Нацепил я свои черные треники с тремя полосками побокам, синию закатанную футболку «Diesel», джиглеты с длинными носаме и двинул к поцам на блатхату.
На улице сентябрь, тепло, как-то попушкенски душевно. Народу в городе тьма: обычный люд, заебаный до предела на своей копеечной работе, сутулым бегом спешит домой в надежде упасть у пыльных экранов  «Горизонтов» и посмотреть под пивко да жаренную картоху продолжение сериала «Ментовские войны». Всякие  плакучо-розово-черные доходяги эмо бегают по теплому асфальту, резвятся-улыбаются и гаварят друг другу радостными еблэтами «Милафка!». Худые мажоры, словно глисты, вольготно передвигаются по одному из анальных каналов города. Передвигаются да при этом и прыскают на горожан невидимой струей поноса, думая, что видом своим «типа понтовым» ставят мир на место. Городские экстросенцы (учащиеся путяг) выкупают вонючие, неуловимые струи мажорчегов и вешают богатым сынкам пиздюля: твидовые пиджаки этих сутулых тифозных макак рвутся от острых носов черных туфель будущих слесарей, экскаваторщиков, каменщиков-штукатуров. Крики мажоров гаснут во «Владимирском централе».
Телки. Девушки. Девочки. Женщины. Их много и они такие разные – лохушки с филологического факультета, которые любят таскать на своем бессисичном теле бабушкины вязанные жакеты, и знойные клубные сучки, чья половая жизнь ограничена уборной какого-то пошлого, дорогого клуба. И обычные девочки, средний смазливый сорт, будущие бизнес-леди с горячими ноутбуками на бритых коленях. Они шагают себе по городу и в хуй дуют. Ну когда их попросят об этом.

И грустно даже становиться…
Я пролетаю мимо этих человеческих единиц, мимо этого уродства: маршрутка с водилой армянином, у которого из динамиков его желтой «газэли панэмаэшь?» рвется холодный сосновый голос солиста «Бутырки». Или он грузин?

И грустно даже становиться…
Я еду и рассуждаю, каждое слово воспроизводится в моей черепной коробке MP3 файлами: слова ложатся на музыку и проходят путь между глазниц, зубов, массивной гортани. Нота за нотой.  Мелодия моего «уличного рэпа», который я написал в своей голове. Слова в прозу, проза на ноты. Нота за нотой к сердцу больному. Или все-таки есть рифма?

Мир чудаков, неудачников, псевдолюбви, ебли на морозе, пьяных окриков сзади, подстав и железных прутьев с позолотой на звездах и полосках погон упал градом на осеннюю листву. Завязал. Я завязал. Я ушел в поэты. В барды. Только леса своего нет, весь лес расхватали, вырубили своими литературными членами-топорами городские графоманы. Я ушел в поэзию. БезЛестную поэзию. Я не выпущу книгу, я буду писать в стол. Я даже не покажу своих стихов, никому. В пизду товарищу, в пизду!
А еще я завязал из-за нее. Вот помниться мы сидели  дома, я был в подпитии, она в подзлости на меня. Я давил воздух перегаром на красном диване (она называла его «сафа»),  она же стояла напротив спиной ко мне. Она решила опустить меня и поговорить со мной своей жопой, голой жопой – в соседней комнате на кровати родителей лежал мой друг и надрачивал вторую палку для ее ротика. Драматизму ситуации добавила песня группы Руки вверх «Алешка».
- Это безумие, - сказала ее жопа, - ты безумец. Такому безумцу как ты надо лечится от безумия. Сейчас таких безумных полмира, и ваще весь мир сошел с ума. Он безумен…
Я не нашел что ответить и  вьебал ей по сранделю с ноги. Она закричала «Витя, Витя!». В комнату вбежал голый Витя  и почему-то кончил на ковер. Друг стоял, краснел лицом и не понимал всей глубины и проблематики ситуации. И она не понимала. И только я понял, что сестра моя ебеться с нервным скорострелом. И еще, что они все сдохнут от своего животного секса. Или ебли, как они смеют называть занятие любовью. Да,  в другое время я бы сказал: «Дружище, с каждым бывает», но я же завязал.
- Вы дураки, вам опасно смотреть программу «Жди меня»…
- Почему же? – хором спросили они.
- Эмоции, - ответил я и пошел собираться.

Нацепил свои черные треники с тремя полосками побокам, синию закатанную футболку «Diesel», джиглеты с длинными носаме и двинул к поцам на блатхату. А там было все как обычно: пять человек, три бутылки «Пшенички», два корабля шмали, пять пачек Тригана. И смрад, желтые обои, сантиметры кошачьего кала, песни Гражданской Обороны из динамиков дохленького кампа, диван пропитанный мочой и пездами сомнительных баб. Этот мир меня заебал…
Вера смотрит на меня и улыбается. Тоненькие бритые ножки, которые растут из ее бритого влагалища. На ножках короткие синие джинсовые шорты: коротки до такой степени, что если бы она не брила свою розочку и не носила трусики, то вполне возможно было бы увидеть ее жесткие черные пиздатые волосеньки. Маечка, блять с каким девизом на английском языке… Ах Вера, Вера, Верочка, какие могут быть девизы с такими бляцкими глазами! С этой зеленью, изумрудностью, твоих глаз! Этих двух травянистых  шариков со здоровым блеском, с жизнью под фезиком! С этой зеркальностью, в которой я себя вижу…
Я давно в нее влюблен, я думаю, что она могла бы стать мне хорошей женой: она точно смогла бы родить от меня двух здоровеньких мальчиков. Петра и Андрея. Они были бы у нас умненькими, но не книжными ботанами с пятнами спермы на черных брюках, а именно умненькими ребятками. Тройки в аттестате? Да похуй! А по истории, литературе и русскому языку пятерки? Заебись! А дальше классический университет, свободный журфак, пять лет пробы пера, затем увлекательная работа в свободных редакциях газет. Креативные заголовки, не менее креативные подписи под фотографии, подписи под публикациями. Моя фамилия под этими публикациями. Потом пять-шесть недель жесткой аналитики на десятом году работы, звонки угрозы, побои, грамотки от губернатора, еще две недели жесткой аналитики, угрозы, побои. Смерть. Заголовки газет с моей фамилией. Двойной шум вокруг моей фамилии. Бессмертие рядом. И часть моего бессмертия таится в моих же невидимых семенниках, а часть у Веры. Самая трудная часть…


Мы занимаемся любовью в ванной. Вера двигается уверенно, бойко, с открытым ртом. Она сверху, а я грею полосатый кафель пола и взгляд у меня сейчас, наверное, спокойный, может быть даже и добрый. Из зала сквозь закрытую фанерную дверь пробивается концовка «Некрофилии». Я занимаюсь любовью. Под «Некрофилию». Я так думаю… Я о любви…
    
- Кончи мне в лицо! – кричит в экстазе Вера и спрыгивает с меня.
- Нет, - отвечаю я, встаю и отправляю свое семя в ванну, - я завязал…
- Ты о чем дурак?! – Верины глаза горят восклицательными знаками.
- Давай поженимся…
Восклицательные знаки сменяются на знаки вопроса, а потом на зубатую улыбку Петросяна. Она начинает смеяться надо мной. Громко. И на ее смех прибегают убитые травой и дешевыми аптечными колесами мои братки-подонки: будто они знали, когда выключить музыку и зажучить меня.  Они прибегают, начинают ломиться, кричать, смеяться. «Что?! Что у вас там?! Он тебе сунул?! Да? Ха-ха!» Их смех сливается с лошадиным смехом Веры: звуковая масса давит на мои виски, тело пронизывает боль, и я заряжаю с локтя девушке на которой хотел жениться.
Удар пришел в ее мышиный носик, который, по-моему, теперь поломан. Смех, естественно, сменяется на крики боли, слезы и кровь. Вот такое караоке.

Парни перестают ржать, за фанерой молчание, потом шепот. А здесь крик и кровь. Крик и кровь. Аффект прошел, я беру банное полотенце и начинаю обматывать его вокруг тонкой Вериной шеи. Я ее душу. Наверное, по любви…
Ее крик переходит в хрип, ее прекрасные зеленые глаза уже не так прекрасны: предсмертные слезы скрывают всю красоту внутреннего мира девушки.
- Парни, - говорю я спокойным голосом стягивая махровой тряпкой чужую жизнь, - я ведь завязал. Я ведь вам говорил об это…
- Ты что там делаешь? – осведомляется Челкаш.
- Ребята, все серьезно, я ее убиваю, и, наверное, убью, так что освободите мне выход...
Секунд десять молчание, потом хихиканье в полшепота, которое постепенно нарастает и рождает никотиновый зал Comedy club. Мгновение и мои кореша уже во всю смеются.
- Ахахахаххахахахаа!!! Уахахахахаххахаха!!ыыыыыыыыы!!!!гыгыггыгыгы!!!!!!
Вера не хрипит, мышцы ее тела расслаблены, глаза выпучены и до крайности стеклянны. Я блюю себе под ноги и спокойно выхожу из ванной.
Челкаш, Бруно, Тополь и Федя сидят спинами вдоль стены и смеются. По первой теме они не замечают убийцу, а тычут пальцами в стену и каждый по очереди приговаривает:
- От чего ты ушел? С чем ты завязал, хахахахха?
Шатаясь, я иду на кухню за сигаретой. Сажусь на табурет, закуриваю. Только сейчас я замечают, что я голый и фраза «я же завязал» не катит.
Полсигареты уходит за минуту. А тут смех, шорох, шаги.
- О, смотрите, Верка дохлая, гыггыыы!!! – слышу я обдолбанный голос Бруно.
- Ыыыыыыы!!! – восхищается Челкаш, - а давайте ее трахнем!!!
- Отрежем голову и трахнем!!! – добавляет радостно Федя.
- Голову будешь трахать ты, ыыыыы!!! – ставит точку в беседе Тополь.
На кухню проходит Челкаш, замечает меня, делает доброе, отцовского лицо и со словами «Всякое бывает» достает из мойки топорик для мяса.
- Бруно!!! Добавь в трек-лист музычку из программы «Смак». Я сделаю это красиво, ыыыы!!!!