ладно, некогда мне тут с тобой, – Василий поспешно попрощался, вышел на улицу и направился к автомобильной стоянке, всё больше тревожась о дурацких синих знаках на пальцах. – Чёрт знает что такое! Заболел я, что ли?! Так ведь не контактировал ни с кем особо, а в экзотических Таиландах сроду не бывал! – негодовал он.

+ + +

    В небольшой конуре, больше похожей на голубятню, чем на бдительный пост, расположились пожилые автомобильные соглядатаи. Завидев Василия, один из них, с наименьшим объёмом тела, выпрыгнул на крыльцо и облокотился о жёрдочку. Сквозь открытую дверь голубятни на Василия игриво посмотрела немного облезшая и покорябанная София Ротару, прилепленная на дверь холодильника лейкопластырем. Василий вспомнил, что похожий портрет украшал верную шестиструнку его отца, Сергея Петровича, и улыбнулся ей в ответ.
    – Здарова, мужики, я вам, говорят, вчера ключи от «Премьеры» оставлял, надо бы вернуть, хочу забрать свой «хорьх», – Василий помахал мужикам рукой.
    Мужик на крылечке оглядел Василия сверху вниз, несколько раз начинал было говорить, собравшись с мыслями, но тут же опять замолкал. Наконец он смог начать как следует и дальше стал излагать почти без запинок.
– Тут с твоим «нисаном»... незадача… авария небольшая произошла... несчастный случай... нарочно не придумаешь... Вчера Петрович в ночную смену работал, так к нему сынишка пришёл, Ванька, в третий класс пойдёт осенью, пожрать принёс, ну и машинки посмотреть заодно. Ну, Петрович ему и разрешил посидеть внутри «Премьеры» твоей, руля повертеть. Так Ванька, стервец, что удумал; дождался, пока отец отлучится по нужде, и стащил незаметно из сторожки ключи. Завёлся. И поехал. Пока выезжал, три машины задел, ну и в ворота немного не вписался. Потом понял, как сильно ему влетит, бросил машину и убежал, второй день найти не могут. Да ты не переживай так, вмятинки у тебя плёвые, легко отделался, мы в сервис машину уже отогнали, там за два дня тебе так починят, что как новенькая будет. Всё, конечно же, за наш счёт. Извини, братишка, пожалуйста...
    Внутри закипела благородная волна ярости, и Василий совершенно ясно представил, как сейчас он стащит за ногу этого относительно невинного негодяя и начнёт его сладострастно избивать. Тутаев сделал три глубоких вдоха (где-то в книжке читал, то ли про йогов, то ли про пловцов) и понял, что вести переговоры с этим человеком, с Петровичем и тем более с его невидимым сыном-оболтусом, совершенно бесполезно.
    – Передайте вашему Петровичу, что он мудак, и сынишка его тоже мудак, оба они мудаки, – процедил Василий и по-бандитски сплюнул тоненькой струйкой на шлагбаум. – Приду через неделю, чтоб точила моя была как новенькая! – и отправился домой на перекладных. Снова спускаться в страшную утробу метро что-то не захотелось.
По дороге Вася решил заскочить на рынок, купить домой чего-нибудь съестного, кроме того, нужно было приобрести растворитель. Но растворителя, как назло, нигде не было. Из курса прикладной химии Василий вспомнил, что для большинства реакций требуется кислота, и решил попробовать для этого дела лимонный сок. Купив лимоны, Василий вдруг остановился – какие-то странные слова долетели до него со стороны укропной лавки. Развесив связки с чесноком и луком, а впереди заложив всё укропными веничками, возле деревянной скамеечки стояла женщина угрюмого телосложения. Перед ней в плавном движении находился высокий мужчина в драповом пальто и разглагольствовал, веско воздев указательный палец. Рыжий обрыганец в сторонке кропотливо копошился во влажных картонных коробках.
Василий приблизился.
– … А еврей этот оказался чернокнижником или ещё того хуже и навёл порчу на всю деревню, – вещал мужчина.
Вася встревожился и посмотрел на синие костяшки пальцев. Его всегда привлекали такие разговоры, таинственные африканские колдуны, филиппинские врачи хилеры, которые залезают руками в организм, не разрезая кожи, и вытаскивают на свет божий всякие аппендиксы, осколки мин, разные опухоли. Особенно завораживала Тутаева левитация индийских йогов.
– А ещё, – ровно продолжал незнакомец, – он вылавливал кур и выедал им зрачки.
– Зачем же он их поедал? – возмутилась увесистая торговка. – Нешто они сытные?!
– Тут дело совсем не в сытности или даже вкусе, мамаша, – с готовностью
повернулся к ней мужчина, ласково улыбаясь. – Тут колдовство идёт. Вуду, так сказать!
В сторонке, сидя на лавочке, грела свои лучистые морщины добрая старушка в шляпке с сеточкой. Она внимательно слушала мужчину, и каждое его слово падало женщине в душу и распускалось там маленьким радужным счастьем.
И тут только Вася заметил, как радостно от загадочного мужчины дышало коньяком. Василий быстро развернулся и устремился на выход. Навстречу прошла красивая восточная девушка с грубо темнеющими ягодами сосков под воздушной блузкой. Девушка совершенно невозмутимо обдала его запахом едкого, возбуждающего пота. Сбоку из кучи ящиков раздалось: «Спасибо пожалуйста, извини большое...» И проходя мимо небольшого грузовика, стоявшего на выезде из рынка, Вася не стерпел, оглянулся и плюнул в распахнутые ворота кузова:
– Понаехали чурбаны, сука!
«Дорогие мои азерки, – забурчал он себе под нос на мотив одной несвежей мелодии, – дайте я вас сейчас отпистоню».
Около столба Вася гневно остановился и решительной рукой сорвал знакомое объявление: «Семья из трёх кавказских мужчин снимет квартиру в Москве на ваших основаниях…» Рядом со столбом горбилась щетинистая старушка, торгующая мохеровыми митенками и квашеной капустой, которую она черпала из небольшого бочонка. Василий бодро направился в универсам.

Когда Тутаев зашёл с пакетами домой, он ещё раз восхитился окружающей обстановке, разуваться предусмотрительно не стал. Вася взял покупки, прошёл на кухню и первым делом как следует налимонил поражённые плесенью пальцы, однако и это не помогло. Необходимо было привести жилище в порядок. Василий схватился сначала за веник, потом за бычкастую пепельницу, ощетинившуюся тонкими фильтрами, потом за пахнущее из тарелки, в итоге трогать ничего не стал, сел на диван и достал курево. Вася стал хлопать по карманам в поисках зажигалки, ещё раз посмотрел на синеватые фаланги и шмыгнул носом.
В заднем кармане он обнаружил непонятный предмет и с удивлением достал маленький чёрный блокнот. Вася даже не сразу вспомнил, откуда тот у него взялся, и только едва уловимый запах метрополитена напомнил ему происхождение книжки.
Тутаев размял кожу обложки и открыл блокнот, теперь уже на середине, и стал читать строчки, написанные всё тем же куролапым почерком:

29-е – Вчера ещё заходила Вера, ворчала и просила устроиться на работу, я её поругал. Вера оставила немного денег на питание.
Когда она уехала, я быстро вышел на улицу и купил на утро утробную бутылку водки с красивой ручкой.

30-е – Побрил лицо, зашёл на кухню, открыл холодильник, дальше ничего не помню.

31-й – Оказывается, я вчера ездил в 3-й микрорайон и спал там на надувном матрасе. Хорошие у меня всё-таки друзья, заботливые они.
Девушки, я вас люблю! Храни вас, Господи!
По-моему, в меня влюбился подросток. Я знаю, у них это часто бывает такое. Мне-то по барабану. Хотя можно будет извлечь из этого материальную выгоду.
Буду думать.
Жаль, не запомнил лиц и телефонов.

2-е – Проснулся, долго лежал под душем, пока кожа почти совсем не раскисла. В задумчивости катал по столу яичко.
Немного подумал о деньгах.
Лежал голым на полу, смотрел в паутину…
Всё-таки природа гораздо хитрее и продуктивнее нас.

3-е – Сегодня с утра обрушился понос и немного болела печень. Решил поголодать. Вечером в компании на кухне снова блистал умом. Было много весёлого юмора.

4-е – Наконец-то насладился женщиной. Немного потом испытал стыд.

5-е – Весь день не ел. Так вроде легче. Скоро мой день рождения. Я очень люблю, когда мне делают подарки. Весь вечер копал недра носа.

7-е – Пил у палатки пиво за 7 руб. – пол-литра. Познакомился с женщиной с каменным лицом. Оказалось, что это писательница Елена Барсукова.
Правда, она ничего пока не написала.

8-й – Пил водку с незнакомым мужчиной на лавочке. Закусывали карамельками и рыбой из пакета. Под конец дядя Паша совсем сдал, упал и заснул возле дерева. Я скрал у него остатки водки и пять карамелек. Карамельки – это ведь не закуска.
Зачем я всё это фиксирую?

«Каким нужно быть задушевным человеком, чтоб такое записать… псих, и не лечится, пора снова вводить принудительную психиатрию», – подумал Тутаев и брезгливо отбросил блокнот на журнальный стол. Тут он вспомнил про маленький сюрприз, который оставила ему на память одна из Вовкиных протеже. С нескольких попыток в ящике стола он обнаружил небольшой твёрдый комочек, завёрнутый в фольгу. «Всё для людей», – улыбаясь, подумал Василий и принес с балкона небольшую подкопчённую пластиковую бутылочку с аккуратно прожженной в боку дыркой.
Он поудобнее устроился на диване, потянулся к старому радиоприёмнику на ножках, потыкал тугими белыми кнопками и прибавил громкость. Из динамика понеслись звуки доморощенного, но совсем не раздражающего регги:

Раста-Василий – знает в чем сила:
Сила, сила сила-а!
Поэтому Василия совсем без усилия
Вечно колба-ба-си-и-т!

«А что, хорошая песня», – подумал Тутаев, тоже про Василия. Вася в детстве обожал всех персонажей с именем Василий: Вася-Василёк и Василий Иванович Чапаев, Василий Блаженный и Василий Тёркин, Конечно Вася и Василиса Премудрая, два третьеклассника Вася Петров и Петя Васечкин. Все они были Тутаеву чрезвычайно симпатичны и оказали на его развитие изрядное влияние.
Василий попытался посмотреть на себя со стороны, представив, что он вовсе не Василий Тутаев, а какой-то высший дух, который смотрит вниз из-под потолка. Что же этот дух видит? Вот – Василий Сергеевич Тутаев, собственной персоной, почти успешный бизнесмен, вернувшийся с работы после ужасно напряжённого трудового дня. Он сидит на диване, держит в руках бутылочку с просунутой в неё сигаретой и с интересом наблюдает, как расточает свою маленькую жизнь тёмно-коричневая плюшка. Тонкая струйка дыма поднимается вверх, ударяется о крышку и растекается по всему объёму бутылки. Наконец крапалик делается весь красным и испускает последний голубоватый чих, Вася откручивает крышку и принимает полные легкие липкого, ароматного дыма. Задерживает дыхание, его мысли вплетаются в музыку, которая всё ещё звучит из колонок:

Если нарастает давлени-е
И на мирное населени-е
Вавилон идет в наступлени-е,
Ты не поддавайся насили-ю,
Сразу обращайся к Васили-ю,
Он тебе пришлёт подкреплени-е.

Василий сидит в приятной полудреме, слушает песню и мысленно осваивает бюджет ближнего проекта: в голове жужжат и кувыркаются циферки прибыли и пухнут, разрастаются, как сочные груши, Васины проценты со сделки. Вдруг он вспоминает про синие пятна на пальцах и смотрит на свою руку. Чёткие синие знаки. Буква «А». Полумесяц. Восьмерка. Присмотревшись внимательнее, он обнаруживает на мизинце новую жукообразную кляксу. Некоторое время он пристально разглядывает знаки, силясь понять сакральный смысл. Внезапно ему становится совершенно очевидно, что это действительно буквы: «А», «С», «В» и «Я».
Васе сделалось страшно, а потом холодно. Внутри коленок стало мягко, челюсть мелко задрожала. За окном покачивались обездушенные деревья. Ему показалось, что некоторые из них пролазят к нему в дом, обступают его и, насмехаясь над ним, шевелят своими лапами. Василий с трудом оторвался от древесных страхов, сжал руку в кулак, посмотрел на него сверху и с ужасом прочитал уже отчётливо сложившееся слово: «В А С Я».