Прекрасна ты, азербайджанская земля, нет тебя на свете краше. Пронзительное южное солнце согревает тебя, ласковое море омывает тебя, богаты недра твои, трудолюбивы и гостеприимны твои жители. Все для счастья дала тебе природа, и кажется порой - грешно и преступно умирать, если живешь на такой земле. Но не спрашивает смерть человека - смело заходит в каждый дом и, рано или поздно, забирает каждого. Будь ты азербайджанцем, армянином, русским или даже евреем - не спрятаться тебе от нее, все равно упокоишься в этой самой любимой твоей земле, на которой жил и работал. Разные мы все люди, разным же пророкам поклоняемся, а после смерти, конечно, охота лежать рядом со своими, единоверцами. И оттого много в Баку кладбищ - ибо представителей многих народов приютил мой город, и стал им домом.

Но пока ты молодой и красивый, то все твои мысли заняты только тем, чем и должны быть заняты мысли у молодых и красивых. Танцы-шманцы, девчонки, шмотки и тому  подобные кайфы. Первые "заботы" только оперившихся орлов. Лично мои мысли были заняты только одним - где раздобыть денег на покупку кроссовок "Томис". То ли румынские они были, то ли венгерские. Сейчас я уже точно не помню, но, то что они считались пиком моды - сто процентов. Рамиз, мой младший брат, даже не брат - племянник, мечтал о джинсах. В то время самыми крутыми считались джинсы «Монтана». Их цена зашкаливала -130рэ у фарцовщиков в порту. И поэтому, предложение рамизовского отца - моего двоюродного брата - Кямиля, подкалымить - было нами расценено как подарок судьбы. Милость божья. Про Кямиля весь поселок знал - мастер на все руки. Нужен гармонист на свадьбу - пожалуйста, дом построить - раз плюнуть, ворота сварить - легко. Всегда деньги у человека водились. Правда, надолго не задерживались. Вечная беда наших "кулибиных" - водка. Вот и в это раз. Прошабашив на севере и заработав огромную кучу денег, Кямиль всего то и сумел довезти до дома - машину пятёрку и щенка маламута, да и то, что бы добраться из Москвы (где сопсна и были пропиты все живые деньги) до Баку, Кямилю пришлось занимать денег на бензин у своих знакомых.

Естественно, по возвращении домой, Кямиль немедленно затосковал по деньгам, и, в особенности, по "огненной воде", которую эти самые деньги и дают возможность потреблять в количествах немалых. Ну, естественно, на ловца и зверь бежит. И через денек-другой знатный
оператор лома и лопаты (имя его людям неизвестно, а кличкой он был наделен - Джепчик, никто не знал, почему), после обильных и единоличных возлияний, свалился в только что собственноручно отрытую им могилу и повредил себе руку. И, в связи с этим, подогнал Кямилю халтуру - приготовить к завтрашнему дню могилу на русском кладбище. Про Джепчика ходили
слухи, что, копая одну из могил, наткнулся он на старое захоронение. И было ему счастье в виде сгнившей челюсти с золотыми зубами.Поэтому, Джепчик был человеком зажиточным и мог себе позволить щедрой рукой отдать заказ Кямилю. Ну, за будущую бутылку, конечно.

Знал ли Кямиль, какая земля на русском кладбище или нет, но только он здраво рассудил, что в одиночку вырыть яму, глубиной в два с лишним метра, завтра с утра будет ему несколько затруднительно. А похороны должны были аккурат после полудня быть (Джепчик, скотина, до последнего заказ не отдавал. Наверное, думал, что и с больной рукой осилит). Поэтому
Кямиль предложил сыну, ну, и мне заодно, пособить ему в этом, крайне достойном и трудоемком, деле. За работу обещали 70 рублей, и он справедливо решил поделить эти деньги пополам - одну ему, другую - нам с Рамизом. Конечно, ведь дядя Кямиль был взрослый мужчина, а мы - шестнадцатилетние подростки. У него вообще вставали сомнения, что мы можем землю копать, но он решил рискнуть.
 
Еще десяти часов вечера не было, Кямиль погнал меня с Рамизом по домам - спать, с наставлениями, "чтоб в 6 утра - как штык! А то, знаю я вас, молодым-то был, помню, как оно". А сам преспокойно отправился к одному из своих бесчисленных знакомых, в надежде, что ему нальют обязательно. Таков уж был мой брат - работал, как зверь, а уж отдыхал - не останавливаясь. Ну, и пошли мы с Рамизкой, как маленькие, в этот вечер. Жили-то по
соседству, перед расставанием степенно покурили. Каждый думал о том, какую роль сыграют
завтрашние заработанные 17 рублей 50 копеек в осуществлении его мечты.

Жаркое азербайджанское солнце еще только собиралось подняться над горизонтом, когда очнулся я от резкого и неприятного дребезжания старенького будильника. Ударив рукой по кнопке, смежил я очи - еще минутку поваляться, не выбираясь из сладкого сна. В диковину мне было просыпаться в такую рань. Ничего удивительного, что минутка оказалась не одна, и
очнулся я в диком ужасе - опоздал! Но нет, всего 15 минут захватил лишних. Тем не менее, уже пять-сорок пять, и собираться надо быстро, подобно ветру, дующему осенью с моря на Апшерон. Вихрем влетел я в ванную, руки под кран подставил, зачерпнул щедрую жменю холодной воды, да в лицо себе швырнул, и еще, и еще - лишь бы проснуться. Повозив щеткой по зубам, счел утренний туалет законченным и завершенным, отлил и ланью стремительной бросился на кухню. Молодой организм в предверии жаркого трудового дня, жаждал пищи. Я физически ощущал, что минуты улетают, а время мое сокращается. Распахнул холодильник, подгреб за край с нижней полки кастрюлю с пловом, другую руку я уже тянул к сушилке, висящей над раковиной, чтобы достать вилку. Под руку, правда, попалась ложка - ну, да фиг с ним, пускай будет ложка. И стал я насыщаться, быстро и жадно, ибо время таяло.
Жадно трамбуя в себя плов, неразжевывая практически, единственным желанием обуян - запихнуть в себя побольше. Думаю, что в то утро я поставил свой личный рекорд: пол кастрюли за 5 минут, а кастрюли у нас в Азербайджане не маленькие. Практически не чувствуя вкуса съеденного, бежал я в комнату - надеть приготовленные с вечера старые штаны да рубаху. Нацепил на ноги старенькие сланцы, захлопнул дверь за собой - и вот я уже молодым сайгаком несусь к дому Кямиля и Рамиза.

...Успел придти за минуту до того, как они появились на улице. Стоял, оперевшись на забор, и тосковал по глотку воды - от желания сожрать как можно больше, забыл запить поглощенное, и теперь во рту у меня отдавало кислятиной, а желудок был тяжелым-претяжелым. Счастье, что брат захватил с собой большой бидон с водой, предчувствуя тяжелую работу и жаркий день. Я
сразу же приложился, отпил добрую четверть содержимого.

Еще только начинало рассветать. Мы шли по улице, и являли собой, должно быть, комичное зрелище - все трое в старых клетчатых рубашках, и в не менее старых трениках. У нас с Рамизом на ногах - сланцы, а вот дядя Кямиль в кожаных сандалиях с ремешками - не
по-возрасту ему сланцы. Один лом и три лопаты. Сразу видно - трудяги идут.
Есть в Ени-Сураханах холм особый, скорбный. В низине, около него, татарское кладбище разместилось (что еще раз показывает - насколько умнее других татары. Земля там мягкая, могилы копать - одно удовольствие). Выше - в самой середке холма - кладбище русское.
Тяжелая там земля - глина-белоглазка, такую ломом долбанешь со всего размаху - а хрен - только маленький кусочек отколупывается. Чисто резина, а не земля. А выше - на вершине холма - азербайджанцы свое кладбище расположили, по праву старых хозяев города. Вот там
могилу обустраивать - это вообще труд адский. Ну, логично - за возвышение над другими надо
свою цену платить, и немалую.

Как же хорошо в Баку ранним утром, пока свежесть еще не расстаяла под обжигающими лучами. Прекрасен мой город, и даже пригороды его. Стены домов "играют", окрашенные восходящим светилом в целую гамму цветов - от нежно розового до ярко-малинового. Ветерок с Апшеронского залива приносит чуть сладковатый запах моря в отодвинутые форточки старенького вагона. И совсем не пахнет нефтью, несмотря на то, что буквально рядом - вот они, кажется, рукой достать можно - исполинские громады нефтяных вышек.
От нашей станции – «Дворец», до станции Ени-Сураханы, ехать всего-то минут двадцать. Как раз хватит, что бы партийку в дурака сыграть и в тамбуре покурить.
И не «Приму» какую-то, а «Космос». Кямиль обязательно угостит.

-Слушай,  ты молодец — сам проснулся, да еще раньше нас пришел. Я думал, тебя заходить-будить придется. Ох, кстати! Забыл совсем. Мне твоя мать целую кастрюлю плова прокисшего приготовила для собаки, я перед работой закинуть домой ее собирался, да щена покормить, а то, ты мою Дину знаешь — не любит она его. Еще и не покормит. Да-а, она может, — забеспокоился Кямиль.
Начинающуюся революцию в своем желудке я, пока что, относил на счет рекордной скорости поглощения мной пищи сегодня. Но сейчас я почему-то заволновался. Главный вопрос вставал передо мной буквально ребром: ту ли кастрюлю я взял сегодня в потемках? А точнее: ел ли я сегодня с утра тот плов, который подобает есть человеку или, в попыхах, обожрался подпорченным,  достойным быть съеденным, разве что, собакой.
И смутные подозрения в моей голове, да, пока еще, тихое урчание в животе, наводили меня на мысль, что собачка останется без еды, а  я, возможно, скоро помру.
От многолюдной станции до кладбища я бежал как Карл Льюис. И на это было две причины. Первая – не опозорится и не наложить в штаны,  вторая – убежать от брата и его сына, ибо, они, видимо,  поняли, что со мной произошло. К чему мне подколы, самым мягким из которых будет: «Засранец, гав-гав».
В эти самые минуты я понял, что ненавижу собак и маламутов особенно, а плов вообще терпеть не могу.
Слава корейцам.  Виват Ким Ир Сен!!!

Понятно, что если работа планировалась на троих, а осуществлять ее вынуждены двое, то дело у них не спорится. Кямилю и Рамизу было трудно долбить землю русского кладбища, но я в те минуты был не в состоянии им посочувствовать. Огонь! Он поселился в моем животе, заставлял мое тело сотрясаться в корчах не реже раза в пять минут. Приступы отвратительной рвоты, когда из моего желудка, вместе с соком вылетали непереваренные остатки предназначенной собаке еды, перемежались сеансами опоржнения кишечника. Да такими, что не вспомнить мне, случалось ли такое со мной прежде. И вновь, и вновь я, как газель от хищника, мощными прыжками скакал сначала в ближние, а потом и в дальние от нашего рабочего места кусты. Все, что я запомнил из того раннего, расцветающего утра, было одно — мне плохо. Мне очень плохо. Болело все. Кажется, у меня поднялась температура, и я истекал потом. Постепенно, выблевав всю желчь, и исторгнув из организма все, что из него можно было исторгнуть иным путем, я приготовился к смерти.