Читатель, который проникся к Марку Порцию (Порций это Свинский, кстати) сидит на измене и гадает, совместимы ли с жизнью полученные Катоном травмы. Успокойся читатель, Катон был хитрым и скользким как говно, не забыл? Плюс всю жизнь на руководящих должностях, что в Минобороны, что на гражданке. А руководитель всегда горазд попиздеть, а хитрый руководитель всегда горазд отпиздеться.
Когда Катон вышел из дома и направился к сенату, он уже был в курсе всех слухов и намерений относительно него. Суровей обычного оглядывал встречаемых по дороге сограждан. А тем, чей взгляд казался ему подло-лукавым, приговаривал:
- Я тебя, сука, запомнил! Поэтому я считаю, что Карфаген должен быть разрушен.
Запомнив не меньше 50 сук, он добрался до сената, где его с нетерпением ждали многие сотни, как коллег, так и праздных втыкателей.
Действовать надо было стремительно.
- Ша, бля! – крикнул Катон и поднялся на возвышение. – Сразу к делу, вату катать не будем! -  к нему сразу ломанулось не меньше 20 человек, - Стоп! Я не об этом! Мы римляне?
- Ну римляне…
- Мы создали охуенную школу права?
- Да… Да…
- Судебная психиатрия признает сумасшедшими только по трем признакам, так? Так бля!?
- ну… э-э… да… наверное…
- Короче, я Марк Порций Катон Цензор - это раз, сейчас 569 год от сотворения Рима – это два, нахожусь в Риме в здании сената проспект Аргонавтов, дом 22, корпус 4  - это три.  Всем сосать – это четыре!
- А как же психическая травма? – робкий голос из задних рядов.
- Моя травма, мне с ней жить и мучаться… без мужского внимания… - пустив скупую слезу, с надрывом произнес Катон, -  Хуйня, на общественную деятельность больше времени останется. Поэтому я считаю что Карфаген должен быть разрушен. – вспомнил он наконец о Карфагене.
Зря он про Карфаген, конечно. Сказать что он им заебал уже всех и вся – это ничего не сказать. Эффект от выступления был сильно размазан.
- Нам похуй. – в один голос заявили Сципионы, - пришли поврачевать – будем врачевать!
Двинулись было в сторону Катона, но властный пьяный голос заставил их остановиться:
- Стоять на месте и молчать! Идиотские шапочки, к вам обращаюсь!
Все внимание к себе привлекла компания, расположившаяся на нескольких первых скамьях сената, из-за того что все вокруг стояли, а компания сидела их не замечали раньше, а заметить было что. Бородатые, в широких штанах, в распахнутых меховых жилетах, с толсыми золотыми цепями на шеях, каждый размеров с двух средних римлян, они сидели в окружении открытых амфор и нарезанных закусок. Одну из пустых амфор, не смущаясь пристальных взглядов почтенной публики, какой-то бородач со словами: «На кого боги пошлют…» швырнул себе за спину.
- Вы кто? И что вы делаете в сенате? – спикер слегка охуевший от наглости, немного пришел в себя.
- Скифы мы… азиаты мы… - заплетающимся языком разъяснил один из скифов.
- Бухаем. Слепой или дурачек просто? – ответил другой
- Стража!... – спикер определенно разозлился.
Подбежеавшему отряду спикер молча указал на скифов-азиатов, но те, казалось, совершенно не смутились.
- Кто старший?- обратился самый пьяный бородач к отряду. – Отойдем потолкуем.
Потолковав со старшим вернулся на место и спросил у спикера:
- Чё ты как не родной? Мы ж по нормальному, а ты сразу держиморд своих цепных натравить решил… нехорошо это.
Спикер понял, что гости не простые втыкатели, поведение стражи настораживало, решил выяснить что за они:
- Э-э скифы? Так вы наниматься на службу в наши доблестные кагорты приехали? Всегда рады таким колоритным соискателям, уверен без работы не останетесь. Но это не сюда, это в отдел кадров.
- Не, не наниматься. Мы по профсоюзной части. Приехали взносы пособирать, на условия труда посмотреть. А тут услышали вы парнягу этого, по каким-то надуманным причинам, абструкции жестокой подвергнуть хотите, решили глянуть.
- Рим культурное государство, не хуже Греции, и со старым мировоззрением здесь делать не хуй.
- Не хуже Греции значит? Культура! Знаешь когда я понял что греки интеллектом обделены по взрослому? Когда узнал что они бегемота называют речной лошадью. Это культурные образованные люди по твоему? Ламарк с Дарвиным в гробу бы перевернулись, успей они родиться и умереть. А ты говоришь культура… Содомию разводить мозгов много не надо. С чужими бабами воюют, свои им не дают, а вы и рады ущербность за культуру принимать… И о какой культуре может идти речь, когда вы культуру речи еще не освоили. Не речь а помойка какая-то…
- А по моему прикольно. – подал голос бородач отправлявший амфору в полет, - язык сочней как-то становится, такая широта для выражения эмоций открывается…
Приуныли римляне, стыдно им стало от слов гостя нежданного, да и отгрести не хотелось, за профсоюзного лидера войска ведь могут ой как вступиться. И тогда привычному укладу полная жопа наступит, очень такая жирная жопа…
Катон ликовал. Катон был счастлив, он понял, что жизнь удалась. Еще утром единственным желанием было не остаться калекой, а сейчас он мало того, что раз и навсегда разъебался с гомофобными нападками, так еще и неожиданно обзавелся авторитетными друзьями-покровителями. Он шел, пошатываясь, по гомонящим улочкам, на лице сияла широкая улыбка, в руке початая амфора заботливо закрытая какой-то тряпочкой, «На утро…» как объяснил ему один из новых друзей. Очень хотелось петь, и небывалый душевный подъем подсказывал Катону слова. Песня сочинялась сама.
В древнем древнем городе, темными ночами,
люди древнеримские  с пурпурными плащами
ходят и смеются песенки поют
люди в лревнем городе мозг мне не ебут
а мне всё по хуй. Я сделан из мяса самое страшное, что может случиться – стану пидорасом…  как стимулом обожгла мысль: «Стоп, это ж потоки воды на мельницу недоброжелателей, это ж гомофобия  высшей очистки. Опять начнутся ненужные разговоры. Эх-х…такая песня пропадает!». Кто другой бы отчаялся и, скрыв талант сочинителя, пел бы свой опус шепотом в одиночестве, но Катон то не из таких, он же хитрый как озабоченный натиратель кремом для загара. И что бы вы думали? Переступив через своё я и изменив одно слово, он разом решил все свои проблемы, и репутацию поправил и самолюбие сочинительское потешил.
…а мне всё по хуй я сделан из мяса самое ГЛАВНОЕ, что может случиться – стану пидорасом!
Вечером пьяные римляне ходили по городу горланили новый хит, славили Катона и рассуждали о разрушении Карфагена.

Катон уже спал, то ли оттого что был жаворонком и привык рано ложиться, то ли оттого что день был очень богат событиями и измотал его, то ли оттого что когда его заносили в дом благодарные сограждане он смог произнести только « у..» и то не очень внятно.
Ганнибал в это время принимал в гостях своего декана, которого пригласил заинтриговав тем что будет угощать его редким блюдом собственного приготовления рецепт которого раскроет только за корочки лектора, а может и вовсе не раскроет.
А скифы-азиаты, набив мешки профсоюзными взносами, а телеги безакцизным бухлом, возвращались домой. Они не знали, что Катон в погоне за дешевым популизмом предал идеалы пидороненавистнечества, также как и не знали, что вместе с ними на Родину попадут ростки нового языка, языка в котором узкоспециализированные слова, из сферы взаимоотношения полов,  станут универсальным средством обозначения всего и вся, на многие стони и тысячи лет. В общем, не зря съездили.