Остов недожаренного гуся ощетинился на блюде красными костями, перемешанными с резко пахнущей начинкой. Света запахнула на груди мягкий халат, прикрывая обнаженную в любовной возне грудь, и, закуривая на ходу, ушла на кухню. У меня в голове мыслей почти не было, я был утомлен пятичасовым новогодним бдением, и мне хотелось только одного – спать. Свечки почти все догорели, воздух в комнате был спертый, а экран телевизора мерцал чем-то попсовым. Диск с целой связкой тягуче-тоскливых мелодий, почитаемых Светкой за романтику, начал крутиться по второму кругу.
Я с тоской подумал, что, если женюсь на этой приятной на ощупь барышне, то меня ожидает долгая череда сначала уединенно-любовных, а потом семейно-дебильных новых годов. Дался ей этот гусь! Символ, блин, понимаешь. Все равно готовит она плоховато. Лучше бы в ресторан пошли или на базу поехали с Серым.
Устыдившись этой мысли, я отхлебнул выдохшегося шампанского и задремал на разложенном диване. Светка вернулась, обдала меня запахом свежего табачного перегара, прижалась озябшим телом и стала бормотать мне на ухо всякую бездарную чепуху о том, как она счастлива. Я невыразительно поддакивал, проваливаясь в глубокий черный сон.
Проснулся я внезапно, как от толчка. В сером свете уличных фонарей, пробивающемся через плотные шторы, я увидел на праздничном столе белого гуся, деловито чистящего перышки. Он заботливо пропускал каждое перо через плотно сжатый клюв, удовлетворенно осматривал результат своих усилий, и принимался за следующее. Увидев, что я смотрю на него, он дернул длинной шеей и прошипел-прогундосил:
–  Ну что, поговорим по-мужски, сволочь?
Я обиделся.
–  Чего это я, и вдруг – сволочь?
–  А как тебя называть, любезнейший? –  ехидно спросил гусь, –  Сволочь и есть. Ты чё девке мозги паришь, коль жениться не будешь? Она от нервов меня даже в духовке недодержала, все беспокоилась, чтобы успеть накраситься и не страшной за стол с тобой попасть. Ты ж у нас... эстет...!
Слово «эстет» он произнес откровенно издевательским тоном.
–  А если бы додержала? Тогда что? Я уже не был бы сволочью? –  тупо спросил я, почему-то подобострастным тоном. Гусь крякнул и задумчиво поковырялся перепончатой лапой в остатках салата «оливье».
–  Пф... вот салат у нее получился нормальный, ты не находишь? – он ткнулся клювом в миску и пару раз там смачно чавкнул.
–  Оливье сложно испортить... – растерянно откликнулся я, следя за вымазанной лапой и прикидывая, останутся ли теперь на льняной скатерти пятна от майонеза.
–  Не боись, не останется пятен. Постираешь, и все. Спросишь у Светланы, она скажет, какое средство покупать. Гусь переступил по столу и сунулся в колбасную нарезку.
–  Ну и говно ты купил. Отделался дешевкой какой-то. Это ж не колбаса, а рвотное средство по цене колбасы. Ты чё, не знаешь, где приличную колбасу продают? –  Он ловко подцепил кусок сыра с соседней тарелки и подбросив по-цирковому, поймал и проглотил. Аж глаза зажмурил от удовольствия.
–  Ох, люблю сыр! Мне не гусем надо было родиться, а мышью. Хотя гусем интереснее, мир можно посмотреть, в разных домах побывать... А мышь что? Мышь привязана к дому... не полетать, не поплавать... Контингент другой — инвалиды или лежачие больные.... Не так интересно.
И тут до меня дошло, с кем я разговариваю. Я оцепенел и круглыми глазами уставился на визави. Гусь фыркнул:
–  Что, очухался? Понял, да? Ну, ты и тормоз... Вот мне подопечный достался тупорылый. Я с ним уже... (он глянул на часы над диваном)... двадцать минут лясы точу, понимаешь, а он только заметил! –  и гусь разразился крякающими звуками, призванными изображать смех. Отсмеявшись, он вытер глаз о белоснежное крыло и внимательно посмотрел на меня.
–  Ты уже говорить в состоянии?
Я кивнул.
–  Так вот. Ээээ... на чем я остановился?
Я прочистил горло и выдавил:
–  На мышах... а... а можно вопрос? Вы мне снитесь или как?
Гусь неторопливо подошел к краю стола, примерился и долбанул меня клювом в плечо. Я пискнул от боли.
–  Убедился?
–  Да... Но как же так? Мы ж вас... тебя... вас... эта.... съели?
–  Ну и что? – гусь недоуменно посмотрел на меня, – Это имеет к нашему разговору какое-то отношение?
Мне почему-то стало неудобно, как будто я озвучил в приличном обществе состояние своего желудка. Гусь тем временем продолжил разглагольствования:
–  Так вот... Я чего сказать-то хотел... В общем-то, подобные разговоры не в моей компетенции... но... оставь ее в покое, а? У нее может быть другая судьба, а ты ее не отпускаешь на волю. Отпусти, а?
–  С какой радости? –  искренне возмутился я, – Я ее люблю!
–  Ой, ли? –  гусь сунул клюв в светкин бокал с недопитым шампанским, –  И шампанское третьесортное какое-то... Не любишь ты ее, и жить с ней не хочешь, а держишь возле себя, чтобы самолюбие потешить. Я прав? Можешь не отвечать.
Я не ответил. Что я мог сказать? Белая птица была права на сто процентов. Светка мне нравилась, но связывать с ней мою жизнь я не намеревался. Я планировал тянуть эти отношения, как и со всеми остальными девицами, до тех пор, пока они не начали бы меня напрягать, а потом собирался аккуратно расстаться. Но Светке об этом знать было необязательно.
Гусь спыгнул на пол и прошелся по комнате, забавно виляя треугольным хвостом.
–  Пардон... я прошу прощения, –  обратился он ко мне, заглянув в несколько углов, –  у тебя газетки или салфетки не найдется, а то неудобно как-то на паркет гадить...     
Я вытащил салфетку из вазочки и протянул ему. Он аккуратно взял ее из моих пальцев, постелил на пол, примерился и наложил изрядную кучу. После чего аккуратно сложил салфетку, помогая себе лапой и отнес все это в клюве в мусорное ведро, ловко управившись с педалью. Вернулся, забрался на диван, устроился поудобнее и засунул голову под крыло, видимо, намереваясь поспать. Я разозлился.
–  Слушай...те! –  громким шопотом возопил я, –  Вы сюда посрать и выспаться пришли, что ли? Что я утром Свете скажу?
Гусь высунул голову:
–  Во-первых, любезнейший, я сюда не сам пришел, а вы меня в супермаркете на углу купили, а во-вторых, я все равно только до рассвета видимым буду, так что не расстраивайтесь, а, в третьих, я уже сказал все, что хотел. Понятно? –  и опять вознамерился засунуть голову под крыло. 
– Да кто ты... вы... ты такой? – окончательно рассвирипел я, путаясь в словах и почти не понижая голоса.
– А ты чё, тупица, не понял? Ангел я, – скучным голосом произнес гусь, – ангел-хранитель твой. На данный период времени.
Я заткнулся. В голове не укладывалось. Я вытащил сигарету из светкиной пачки и закурил, чтобы как-то занять руки и выиграть время. Гусь со скучающим видом следил за моими манипуляциями.
–  Что уставился? –  тоскливо спросил я, не понимая, где я, что со мной, что вообще происходит и какого хрена я разговариваю с каким-то суповым набором.
– Не переношу сигаретного дыма, –  назидательно произнес гусь-ангел и прикрыл нос крылом, –  Всегда просил, чтобы мне некурящих давали. Ты ж бросил два года назад?
–  Вроде того, –  согласился я, припоминая, что собирался начать новую, здоровую жизнь.
–  Так вот тогда тебе и новый ангел понадобился, рангом повыше. Меня и послали, –  скучным голосом сказал гусь и брезгливо фыркнул, –  Кто ж знал, что ты такой бесперспективняк?
–  А как это – рангом? –  удивился я, забыв обидеться на «бесперспетивняка».
–  Ну как, как... вот так. У ангелов ранги есть. Если человек живет скучно и однообразно,  дорогу – на зеленый, ПДД соблюдает, надписи читает предостерегающие, в опасные места не лезет, то и ангел у него попроще, рангом пониже. А если вдруг решает образ жизни сменить – то и ангела другого ему дают, чтоб с опасностями справлялся. Самые физически сильные ангелы – у каскадеров там всяких, у альпинистов-высотников и прочих. Да, еще у детей. Самые примитивные –  у инвалидов, что из дому не выходят, с этим даже мыши справляются. Мысль понятна?
–  А я значит, только гуся удостоился? Да?
–  Что значит «только гуся»? Тебе сказать, кто у тебя до этого был? –  саркастически спросил гусь. Я замотал головой в знак отказа. Не хватало еще знать, что у тебя в ангелах-хранителях – тупой баран или что похуже... Гусь тактично промолчал.
Я молчал тоже, стараясь переварить неожиданную информацию. Гусь заскучал и опять попытался задремать.
–  А почему же тогда гибнут? И несчастные случаи, и болезни?
–  Ну, у нас же тоже не все отличные работники и справляются на сто процентов. Прогуливают, зевают, спят на рабочем месте, по личным делам отлучаются... Просто не успевают... все, как у вас. Ничего нового.
–  А все-таки... Почему я такой чести удостоился? Я так понимаю, что с ангелами далеко не все встречаются? – спросил я, не зная, не нарушу ли я этим какую-то ангельскую субординацию, но любопытство меня просто раздирало.
Гусь задумчиво посмотрел на меня, потом кивнул на сладко сопящую Светку:
–  Ты правильный вопрос задал. Вообще-то, это не в моей компетенции – советы давать и в ход истории вмешиваться, но уж очень ее ангелица просила тебе передать, что ты сволочь. Мы с ней намедни встречались, так она и уговорила меня, чтоб я выяснил, что к чему... Нарушение, конечно, но...
–  А кто у нее сейчас ангел? – заинтересованно спросил я, кладя руку на теплое светкино бедро.
–  Курица.
–  А кто еще бывает?
–  Утки бывают -- семейные птицы, степенные, хозяйственные. Кукушки еще... Эти, сам понимаешь, наоборот. Женщин почти всех куры охраняют или другая домашняя птица...
–  А люди в вашем ведомстве имеются?
–  Эх, милок, – голосом Деда Панаса пустил гусак, – люди у нас – это элита, начальство. И охраняют избранных, особо ценных для человечества. А остальных, малоценных, вроде тебя – мы, да и то по сменам. Вот так вот, милок.
–  А кто это –  особо ценные? Политики? Президенты? –  ревниво спросил я, слегка обидившись на «остального, малоценного».
–  Не! Не! Гы-гы-гы! –  гусь громко гоготнул и аж поперхнулся от смеха, – Политики –  это ерунда. Ученые, изобретатели, писатели хорошие – это да. Их не просто охраняют, а условия им создают, чтоб творили без помех... Или мешают, если видят, что куда-то не туда творят... Но это заслужить надо. Тогда в пересменку глядишь –  и удостоишься.
–  А у меня пересменки не предвидется? – с надеждой спросил я.
–  А это ты как сам решишь.
–  А выбор есть?
–  Выбор есть всегда, –  назидательно произнес гусь, чуть шевельнув плечом и топорща перья, –  но не все готовы его сделать. Заболтался я с тобой, однако. Мне и так влетит за рассекречивание себя.
–  А... а... ты будущее знаешь? Ну, хоть как-то? Что я должен выбрать? –  выпалил я, замерев от возможного ангельского откровения.
Гусь со скучным видом кивнул:
–  Да... знаю... но только до следующей развилки. Она, между прочим, у тебя – завтра.
Гусь встрепенулся и глянул на часы.
–  Не, мне все-таки надо поспать! –  и опять засунул голову под крыло, для верности поелозив задом по дивану, чтобы умять раскинутое покрывало.
И тут, осознав, что уплывает бесценный, неповторимый шанс, я протянул руку и крепко ухватил вредную птицу за шею:
–  А вот теперь, паскуда белокрылая, ты мне все и расскажешь! И про развилку, и про Светку, и про меня! Иначе башку сверну нафиг! Ну, говори!!! Что будет завтра? А через месяц?
Гусь шипел и выворачивался, упираясь перепончатыми лапами. Я чуть сильнее сдавил кулак и гусь захлопал мощными крыльями, стараясь попасть мне по рукам.
–  Что? Не нравится? –  бормотал я, –  Сейчас ты мне, белая тварь, все расскажешь! Я хочу знать, что будет завтра! Я не хочу жить в неизвестности! Мне положено это знать! Или я тебя второй раз зажарю, собственноручно!
Гусь-ангел улучил момент, дернулся вперед и ловко ухватил меня за ухо шершавым твердым клювом с острыми, как бритва, краями. Я почувствовал, как резануло по мочке, а по шее потекла теплая щекотливая струйка. От неожиданности я разжал пальцы. Гусь отпрянул от меня и злобно, не скрывая больше неприязни, зашипел:
–  Даже если завтра ничего не будет, я все равно с тобой не останусь! Сволочь ты, сволочью и сдохнешь! Все! Мне пора! –  и исчез. Я посмотрел на часы – скоро утро. Никакого откровения не произошло. Раздражение отступало. Как будет выглядеть эта самая развилка? Я ничего не придумал умнее, чем забраться с головой под одеяло и уснуть. Снились марширующие куры с голубоватыми нимбами.
Проснулся я от бьющего в глаза полуденного солнца. Рядом со мной было пусто. Из кухни доносились какие-то скворчащие звуки. Стол был чисто убран и покрыт свежей скатертью. Я вспомнил ночное происшествие и вскочил.  А был ли гусь? Где кости? Где говно? Я помчался на кухню. Света стояла и курила в открытую форточку, на сковороде жарились оладьи. В мусорном ведре топорщился свежий пустой пакет. Мытая посуда ровно стояла в шкафу. Никаких вещественных доказательств... Света недоуменно смотрела на меня, встрепанного и растерянного, а в моих ушах стояло прощальное издевательское гоготание.